Неточные совпадения
Это был человек много
и широко поживший,
уже далеко не молодой, лет тридцати восьми или даже тридцати девяти,
и вся эта «старость» — как он сам выражался — пришла к нему «совсем почти неожиданно»; но он сам понимал, что состарелся скорее не количеством, а,
так сказать, качеством лет
и что если
уж и начались его немощи, то скорее изнутри, чем снаружи.
Оно не уменьшилось, даже — напротив; но оно стало вырождаться в какое-то особого рода тщеславие, которого прежде не было: стало иногда страдать
уже совсем от других причин, чем обыкновенно прежде, — от причин неожиданных
и совершенно прежде немыслимых, от причин «более высших», чем до сих пор, — «если только можно
так выразиться, если действительно есть причины высшие
и низшие…» Это
уже прибавлял он сам.
Он получил в ответ, что факт изменения
и даже раздвоения мыслей
и ощущений по ночам во время бессонницы,
и вообще по ночам, есть факт всеобщий между людьми, «сильно мыслящими
и сильно чувствующими», что убеждения всей жизни иногда внезапно менялись под меланхолическим влиянием ночи
и бессонницы; вдруг ни с того ни с сего самые роковые решения предпринимались; но что, конечно, все до известной меры —
и если, наконец, субъект
уже слишком ощущает на себе эту раздвоимость,
так что дело доходит до страдания, то бесспорно это признак, что
уже образовалась болезнь; а стало быть, надо немедленно что-нибудь предпринять.
Припомнились даже два-три неуплаченные долга, правда, пустяшные, но долги чести
и таким людям, с которыми он перестал водиться
и об которых
уже говорил дурно.
Ведь случись завтра же
такое же искушение, ну сойдись, например, опять обстоятельства
так, что мне выгодно будет слух распустить, будто бы учительша от меня подарки принимала, —
и я ведь наверное распущу, не дрогну, —
и еще хуже, пакостнее, чем в первый раз, дело выйдет, потому что этот раз будет
уже второй раз, а не первый.
Господин был, как
и все, ничего в нем не было
такого особенного, прошел он скоро, но посмотрел на Вельчанинова как-то слишком
уж пристально
и почему-то сразу обратил на себя его внимание до чрезвычайности.
«Черт возьми! — взбесился Вельчанинов,
уже проводив чиновника
и приписывая всю свою с ним неудачу внезапному появлению этого „нахала“, — черт возьми, шпионит он, что ли, за мной! Он, очевидно, следит за мной! Нанят, что ли, кем-нибудь
и…
и…
и, ей-богу же, он подсмеивался! Я, ей-богу, исколочу его… Жаль только, что я хожу без палки! Я куплю палку! Я этого
так не оставлю! Кто он
такой? Я непременно хочу знать, кто он
такой?»
Действительно, в этой сегодняшней (пятой) встрече, которая
так взволновала Вельчанинова, слон явился совсем почти мухой: господин этот, как
и прежде, юркнул мимо, но в этот раз
уже не разглядывая Вельчанинова
и не показывая, как прежде, вида, что его узнает, — а, напротив, опустив глаза
и, кажется, очень желая, чтоб его самого не заметили. Вельчанинов оборотился
и закричал ему во все горло...
Таким образом, он добрался к себе
уже в половине одиннадцатого, ибо путь был очень не малый, —
и действительно очень устал.
Толпа собралась ужасная, но люди все еще не переставали входить,
так что
и дверь
уже не затворялась, а стояла настежь.
И действительно, все
так, наверно,
и должно было происходить, как ему представлялось: кто-то действительно стоял за дверьми
и тихо, неслышно пробовал замок
и потягивал за ручку
и, — «
уж разумеется, имел свою цель». Но у Вельчанинова
уже было готово решение задачи,
и он с каким-то восторгом выжидал мгновения, изловчался
и примеривался: ему неотразимо захотелось вдруг снять крюк, вдруг отворить настежь дверь
и очутиться глаз на глаз с «страшилищем». «А что, дескать, вы здесь делаете, милостивый государь?»
Гость зашевелился, улыбнулся
и начал осторожно: «Сколько я вижу, вас, прежде всего, даже поражает, что я пришел в
такой час
и — при особенных
таких обстоятельствах-с…
Так что, помня все прежнее
и то, как мы расстались-с, — мне даже теперь странно-с… А впрочем, я даже
и не намерен был заходить-с,
и если
уж так вышло, то — нечаянно-с…»
Этот вид
и этот жест вдруг как бы освежили Вельчанинова; насмешливая
и даже задирающая улыбка скользнула по его губам, — но покамест на одно только мгновение: известие о смерти этой дамы (с которой он был
так давно знаком
и так давно
уже успел позабыть ее) произвело на него теперь до неожиданности потрясающее впечатление.
—
И давно
уже замечаю, что вы почти как в бреду-с, — с наслаждением перебивал
и налегал на эту тему Павел Павлович. — Мне
так, право, совестно, что я моею неловкостию… но иду, иду! А вы лягте-ка
и засните-ка!
Простояв минут пять неподвижно среди комнаты, он бросился на постель, совсем
уже не раздеваясь,
и в один миг заснул. Забытая свечка
так и догорела до конца на столе.
В конце года, когда разлука была
уже неминуема, Вельчанинов был в
таком отчаянии при приближении рокового срока, — в отчаянии, несмотря на то что разлука предполагалась на самое короткое время, — что предложил Наталье Васильевне похитить ее, увезти от мужа, бросить все
и уехать с ним за границу навсегда.
Не прошло еще двух месяцев после разлуки, как он в Петербурге
уже задавал себе тот вопрос, который
так и остался для него навсегда не разрешенным: любил ли в самом деле он эту женщину, или все это было только одним «наваждением»?
По его мнению,
уже давно, впрочем, сформировавшемуся в этот девятилетний срок разлуки, Наталья Васильевна принадлежала к числу самых обыкновенных провинциальных дам из «хорошего» провинциального общества,
и — «кто знает, может,
так оно
и было,
и только я один составил из нее
такую фантазию?» Он, впрочем, всегда подозревал, что в этом мнении могла быть
и ошибка; почувствовал это
и теперь.
По его мнению, сущность
таких мужей состоит в том, чтоб быть,
так сказать, «вечными мужьями» или, лучше сказать, быть в жизни только мужьями
и более
уж ничем.
Его просто
и вдруг прогнали, хотя все устроилось
так, что он уехал совершенно не ведая, что
уже выброшен, «как старый, негодный башмак».
Такую безмерную продолжительность связи он объяснил себе, между прочим,
и тем, что Наталья Васильевна, верно,
уже сильно постарела, а потому
и сама стала привязчивее.
— Думал, что не придете-с;
и как сообразил все вчерашнее проснувшись,
так решительно
уж отчаялся вас увидеть, даже навсегда-с.
Во взгляде ее была та детская важность, когда дети, оставшись одни с незнакомым, уйдут в угол
и оттуда важно
и недоверчиво поглядывают на нового, никогда еще
и не бывшего гостя; но была, может быть,
и другая, как бы
уж и не детская мысль, —
так показалось Вельчанинову.
И вот я вам сказал сейчас «на смертном одре-с»; а меж тем вдруг, за день
уже до смерти, волнуется, сердится, — говорит, что ее лекарствами залечить хотят, что у ней одна только простая лихорадка,
и оба наши доктора ничего не смыслят,
и как только вернется Кох (помните, штаб-лекарь-то наш, старичок),
так она через две недели встанет с постели!
Все в том, что я ухожу
и ее оставляю, значит, дескать, что
уж и не люблю больше
так, как ее при мамаше любил, — вот в чем обвиняет меня.
— Я к тому, что не странно ли очень
уж будет-с? Все-таки надо бы
и мне хоть раз-другой к ней наведаться, а то как же совсем без отца-то-с? хе-хе…
и в
такой важный дом-с.
—
Так неужто же знал-с? Неужто знал! О, порода — Юпитеров наших! У вас человек все равно, что собака,
и вы всех по своей собственной натуришке судите! Вот вам-с! Проглотите-ка!
и он с бешенством стукнул по столу кулаком, но тотчас же сам испугался своего стука
и уже поглядел боязливо.
— Лиза, — вернулся вдруг опять Павел Павлович, — Лиза? Знаете ли вы, что
такое была для меня Лиза-с, была
и есть-с? Была
и есть! — закричал он вдруг почти в исступлении, — но… Хе! Это после-с; все будет после-с… а теперь — мне мало
уж того, что мы с вами выпили, Алексей Иванович, мне другое удовлетворение необходимо-с!..
— Ну
уж теперь, теперь… — опять в пьяном исступлении крикнул Павел Павлович, засверкав своими пьяными глазами, — теперь вот что-с: я тогда подумал — «неужто
и этот?
уж если этот, думаю, если
уж и он тоже,
так кому же после этого верить!»
Кричит: „Это вот тебе будет мать, коли я того захочу!“
Так верите ли, чего
уж девка, а
и та ему плюнула в харю.
—
Уж одно то, как он отпустил ее сюда, совсем в незнакомый дом,
и с человеком… тоже почти незнакомым или в
таких отношениях…
Въехав в город, он прямо велел везти себя к Покрову. Было
уже десять часов; Павла Павловича в номерах не было. Вельчанинов прождал его целые полчаса, расхаживая по коридору в болезненном нетерпении. Марья Сысоевна уверила его, наконец, что Павел Павлович вернется разве только к утру чем свет. «Ну
так и я приеду чем свет», — решил Вельчанинов
и вне себя отправился домой.
— Да что ж вино-с… — немного как бы смутился Павел Павлович, однако подошел к столу
и стал допивать свой давно
уже налитый последний стакан. Может, он
уже и много пил перед этим,
так что теперь рука его дрожала,
и он расплескал часть вина на пол, на рубашку
и на жилет, но все-таки допил до дна, — точно как будто
и не мог оставить невыпитым,
и, почтительно поставив опорожненный стакан на стол, покорно пошел к своей постели раздеваться.
— Да я
и без свечки-с… — смиренно промолвил Павел Павлович, направляясь в угол, — вы
уж простите, Алексей Иванович, что вас
так потревожил-с… совсем вдруг
так осмелел-с…
Уж хотелось ли ему
так исполнить слово
и показать презрение?
Правда ли это было, или только он сам выдумал себе это невольно, в утешение, — проверить ему было некогда; к ночи больная была
уже без памяти,
и так продолжалось во все время болезни.
— А знаешь ты, — произнес он гораздо тверже, почти как не пьяный, — нашу русскую…….? (
И он проговорил самое невозможное в печати ругательство.) Ну
так и убирайся к ней! — Затем с силою рванулся из рук Вельчанинова, оступился
и чуть не упал. Дамы подхватили его
и в этот раз
уже побежали, визжа
и почти волоча Павла Павловича за собою. Вельчанинов не преследовал.
Он вспомнил вдруг, что, когда она лежала
уже на столе, он заметил у ней один бог знает от чего почерневший в болезни пальчик; это
так его поразило тогда,
и так жалко ему стало этот бедный пальчик, что тут
и вошло ему тогда в голову, в первый раз, отыскать сейчас же
и убить Павла Павловича, — до того же времени он «был как бесчувственный».
«Знаете ли, что
такое была для меня Лиза?» — припомнил он вдруг восклицание пьяного Трусоцкого
и чувствовал, что это восклицание было
уже не кривлянье, а правда
и что тут была любовь.
— А ведь я не одной этой услуги от вас, Алексей Иванович, ожидаю-с.
Уж коли дали согласие,
так уж будьте
и руководителем-с.
Когда купец, запросивший сто семьдесят пять рублей за браслет, спустил за сто пятьдесят, — то ему стало даже досадно; он с приятностию заплатил бы
и двести, если бы с него запросили,
так уж хотелось ему заплатить подороже.
«Да неужто он
и в самом деле
такой? — подумал он в настоящей
уже злобе, — неужто тут нет никакой штуки в том, что он меня пригласил? Неужто
и в самом деле на благородство мое рассчитывает? — продолжал он, почти обидевшись последним предположением. — Что это, шут, дурак или „вечный муж“? Да невозможно же, наконец!..»
Сестры же
и все другие девицы глядели
так, как будто
и им
уже было твердо известно, что Вельчанинов знакомится «для Кати»
и приехал ее «посмотреть».
— Ну, вы
такой гость, которого
и занимать не надо, — весело порешил наконец старик Захлебинин, вставая со стула, чтобы отправиться к себе наверх, где у него, несмотря на праздничный день,
уже приготовлено было несколько деловых бумаг для просмотру, — а ведь, представьте, я вас считал самым мрачным ипохондриком из всех молодых людей. Вот как ошибаешься!
Катерина Федосеевна встала улыбаясь,
и пошла к роялю,
и вдруг, себе неожиданно, тоже вся закраснелась,
и ужасно ей вдруг стало стыдно, что вот она
такая большая,
и уже двадцати четырех лет,
и такая полная, а краснеет как девочка, —
и все это было написано на ее лице, когда она садилась играть.
— Ах, как хорошо, что вы приехали, а то у нас все
так скучно, — дружески проговорила ему другая подружка, которую он
уже и совсем до сих пор не заметил, бог знает вдруг откуда явившаяся, рыженькая, с веснушками
и с ужасно смешно разгоревшимся от ходьбы
и от жару лицом.
Не мог не обратить еще раз особенного внимания Вельчанинов
и на Катерину Федосеевну; ей, конечно,
уже стало ясно теперь, что он вовсе не для нее приехал, а слишком
уже заинтересовался Надей; но лицо ее было
так же мило
и благодушно, как давеча.
— Ну, однако,
уж ты, забияка!.. — строго заметила m-me Захлебинина Марье Никитишне, — но тотчас не выдержала
и расхохоталась
так, как с нею редко случалось, что тоже произвело своего рода эффект. После обеда все вышли на балкон пить кофе.
— Господи, как вы глупы, Предпосылов! — закричала она. — Ступайте вон! Ступайте вон, ступайте вон
и не смейте подслушивать, я вам приказала далеко стоять!.. — затопала она на него ножками,
и когда
уже тот улизнул опять в свои кусты, она все-таки продолжала ходить поперек дорожки, как бы вне себя, взад
и вперед, сверкая глазками
и сложив перед собою обе руки ладошками.
Он мог подумать о рыженькой, а между тем досада
и раскаяние давно
уже томили его душу. Да
и во весь этот день, казалось бы
так забавно проведенный, — тоска почти не оставляла его. Перед тем как петь романс, он
уже не знал, куда от нее деваться; может, оттого
и пропел с
таким увлечением.