Неточные совпадения
Лежал я тогда…
ну, да уж
что! лежал пьяненькой-с,
и слышу, говорит моя Соня (безответная она,
и голосок у ней такой кроткий… белокуренькая, личико всегда бледненькое, худенькое), говорит: «
Что ж, Катерина Ивановна, неужели
же мне на такое дело пойти?» А уж Дарья Францовна, женщина злонамеренная
и полиции многократно известная, раза три через хозяйку наведывалась.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову
и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой
же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул,
что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню,
и вот-с, глядите на меня, все!
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. —
Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та
же история, как тогда… А очень, однако
же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня…
что к нему после того на другой день пойду,
ну что ж,
и пойду! Будто уж я
и не могу теперь зайти…»
— Слышите: купца Вахрушина знает! — вскричал Разумихин. — Как
же не в понятии? А впрочем, я теперь замечаю,
что и вы тоже толковый человек. Ну-с! Умные речи приятно
и слушать.
— Да врешь; горячишься.
Ну, а серьги? Согласись сам,
что коли в тот самый день
и час к Николаю из старухина сундука попадают серьги в руки, — согласись сам,
что они как-нибудь да должны
же были попасть? Это немало при таком следствии.
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею
и особенно руки. Когда
же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так
и остается!
Ну как подумают,
что я выбрился для… да непременно
же подумают! Да ни за
что же на свете!
И…
и главное, он такой грубый, грязный, обращение у него трактирное;
и…
и, положим, он знает,
что и он,
ну хоть немного, да порядочный
же человек…
ну, так
чем же тут гордиться,
что порядочный человек?
— Да
что вы все такие скучные! — вскрикнул он вдруг, совсем неожиданно, — скажите что-нибудь!
Что в самом деле так сидеть-то!
Ну, говорите
же! Станем разговаривать… Собрались
и молчим…
Ну, что-нибудь!
— Предчувствие у меня такое, Дуня.
Ну, веришь иль нет, как вошла она, я в ту
же минуту
и подумала,
что тут-то вот главное-то
и сидит…
— Да… да… то есть тьфу, нет!..
Ну, да все,
что я говорил (
и про другое тут
же), это все было вздор
и с похмелья.
— Да как
же мог ты выйти, коли не в бреду? — разгорячился вдруг Разумихин. — Зачем вышел? Для
чего?..
И почему именно тайком?
Ну был ли в тебе тогда здравый смысл? Теперь, когда вся опасность прошла, я уж прямо тебе говорю!
Да вот, кстати
же! — вскрикнул он, чему-то внезапно обрадовавшись, — кстати вспомнил,
что ж это я!.. — повернулся он к Разумихину, — вот ведь ты об этом Николашке мне тогда уши промозолил…
ну, ведь
и сам знаю, сам знаю, — повернулся он к Раскольникову, —
что парень чист, да ведь
что ж делать,
и Митьку вот пришлось обеспокоить… вот в
чем дело-с, вся-то суть-с: проходя тогда по лестнице… позвольте: ведь вы в восьмом часу были-с?
— Вчера, я знаю. Я ведь сам прибыл всего только третьего дня. Ну-с, вот
что я скажу вам на этот счет, Родион Романович; оправдывать себя считаю излишним, но позвольте
же и мне заявить:
что ж тут, во всем этом, в самом деле, такого особенно преступного с моей стороны, то есть без предрассудков-то, а здраво судя?
Ну-с, так вот мое мнение: господину, отхлеставшему немку, глубоко не сочувствую, потому
что и в самом деле оно…
что же сочувствовать!
Ну,
и не прощу
же себе,
что не загадал!
— Они ведь на вас остались. Оно, правда,
и прежде все было на вас,
и покойник на похмелье к вам
же ходил просить.
Ну, а теперь вот
что будет?
Ну кто
же, скажите, из всех подсудимых, даже из самого посконного мужичья, не знает,
что его, например, сначала начнут посторонними вопросами усыплять (по счастливому выражению вашему), а потом вдруг
и огорошат в самое темя, обухом-то-с, хе! хе! хе! в самое-то темя, по счастливому уподоблению вашему! хе! хе! так вы это в самом деле подумали,
что я квартирой-то вас хотел… хе! хе!
— Эк ведь комиссия!
Ну, уж комиссия
же с вами, — вскричал Порфирий с совершенно веселым, лукавым
и нисколько не встревоженным видом. — Да
и к
чему вам знать, к
чему вам так много знать, коли вас еще
и не начинали беспокоить нисколько! Ведь вы как ребенок: дай да подай огонь в руки!
И зачем вы так беспокоитесь? Зачем сами-то вы так к нам напрашиваетесь, из каких причин? А? хе-хе-хе!
— Не хочу я вашей дружбы
и плюю на нее! Слышите ли?
И вот
же: беру фуражку
и иду. Ну-тка,
что теперь скажешь, коли намерен арестовать?
— А жить-то, жить-то как будешь? Жить-то с
чем будешь? — восклицала Соня. — Разве это теперь возможно?
Ну как ты с матерью будешь говорить? (О, с ними-то, с ними-то
что теперь будет!) Да
что я! Ведь ты уж бросил мать
и сестру. Вот ведь уж бросил
же, бросил. О господи! — вскрикнула она, — ведь он уже это все знает сам!
Ну как
же, как
же без человека-то прожить!
Что с тобой теперь будет!
— Э-эх! человек недоверчивый! — засмеялся Свидригайлов. — Ведь я сказал,
что эти деньги у меня лишние.
Ну, а просто, по человечеству, не допускаете,
что ль? Ведь не «вошь»
же была она (он ткнул пальцем в тот угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица.
Ну, согласитесь,
ну «Лужину ли, в самом деле, жить
и делать мерзости, или ей умирать?».
И не помоги я, так ведь «Полечка, например, туда
же, по той
же дороге пойдет…».
«
Ну, говори
же, говори
же, — как будто так
и хотело выпрыгнуть из сердца Раскольникова. —
Ну,
что же,
что же,
что же ты не говоришь?»
Ну, однако ж,
что может быть между ними общего? Даже
и злодейство не могло бы быть у них одинаково. Этот человек очень к тому
же был неприятен, очевидно, чрезвычайно развратен, непременно хитер
и обманчив, может быть, очень зол. Про него ходят такие рассказы. Правда, он хлопотал за детей Катерины Ивановны; но кто знает, для
чего и что это означает? У этого человека вечно какие-то намерения
и проекты.
Ведь так? — настаивал Свидригайлов с плутовскою улыбкой, —
ну представьте
же себе после этого,
что я сам-то, еще ехав сюда, в вагоне, на вас
же рассчитывал,
что вы мне тоже скажете что-нибудь новенького
и что от вас
же удастся мне чем-нибудь позаимствоваться!
Ну, познакомились, я объявил,
что спешу по домашним обстоятельствам,
и на другой
же день, третьего дня то есть, нас
и благословили.
— Во-первых, этого никак нельзя сказать на улице; во-вторых, вы должны выслушать
и Софью Семеновну; в-третьих, я покажу вам кое-какие документы…
Ну да, наконец, если вы не согласитесь войти ко мне, то я отказываюсь от всяких разъяснений
и тотчас
же ухожу. При этом попрошу вас не забывать,
что весьма любопытная тайна вашего возлюбленного братца находится совершенно в моих руках.
— Нельзя
же было кричать на все комнаты о том,
что мы здесь говорили. Я вовсе не насмехаюсь; мне только говорить этим языком надоело.
Ну куда вы такая пойдете? Или вы хотите предать его? Вы его доведете до бешенства,
и он предаст себя сам. Знайте,
что уж за ним следят, уже попали на след. Вы только его выдадите. Подождите: я видел его
и говорил с ним сейчас; его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для того
и звал вас, чтобы поговорить об этом наедине
и хорошенько обдумать. Да сядьте
же!
—
Ну, в Америку собираться, да дождя бояться, хе! хе! прощайте, голубчик, Софья Семеновна! Живите
и много живите, вы другим пригодитесь. Кстати… скажите-ка господину Разумихину,
что я велел ему кланяться. Так-таки
и передайте: Аркадий, дескать, Иванович Свидригайлов кланяется. Да непременно
же.
— Я пришел вас уверить,
что я вас всегда любил,
и теперь рад,
что мы одни, рад даже,
что Дунечки нет, — продолжал он с тем
же порывом, — я пришел вам сказать прямо,
что хоть вы
и несчастны будете, но все-таки знайте,
что сын ваш любит вас теперь больше себя
и что все,
что вы думали про меня,
что я жесток
и не люблю вас, все это была неправда. Вас я никогда не перестану любить…
Ну и довольно; мне казалось,
что так надо сделать
и этим начать…
—
Ну да! — сказал, усмехаясь, Раскольников, — я за твоими крестами, Соня. Сама
же ты меня на перекресток посылала;
что ж теперь, как дошло до дела,
и струсила?
—
Ну да, недавно приехал, жены лишился, человек поведения забубенного,
и вдруг застрелился,
и так скандально,
что представить нельзя… оставил в своей записной книжке несколько слов,
что он умирает в здравом рассудке
и просит никого не винить в его смерти. Этот деньги, говорят, имел. Вы как
же изволите знать?
Неточные совпадения
Городничий.
И не рад,
что напоил.
Ну что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
—
Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно. Не трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте
и сейте, ешьте
и пейте, заводите фабрики
и заводы —
что же-с! Все это вам
же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я
и в этом препятствовать не стану! Только с огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому
что тут недолго
и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите —
что хорошего!
―
Ну, как
же!
Ну, князь Чеченский, известный.
Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках
и храбрился.
И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий?
Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот
и спрашивает князь Чеченский у него: «
ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
— Со мной? — сказала она удивленно, вышла из двери
и посмотрела на него. —
Что же это такое? О
чем это? — спросила она садясь. —
Ну, давай переговорим, если так нужно. А лучше бы спать.
— А,
и вы тут, — сказала она, увидав его. —
Ну,
что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу,
что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому,
что он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней
и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь.
Ну, расскажите
же мне про нее.