Неточные совпадения
Сыновья его
только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще
не касалась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в землю.
— И всего
только одну неделю быть им дома? — говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. — И погулять им, бедным,
не удастся;
не удастся и дому родного узнать, и мне
не удастся наглядеться на них!
Светлица была убрана во вкусе того времени, о котором живые намеки остались
только в песнях да в народных домах, уже
не поющихся более на Украйне бородатыми старцами-слепцами в сопровождении тихого треньканья бандуры, в виду обступившего народа; во вкусе того бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки и битвы на Украйне за унию.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть
только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто
не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Это
не было строевое собранное войско, его бы никто
не увидал; но в случае войны и общего движенья в восемь дней,
не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа один
только червонец платы от короля, — и в две недели набиралось такое войско, какого бы
не в силах были набрать никакие рекрутские наборы.
Не было ремесла, которого бы
не знал козак: накурить вина, снарядить телегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку к тому, гулять напропалую, пить и бражничать, как
только может один русский, — все это было ему по плечу.
Ели
только хлеб с салом или коржи, пили
только по одной чарке, единственно для подкрепления, потому что Тарас Бульба
не позволял никогда напиваться в дороге, и продолжали путь до вечера.
Одни
только обожатели женщин
не могли найти здесь ничего, потому что даже в предместье Сечи
не смела показываться ни одна женщина.
Только побуждаемые сильною корыстию жиды, армяне и татары осмеливались жить и торговать в предместье, потому что запорожцы никогда
не любили торговаться, а сколько рука вынула из кармана денег, столько и платили.
Они были похожи на тех, которые селились у подошвы Везувия, потому что как
только у запорожцев
не ставало денег, то удалые разбивали их лавочки и брали всегда даром.
Сговорившись с тем и другим, задал он всем попойку, и хмельные козаки, в числе нескольких человек, повалили прямо на площадь, где стояли привязанные к столбу литавры, в которые обыкновенно били сбор на раду.
Не нашедши палок, хранившихся всегда у довбиша, они схватили по полену в руки и начали колотить в них. На бой прежде всего прибежал довбиш, высокий человек с одним
только глазом, несмотря, однако ж, на то, страшно заспанным.
Пусть
только соберется народ, да
не то чтобы по моему приказу, а просто своею охотою.
Только вот что: вам известно, панове, что султан
не оставит безнаказанно то удовольствие, которым потешатся молодцы.
Беспорядочный наряд — у многих ничего
не было, кроме рубашки и коротенькой трубки в зубах, — показывал, что они или
только что избегнули какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли все, что ни было на теле.
— Ясновельможные паны! — кричал один, высокий и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом. — Ясновельможные паны! Слово
только дайте нам сказать, одно слово! Мы такое объявим вам, чего еще никогда
не слышали, такое важное, что
не можно сказать, какое важное!
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда
не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых
не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем
не наши, те, что арендаторствуют на Украине! Ей-богу,
не наши! То совсем
не жиды: то черт знает что. То такое, что
только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же.
Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
— Пусть пан
только молчит и никому
не говорит: между козацкими возами есть один мой воз; я везу всякий нужный запас для козаков и по дороге буду доставлять всякий провиант по такой дешевой цене, по какой еще ни один жид
не продавал. Ей-богу, так; ей-богу, так.
Он думал: «
Не тратить же на избу работу и деньги, когда и без того будет она снесена татарским набегом!» Все всполошилось: кто менял волов и плуг на коня и ружье и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот и унося, что
только можно было унесть.
Конные ехали,
не отягчая и
не горяча коней, пешие шли трезво за возами, и весь табор подвигался
только по ночам, отдыхая днем и выбирая для того пустыри, незаселенные места и леса, которых было тогда еще вдоволь.
— Скажи епископу от меня и от всех запорожцев, — сказал кошевой, — чтобы он ничего
не боялся. Это козаки еще
только зажигают и раскуривают свои трубки.
Не раз дивился отец также и Андрию, видя, как он, понуждаемый одним
только запальчивым увлечением, устремлялся на то, на что бы никогда
не отважился хладнокровный и разумный, и одним бешеным натиском своим производил такие чудеса, которым
не могли
не изумиться старые в боях.
Нет, они
не погасли,
не исчезли в груди его, они посторонились
только, чтобы дать на время простор другим могучим движеньям; но часто, часто смущался ими глубокий сон молодого козака, и часто, проснувшись, лежал он без сна на одре,
не умея истолковать тому причины.
Возле нее лежал ребенок, судорожно схвативший рукою за тощую грудь ее и скрутивший ее своими пальцами от невольной злости,
не нашед в ней молока; он уже
не плакал и
не кричал, и
только по тихо опускавшемуся и подымавшемуся животу его можно было думать, что он еще
не умер или, по крайней мере, еще
только готовился испустить последнее дыханье.
— Да, может быть, воевода и сдал бы, но вчера утром полковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы
не отдавали города; что он идет на выручку с полком, да ожидает
только другого полковника, чтоб идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы пришли к дому.
Мы
не годимся быть твоими рабами,
только небесные ангелы могут служить тебе.
Но
не слышал никто из них, какие «наши» вошли в город, что привезли с собою и каких связали запорожцев. Полный
не на земле вкушаемых чувств, Андрий поцеловал в сии благовонные уста, прильнувшие к щеке его, и небезответны были благовонные уста. Они отозвались тем же, и в сем обоюднослиянном поцелуе ощутилось то, что один
только раз в жизни дается чувствовать человеку.
Народ в городе голодный; стало быть, все съест духом, да и коням тоже сена… уж я
не знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их святой…
только про это еще Бог знает; а ксендзы-то их горазды на одни слова.
Только, верно, всякий еще вчерашним сыт, ибо, некуда деть правды, понаедались все так, что дивлюсь, как ночью никто
не лопнул.
Так распоряжал кошевой, и все поклонились ему в пояс и,
не надевая шапок, отправились по своим возам и таборам и, когда уже совсем далеко отошли, тогда
только надели шапки. Все начали снаряжаться: пробовали сабли и палаши, насыпали порох из мешков в пороховницы, откатывали и становили возы и выбирали коней.
Уходя к своему полку, Тарас думал и
не мог придумать, куда девался Андрий: полонили ли его вместе с другими и связали сонного?
Только нет,
не таков Андрий, чтобы отдался живым в плен. Между убитыми козаками тоже
не было его видно. Задумался крепко Тарас и шел перед полком,
не слыша, что его давно называл кто-то по имени.
— Как
только услышал я на заре шум и козаки стали стрелять, я ухватил кафтан и,
не надевая его, побежал туда бегом; дорогою уже надел его в рукава, потому что хотел поскорей узнать, отчего шум, отчего козаки на самой заре стали стрелять.
— Я же
не говорю этого, чтобы он продавал что: я сказал
только, что он перешел к ним.
Испуганный жид припустился тут же во все лопатки, как
только могли вынести его тонкие, сухие икры. Долго еще бежал он без оглядки между козацким табором и потом далеко по всему чистому полю, хотя Тарас вовсе
не гнался за ним, размыслив, что неразумно вымещать запальчивость на первом подвернувшемся.
Одного
только Переяславского
не было.
Козацкие ряды стояли тихо перед стенами.
Не было на них ни на ком золота,
только разве кое-где блестело оно на сабельных рукоятках и ружейных оправах.
Не любили козаки богато выряжаться на битвах; простые были на них кольчуги и свиты, и далеко чернели и червонели черные, червонноверхие бараньи их шапки.
Все засмеялись козаки. И долго многие из них еще покачивали головою, говоря: «Ну уж Попович! Уж коли кому закрутит слово, так
только ну…» Да уж и
не сказали козаки, что такое «ну».
Только и успел объявить он, что случилось такое зло; но отчего оно случилось, курнули ли оставшиеся запорожцы, по козацкому обычаю, и пьяными отдались в плен, и как узнали татары место, где был зарыт войсковой скарб, — того ничего
не сказал он.
Никогда
не вмешивался он в их речи, а все
только слушал да прижимал пальцем золу в своей коротенькой трубке, которой
не выпускал изо рта, и долго сидел он потом, прижмурив слегка очи; и
не знали козаки, спал ли он или все еще слушал.
А наказным атаманом, коли хотите послушать белой головы,
не пригоже быть никому другому, как
только одному Тарасу Бульбе.
Глухо отдавалась
только конская топь да скрып иного колеса, которое еще
не расходилось или
не было хорошо подмазано за ночною темнотою.
Но породниться родством по душе, а
не по крови, может один
только человек.
Как
только увидели козаки, что подошли они на ружейный выстрел, все разом грянули в семипядные пищали, и,
не перерывая, всё палили они из пищалей.
Далеко понеслось громкое хлопанье по всем окрестным полям и нивам, сливаясь в беспрерывный гул; дымом затянуло все поле, а запорожцы всё палили,
не переводя духу: задние
только заряжали да передавали передним, наводя изумление на неприятеля,
не могшего понять, как стреляли козаки,
не заряжая ружей.
Тарас видел еще издали, что беда будет всему Незамайковскому и Стебликивскому куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за возов, и садись всякий на коня!» Но
не поспели бы сделать то и другое козаки, если бы Остап
не ударил в самую середину; выбил фитили у шести пушкарей, у четырех
только не мог выбить: отогнали его назад ляхи.
Ударив острыми шпорами коня, во весь дух полетел он за козаками,
не глядя назад,
не видя, что позади всего
только двадцать человек успело поспевать за ним.
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы
не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного
только страшного отца.
Слышал он
только, что был пир, сильный, шумный пир: вся перебита вдребезги посуда; нигде
не осталось вина ни капли, расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды, — и смутный стоит хозяин дома, думая: «Лучше б и
не было того пира».
Все три жида заговорили по-немецки. Бульба, как ни наострял свой слух, ничего
не мог отгадать; он слышал
только часто произносимое слово «Мардохай», и больше ничего.
Тарас поглядел на этого Соломона, какого ещё
не было на свете, и получил некоторую надежду. Действительно, вид его мог внушить некоторое доверие: верхняя губа у него была просто страшилище; толщина ее, без сомнения, увеличилась от посторонних причин. В бороде у этого Соломона было
только пятнадцать волосков, и то на левой стороне. На лице у Соломона было столько знаков побоев, полученных за удальство, что он, без сомнения, давно потерял счет им и привык их считать за родимые пятна.
— А если пан хочет видеться, то завтра нужно рано, так чтобы еще и солнце
не всходило. Часовые соглашаются, и один левентарь [Левентарь — начальник охраны.] обещался.
Только пусть им
не будет на том свете счастья! Ой, вей мир! Что это за корыстный народ! И между нами таких нет: пятьдесят червонцев я дал каждому, а левентарю…