Неточные совпадения
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), — и хотя можно побиться, что в нем
не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить, хотя бы
только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том
только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы
не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
— Да ведь и я так кой-чему
только, — прибавил князь, чуть
не в извинение. — Меня по болезни
не находили возможным систематически учить.
— Да, тех, тех самых, — быстро и с невежливым нетерпением перебил его черномазый, который вовсе, впрочем, и
не обращался ни разу к угреватому чиновнику, а с самого начала говорил
только одному князю.
— А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый,
не удостоивая и в этот раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю) и что
только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть
не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего
не прислали! Как собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал.
— Н-ничего! Н-н-ничего! Как есть ничего! — спохватился и заторопился поскорее чиновник, — н-никакими то есть деньгами Лихачев доехать
не мог! Нет, это
не то, что Арманс. Тут один Тоцкий. Да вечером в Большом али во Французском театре в своей собственной ложе сидит. Офицеры там мало ли что промеж себя говорят, а и те ничего
не могут доказать: «вот, дескать, это есть та самая Настасья Филипповна», да и
только, а насчет дальнейшего — ничего! Потому что и нет ничего.
А между тем известно тоже было, что Иван Федорович Епанчин — человек без образования и происходит из солдатских детей; последнее, без сомнения,
только к чести его могло относиться, но генерал, хоть и умный был человек, был тоже
не без маленьких, весьма простительных слабостей и
не любил иных намеков.
Женился генерал еще очень давно, еще будучи в чине поручика, на девице почти одного с ним возраста,
не обладавшей ни красотой, ни образованием, за которою он взял всего
только пятьдесят душ, — правда, и послуживших к основанию его дальнейшей фортуны.
Он отворил калитку молодому офицеру и толкнул его в ход, а тому даже и
не толчка, а
только разве одного взгляда надо было, —
не пропал бы даром!
Правда, все три были
только Епанчины, но по матери роду княжеского, с приданым
не малым, с родителем, претендующим впоследствии, может быть, и на очень высокое место, и, что тоже довольно важно, — все три были замечательно хороши собой,
не исключая и старшей, Александры, которой уже минуло двадцать пять лет.
Старшая была музыкантша, средняя была замечательный живописец; но об этом почти никто
не знал многие годы, и обнаружилось это
только в самое последнее время, да и то нечаянно.
— Я вас
не спрашиваю, какое именно дело, — мое дело
только об вас доложить. А без секретаря, я сказал, докладывать о вас
не пойду.
— Да, сейчас
только из вагона. Мне кажется, вы хотели спросить: точно ли я князь Мышкин? да
не спросили из вежливости.
— Нет,
не думаю. Даже если б и пригласили, так
не останусь. Я просто познакомиться
только приехал и больше ничего.
— О, почти
не по делу! То есть, если хотите, и есть одно дело, так
только совета спросить, но я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет.
Только не могут, кажется,
не принять: генеральша, уж конечно, захочет видеть старшего и единственного представителя своего рода, а она породу свою очень ценит, как я об ней в точности слышал.
— В Петербурге? Совсем почти нет, так,
только проездом. И прежде ничего здесь
не знал, а теперь столько, слышно, нового, что, говорят, кто и знал-то, так сызнова узнавать переучивается. Здесь про суды теперь много говорят.
— Если уж так вам желательно, — промолвил он, — покурить, то оно, пожалуй, и можно, коли
только поскорее. Потому вдруг спросит, а вас и нет. Вот тут под лесенкой, видите, дверь. В дверь войдете, направо каморка; там можно,
только форточку растворите, потому оно
не порядок…
— Дела неотлагательного я никакого
не имею; цель моя была просто познакомиться с вами.
Не желал бы беспокоить, так как я
не знаю ни вашего дня, ни ваших распоряжений… Но я
только что сам из вагона… приехал из Швейцарии…
Давеча ваш слуга, когда я у вас там дожидался, подозревал, что я на бедность пришел к вам просить; я это заметил, а у вас, должно быть, на этот счет строгие инструкции; но я, право,
не за этим, а, право, для того
только, чтобы с людьми сойтись.
И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид… по многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и
не может быть много точек общих, но, знаете, я в эту последнюю идею сам
не верю, потому очень часто
только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего
не могут найти…
— Третьего дня слово дала. Мы так приставали оба, что вынудили.
Только тебе просила до времени
не передавать.
— Да что дома? Дома всё состоит в моей воле,
только отец, по обыкновению, дурачится, но ведь это совершенный безобразник сделался; я с ним уж и
не говорю, но, однако ж, в тисках держу, и, право, если бы
не мать, так указал бы дверь. Мать всё, конечно, плачет; сестра злится, а я им прямо сказал, наконец, что я господин своей судьбы и в доме желаю, чтобы меня… слушались. Сестре по крайней мере всё это отчеканил, при матери.
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она понимает; вы на нее
не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие дела
не совались. И, однако, до сих пор всё тем
только у нас в доме и держится, что последнего слова еще
не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и все скажется.
—
Не знаю, как вам сказать, — ответил князь, —
только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
Да тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо понять и… и поступить с обеих сторон: честно и прямо,
не то… предуведомить заранее, чтобы
не компрометировать других, тем паче, что и времени к тому было довольно, и даже еще и теперь его остается довольно (генерал значительно поднял брови), несмотря на то, что остается всего
только несколько часов…
Никто вас, Гаврила Ардалионыч,
не удерживает, никто насильно в капкан
не тащит, если вы
только видите тут капкан.
Росчерк требует необыкновенного вкуса; но если
только он удался, если
только найдена пропорция, то этакой шрифт ни с чем
не сравним, так даже, что можно влюбиться в него.
Только что выговорил это князь, Ганя вдруг так вздрогнул, что князь чуть
не вскрикнул.
Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты натурально принуждены же будут, наконец, взяться сами за ум, и тогда дело загорится, потому что возьмутся за дело охотой, отложив капризы и излишнюю разборчивость; родителям оставалось бы
только неусыпнее и как можно неприметнее наблюдать, чтобы
не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественного уклонения, а затем, улучив надлежащий момент, разом помочь всеми силами и направить дело всеми влияниями.
Слух этот оказался потом
не во всех подробностях верным: свадьба и тогда была еще
только в проекте, и все еще было очень неопределенно, но в судьбе Настасьи Филипповны все-таки произошел с этого времени чрезвычайный переворот.
Пред ним сидела совершенно другая женщина, нисколько
не похожая на ту, которую он знал доселе и оставил всего
только в июле месяце в сельце Отрадном.
Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все равно будет, если он сейчас же и на ком угодно женится, но что она приехала
не позволить ему этот брак, и
не позволить по злости, единственно потому, что ей так хочется, и что, следственно, так и быть должно, — «ну хоть для того, чтобы мне
только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь и я наконец смеяться хочу».
Но все это в таком
только случае, если бы Настасья Филипповна решилась действовать, как все, и как вообще в подобных случаях действуют,
не выскакивая слишком эксцентрично из мерки.
Кончилось тем, что про Настасью Филипповну установилась странная слава: о красоте ее знали все, но и
только; никто
не мог ничем похвалиться, никто
не мог ничего рассказать.
Наконец, если
только он, Афанасий Иванович,
не ошибается, любовь молодого человека давно уже известна самой Настасье Филипповне, и ему показалось даже, что она смотрит на эту любовь снисходительно.
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра и ей, то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один
только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть в любви и в семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм,
не достойный ни здравого ума, ни благородного сердца Настасьи Филипповны.
Она призналась, что сама давно желала спросить дружеского совета, что мешала
только гордость, но что теперь, когда лед разбит, ничего и
не могло быть лучше.
— Совершенный ребенок и даже такой жалкий; припадки у него какие-то болезненные; он сейчас из Швейцарии,
только что из вагона, одет странно, как-то по-немецкому, и вдобавок ни копейки, буквально; чуть
не плачет.
— Когда меня везли из России, чрез разные немецкие города, я
только молча смотрел и, помню, даже ни о чем
не расспрашивал.
—
Не знаю; я там
только здоровье поправил;
не знаю, научился ли я глядеть. Я, впрочем, почти все время был очень счастлив.
— Ничему
не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне было
только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
— За что ты все злишься,
не понимаю, — подхватила генеральша, давно наблюдавшая лица говоривших, — и о чем вы говорите, тоже
не могу понять. Какой пальчик и что за вздор? Князь прекрасно говорит,
только немного грустно. Зачем ты его обескураживаешь? Он когда начал, то смеялся, а теперь совсем осовел.
Он был отдан на излечение от помешательства; по-моему, он был
не помешанный, он
только ужасно страдал, — вот и вся его болезнь была.
Она, впрочем, и прежде была собой
не хороша; глаза
только были тихие, добрые, невинные.
Тут я ей дал восемь франков и сказал ей, чтоб она берегла, потому что у меня больше уж
не будет, а потом поцеловал ее и сказал, чтоб она
не думала, что у меня какое-нибудь нехорошее намерение, и что целую я ее
не потому, что влюблен в нее, а потому, что мне ее очень жаль, и что я с самого начала ее нисколько за виноватую
не почитал, а
только за несчастную.
Я
не разуверял их, что я вовсе
не люблю Мари, то есть
не влюблен в нее, что мне ее
только очень жаль было; я по всему видел, что им так больше хотелось, как они сами вообразили и положили промеж себя, и потому молчал и показывал вид, что они угадали.
А та,
только завидит или заслышит их, вся оживлялась и тотчас же,
не слушая старух, силилась приподняться на локоть, кивала им головой, благодарила.
Пастор в церкви уже
не срамил мертвую, да и на похоронах очень мало было, так,
только из любопытства, зашли некоторые; но когда надо было нести гроб, то дети бросились все разом, чтобы самим нести.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль, — это уж было пред самым моим отъездом, — он сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок, что я
только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я
не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет прожил.
Но одно
только правда: я и в самом деле
не люблю быть со взрослыми, с людьми, с большими, — и это я давно заметил, —
не люблю, потому что
не умею.