Неточные совпадения
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения,
ну и там за все,
что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства
и так далее, но, cher enfant,
что же из этого выйдет? Ты так умен,
что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже
и не говорю о том,
что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом деле, в
чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том,
что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно
и махаешь руками, стало быть, нет?
К тому
же, видит Бог,
что все это произошло в высшей степени нечаянно…
ну а потом, сколько было в силах моих,
и гуманно; по крайней мере сколько я тогда представлял себе подвиг гуманности.
— Ах, милая, напротив, это, говорят, доброе
и рассудительное существо, ее покойник выше всех своих племянниц ценил. Правда, я ее не так знаю, но — вы бы ее обольстили, моя красавица! Ведь победить вам ничего не стоит, ведь я
же старуха — вот влюблена
же в вас
и сейчас вас целовать примусь…
Ну что бы стоило вам ее обольстить!
— Мне-то не знать? Да я
же и нянчила этого ребенка в Луге. Слушай, брат: я давно вижу,
что ты совсем ни про
что не знаешь, а между тем оскорбляешь Андрея Петровича,
ну и маму тоже.
Ну что двести рублей?» Взрастила, однако
же, Олю
и обучила в гимназии… «
И ведь как училась-то, как училась; серебряную медаль при выпуске получила…» (Тут, разумеется, долгие слезы.)
—
Ну, а вам надо сейчас
же и размазать. Вы знаете,
что она во вражде с Версиловым…
ну и там все это,
ну вот
и я взволновался: эх, оставим, после!
— А я все ждала,
что поумнеешь. Я выглядела вас всего с самого начала, Аркадий Макарович,
и как выглядела, то
и стала так думать: «Ведь он придет
же, ведь уж наверно кончит тем,
что придет», —
ну,
и положила вам лучше эту честь самому предоставить, чтоб вы первый-то сделали шаг: «Нет, думаю, походи-ка теперь за мной!»
Я промолчал;
ну что тут можно было извлечь?
И однако
же, после каждого из подобных разговоров я еще более волновался,
чем прежде. Кроме того, я видел ясно,
что в нем всегда как бы оставалась какая-то тайна; это-то
и привлекало меня к нему все больше
и больше.
— Слушайте, ничего нет выше, как быть полезным. Скажите,
чем в данный миг я всего больше могу быть полезен? Я знаю,
что вам не разрешить этого; но я только вашего мнения ищу: вы скажете,
и как вы скажете, так я
и пойду, клянусь вам!
Ну, в
чем же великая мысль?
—
Ну, па-а-слушайте, милостивый государь,
ну, куда мы идем? Я вас спрашиваю: куда мы стремимся
и в
чем тут остроумие? — громко прокричал поручик. — Если человек несчастный в своих неудачах соглашается принесть извинение… если, наконец, вам надо его унижение… Черт возьми, да не в гостиной
же мы, а на улице! Для улицы
и этого извинения достаточно…
—
Ну, довольно
же, довольно! — восклицал я, — я не протестую, берите! Князь… где
же князь
и Дарзан? Ушли? Господа, вы не видали, куда ушли князь
и Дарзан? —
и, подхватив наконец все мои деньги, а несколько полуимпериалов так
и не успев засунуть в карман
и держа в горсти, я пустился догонять князя
и Дарзана. Читатель, кажется, видит,
что я не щажу себя
и припоминаю в эту минуту всего себя тогдашнего, до последней гадости, чтоб было понятно,
что потом могло выйти.
У Зерщикова я крикнул на всю залу, в совершенном исступлении: «Донесу на всех, рулетка запрещена полицией!»
И вот клянусь,
что и тут было нечто как бы подобное: меня унизили, обыскали, огласили вором, убили — «
ну так знайте
же все,
что вы угадали, я — не только вор, но я —
и доносчик!» Припоминая теперь, я именно так подвожу
и объясняю; тогда
же было вовсе не до анализа; крикнул я тогда без намерения, даже за секунду не знал,
что так крикну: само крикнулось — уж черта такая в душе была.
—
Ну, Христос с тобой, — сказала она вдруг, восклонившись
и вся сияя, — выздоравливай. Зачту это тебе. Болен он, очень болен… В жизни волен Бог… Ах,
что это я сказала, да быть
же того не может!..
Ну,
что ты, Макарушка, тебя только
и зашла проведать, не этого (она указала на меня, но тут
же дружелюбно ударила меня по плечу рукой; я никогда еще не видывал ее в таком веселейшем расположении духа).
Душа во мне, мыслю, едина; ежели ее погублю, то сыскать другой не могу;
ну а потом ободрился: «
Что же, думаю, не боги
же они, а такие, как
и мы, подобострастные нам, человеки».
Дела
же своего твердо держись
и не сдавай через всякое малодушие; делай
же постепенно, не бросаясь
и не кидаясь;
ну, вот
и все,
что тебе надо.
— За
что же?
Ну, спасибо. Послушайте, выпьемте еще бокал. Впрочем,
что ж я? вы лучше не пейте. Это он вам правду сказал,
что вам нельзя больше пить, — мигнул он мне вдруг значительно, — а я все-таки выпью. Мне уж теперь ничего, а я, верите ли, ни в
чем себя удержать не могу. Вот скажите мне,
что мне уж больше не обедать по ресторанам,
и я на все готов, чтобы только обедать. О, мы искренно хотим быть честными, уверяю вас, но только мы все откладываем.
— Напрасно так себя мучили, я тогда
же слишком поняла, как это все вышло; просто вы проговорились ему тогда в радости,
что в меня влюблены
и что я…
ну,
и что я вас слушаю.
— Нет, видите, Долгорукий, я перед всеми дерзок
и начну теперь кутить. Мне скоро сошьют шубу еще лучше,
и я буду на рысаках ездить. Но я буду знать про себя,
что я все-таки у вас не сел, потому
что сам себя так осудил, потому
что перед вами низок. Это все-таки мне будет приятно припомнить, когда я буду бесчестно кутить. Прощайте,
ну, прощайте.
И руки вам не даю; ведь Альфонсинка
же не берет моей руки.
И, пожалуйста, не догоняйте меня, да
и ко мне не ходите; у нас контракт.
—
И ты тоже знаешь ее чувства?
Ну и прекрасно! Друг мой, ты воскресил меня.
Что же они мне про тебя наговорили? Друг мой, позови сюда Катю,
и пусть они обе при мне поцелуются,
и я повезу их домой, а хозяина мы прогоним!
— Вижу,
что бумажка, — щупала она пальцами. — Э-эх,
ну хорошо, ступай, а я к ней, может,
и в театр махну, это ты хорошо сказал! Да беги
же, беги!
Неточные совпадения
Городничий.
И не рад,
что напоил.
Ну что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как
же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
—
Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно. Не трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте
и сейте, ешьте
и пейте, заводите фабрики
и заводы —
что же-с! Все это вам
же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я
и в этом препятствовать не стану! Только с огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому
что тут недолго
и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите —
что хорошего!
―
Ну, как
же!
Ну, князь Чеченский, известный.
Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках
и храбрился.
И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий?
Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот
и спрашивает князь Чеченский у него: «
ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
— Со мной? — сказала она удивленно, вышла из двери
и посмотрела на него. —
Что же это такое? О
чем это? — спросила она садясь. —
Ну, давай переговорим, если так нужно. А лучше бы спать.
— А,
и вы тут, — сказала она, увидав его. —
Ну,
что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу,
что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому,
что он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней
и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь.
Ну, расскажите
же мне про нее.