Неточные совпадения
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся
князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на
письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к
князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными
письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
–…Но мы, может быть, будем не бедны, а очень богаты, Настасья Филипповна, — продолжал
князь тем же робким голосом. — Я, впрочем, не знаю наверно, и жаль, что до сих пор еще узнать ничего не мог в целый день, но я получил в Швейцарии
письмо из Москвы, от одного господина Салазкина, и он меня уведомляет, что я будто бы могу получить очень большое наследство. Вот это
письмо…
Князь действительно вынул из кармана
письмо.
— Вы, кажется, сказали,
князь, что
письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный в своем кругу человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне можете верить. К счастию, я руку знаю, потому что недавно дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
Князь молча, дрожащею рукой протянул ему
письмо.
Все устремили взгляды на Птицына, читавшего
письмо. Общее любопытство получило новый и чрезвычайный толчок. Фердыщенку не сиделось; Рогожин смотрел в недоумении и в ужасном беспокойстве переводил взгляды то на
князя, то на Птицына. Дарья Алексеевна в ожидании была как на иголках. Даже Лебедев не утерпел, вышел из своего угла, и, согнувшись в три погибели, стал заглядывать в
письмо чрез плечо Птицына, с видом человека, опасающегося, что ему сейчас дадут за это колотушку.
— Верное дело, — объявил наконец Птицын, складывая
письмо и передавая его
князю. — Вы получаете безо всяких хлопот, по неоспоримому духовному завещанию вашей тетки, чрезвычайно большой капитал.
По-видимому, ни
князь, ни доктор, у которого он жил в Швейцарии, не захотели ждать официальных уведомлений или делать справки, а
князь, с
письмом Салазкина в кармане, решился отправиться сам…
Но прошло с месяц по отъезде
князя, и генеральша Епанчина получила от старухи княгини Белоконской, уехавшей недели две пред тем в Москву к своей старшей замужней дочери,
письмо, и
письмо это произвело на нее видимое действие.
Но когда она еще читала
письмо, ей вдруг пришло в голову: неужели же этот самонадеянный мальчишка и фанфаронишка выбран
князем в корреспонденты и, пожалуй, чего доброго, единственный его здешний корреспондент?
Но всегда обидчивый «мальчишка» не обратил на этот раз ни малейшего внимания на пренебрежение: весьма коротко и довольно сухо объяснил он Аглае, что хотя он и сообщил
князю на всякий случай свой постоянный адрес пред самым выездом
князя из Петербурга и при этом предложил свои услуги, но что это первая комиссия, которую он получил от него, и первая его записка к нему, а в доказательство слов своих представил и
письмо, полученное собственно им самим.
— Ну, что же? — сказал
князь, как бы очнувшись. — Ах да! Ведь вы знаете сами, Лебедев, в чем наше дело: я приехал по вашему же
письму. Говорите.
— У меня нет
письма, — удивился и оробел
князь ужасно, — если есть и цело еще, то у Аглаи Ивановны.
— Я не знаю ваших мыслей, Лизавета Прокофьевна. Вижу только, что
письмо это вам очень не нравится. Согласитесь, что я мог бы отказаться отвечать на такой вопрос; но чтобы показать вам, что я не боюсь за
письмо и не сожалею, что написал, и отнюдь не краснею за него (
князь покраснел еще чуть не вдвое более), я вам прочту это
письмо, потому что, кажется, помню его наизусть.
Сказав это,
князь прочел это
письмо почти слово в слово, как оно было.
— Трудно объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, — надежд… ну, одним словом, надежд будущего и радости о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я взял перо и написал к ней
письмо; почему к ней — не знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне, видно, друга захотелось… — помолчав, прибавил
князь.
«И как смели, как смели мне это проклятое анонимное
письмо написать про эту тварь, что она с Аглаей в сношениях? — думала Лизавета Прокофьевна всю дорогу, пока тащила за собой
князя, и дома, когда усадила его за круглым столом, около которого было в сборе всё семейство, — как смели подумать только об этом?
Почему про этого проклятого «рыцаря бедного» в этом анонимном
письме упомянуто, тогда как она
письмо от
князя даже сестрам не показала?
— А вот что, батюшка, — разгорячилась Лизавета Прокофьевна, — мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня
письмо получил от одного из них, от самого-то главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения в
письме у него просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, — помнишь, Александра? — и что
князю теперь больше верит. Ну, а мы такого
письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать.
— Какие
письма? — спросил
князь в испуге.
Бурдовский вскочил и пробормотал, что он «так…», что он с Ипполитом «сопровождал», и что тоже рад; что в
письме он «написал вздор», а теперь «рад просто…». Не договорив, он крепко сжал руку
князя и сел на стул.
— Вот эти
письма (Аглая вынула из кармана три
письма в трех конвертах и бросила их пред
князем).
«Какая… славная…» — подумал
князь и тотчас забыл о ней. Он зашел в угол террасы, где была кушетка и пред нею столик, сел, закрыл руками лицо и просидел минут десять; вдруг торопливо и тревожно опустил в боковой карман руку и вынул три
письма.
Но опять отворилась дверь, и вошел Коля.
Князь точно обрадовался, что пришлось положить назад в карман
письма и удалить минуту.
Князь понял наконец, почему он холодел каждый раз, когда прикасался к этим трем
письмам, и почему он отдалял минуту прочесть их до самого вечера.
— Да, ведь он писал
письма… с предложениями о мире… — робко поддакнул
князь.
Князь, однако же, сообразил, сколько мог, что
письмо было передано рано утром, чрез служанку, Вере Лебедевой, для передачи по адресу… «так же как и прежде… так же как и прежде, известному персонажу и от того же лица-с… (ибо одну из них я обозначаю названием „лица“-с, а другую лишь только „персонажа“, для унижения и для различия; ибо есть великая разница между невинною и высокоблагородною генеральскою девицей и… камелией-с), итак,
письмо было от „лица“-с, начинающегося с буквы А…»
— Не совсем, многоуважаемый
князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей матери… так как и прежде однажды
письмом известил, анонимным; и когда написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.
— Это
письмо должно быть сейчас отослано, — захлопотал
князь, — я передам.
Почти у самого дома Птицына, как нарочно, попался Коля, и
князь поручил ему передать
письмо в руки брата, как бы прямо от самой Аглаи Ивановны.
Воротясь домой,
князь попросил к себе Веру Лукьяновну, рассказал ей, что надо, и успокоил ее, потому что она до сих пор всё искала
письмо и плакала.
Князь был уверен, что Настасья Филипповна не заговорит сама о
письмах; по сверкающим взглядам ее он догадался, чего могут ей стоить теперь эти
письма; но он отдал бы полжизни, чтобы не заговаривала о них теперь и Аглая.
Выслушайте же мой ответ на все ваши
письма: мне стало жаль
князя Льва Николаевича в первый раз в тот самый день, когда я с ним познакомилась и когда потом узнала обо всем, что произошло на вашем вечере.
Но подобно тому французу-семинаристу, о котором только что напечатан был анекдот и который нарочно допустил посвятить себя в сан священника, нарочно сам просил этого посвящения, исполнил все обряды, все поклонения, лобызания, клятвы и пр., чтобы на другой же день публично объявить
письмом своему епископу, что он, не веруя в бога, считает бесчестным обманывать народ и кормиться от него даром, а потому слагает с себя вчерашний сан, а
письмо свое печатает в либеральных газетах, — подобно этому атеисту, сфальшивил будто бы в своем роде и
князь.
Но кроме того, стала известна и еще одна странная черта его характера; и так как эта черта хорошая, то мы и поспешим ее обозначить: после каждого посещения Шнейдерова заведения Евгений Павлович, кроме Коли, посылает и еще одно
письмо одному лицу в Петербург, с самым подробнейшим и симпатичным изложением состояния болезни
князя в настоящий момент.
Затем, почти после полугодового молчания, Евгений Павлович уведомил свою корреспондентку, опять в длинном и подробном
письме, о том, что он, во время последнего своего приезда к профессору Шнейдеру, в Швейцарию, съехался у него со всеми Епанчиными (кроме, разумеется, Ивана Федоровича, который, по делам, остается в Петербурге) и
князем Щ.