Неточные совпадения
«Как же
так, — говорил он всякому, кому
и дела не было до маяка, между прочим
и мне, — по расчету
уж с полчаса мы должны видеть его.
Так, например, я не постиг
уже поэзии моря, может быть, впрочем,
и оттого, что я еще не видал ни «безмолвного», ни «лазурного» моря
и, кроме холода, бури
и сырости, ничего не знаю.
Проснулся он, сидит
и недоумевает, как он
так заспался,
и не верит, что его будили, что солнце
уж высоко, что приказчик два раза приходил за приказаниями, что самовар трижды перекипел.
За этим некуда
уже тратить денег, только вот остался иностранец, который приехал учить гимнастике, да ему не повезло, а в числе гимнастических упражнений у него нет
такой штуки, как выбираться из чужого города без денег,
и он не знает, что делать.
Иногда он, не зная назначения какой-нибудь вещи, брал ее в руки
и долго рассматривал, стараясь угадать, что бы это
такое было,
и уже ставил по своему усмотрению.
Уж такое сердитое море здесь!» — прибавил он, глядя с непростительным равнодушием в окно, как волны вставали
и падали, рассыпаясь пеною
и брызгами.
Небо
и море серые. А ведь это
уж испанское небо! Мы были в 30-х градусах ‹северной› широты. Мы
так были заняты, что
и не заметили, как миновали Францию, а теперь огибали Испанию
и Португалию. Я, от нечего делать, любил уноситься мысленно на берега, мимо которых мы шли
и которых не видали.
И тут солнце светит не по-нашему, как-то румянее; тени оттого все резче, или
уж мне
так показалось после продолжительной дурной погоды.
Десерт состоял из апельсинов, варенья, бананов, гранат; еще были тут называемые по-английски кастард-эппльз (custard apples) плоды, похожие видом
и на грушу,
и на яблоко, с белым мясом, с черными семенами.
И эти были неспелые. Хозяева просили нас взять по нескольку плодов с собой
и подержать их дня три-четыре
и тогда
уже есть. Мы
так и сделали.
Я из Англии писал вам, что чудеса выдохлись, праздничные явления обращаются в будничные, да
и сами мы
уже развращены ранним
и заочным знанием
так называемых чудес мира, стыдимся этих чудес, торопливо стараемся разоблачить чудо от всякой поэзии, боясь, чтоб нас не заподозрили в вере в чудо или в младенческом влечении к нему: мы выросли
и оттого предпочитаем скучать
и быть скучными.
Каждый день во всякое время смотрел я на небо, на солнце, на море —
и вот мы
уже в 140 ‹южной› широты, а небо все
такое же, как у нас, то есть повыше, на зените, голубое, к горизонту зеленоватое.
7-го или 8-го марта, при ясной, теплой погоде, когда качка унялась, мы увидели множество какой-то красной массы, плавающей огромными пятнами по воде. Наловили ведра два — икры. Недаром видели стаи рыбы, шедшей незадолго перед тем тучей под самым носом фрегата. Я хотел продолжать купаться, но это
уже были не тропики: холодно, особенно после свежего ветра. Фаддеев
так с радости
и покатился со смеху, когда я вскрикнул, лишь только он вылил на меня ведро.
Мы шли улицей, идущей скатом,
и беспрестанно оглядывались: скатерть продолжала спускаться с неимоверной быстротой,
так что мы не успели достигнуть середины города, как гора была закрыта
уже до половины.
Лишь кликнут: «Ричард!», да
и кликать не надо: он не допустит; он глазами ловит взгляд, подбегает к вам,
и вы — особенно с непривычки — непременно засмеетесь прежде, а потом
уже скажете, что вам нужно:
такие гримасы делает он, приготовляясь слушать вас!
В декабре 1850 г., за день до праздника Рождества Христова, кафры первые начали войну, заманив англичан в засаду,
и после стычки, по обыкновению, ушли в горы. Тогда началась не война, а наказание кафров, которых губернатор объявил
уже не врагами Англии, а бунтовщиками,
так как они были великобританские подданные.
Что у него ни спрашивали или что ни приказывали ему, он прежде всего отвечал смехом
и обнаруживал ряд чистейших зубов. Этот смех в привычке негров. «Что ж, будем ужинать, что ли?» — заметил кто-то. «Да я
уж заказал», — отвечал барон. «
Уже? — заметил Вейрих. — Что ж вы заказали?» — «
Так, немного, безделицу: баранины, ветчины, курицу, чай, масла, хлеб
и сыр».
Ученые с улыбкой посматривали на нас
и друг на друга, наконец объяснили нам, что они не видали ни одной птицы
и что, конечно, мы
так себе думаем, что если
уж заехали в Африку,
так надо
и птиц видеть.
Проезжая эти пространства, где на далекое друг от друга расстояние разбросаны фермы, невольно подумаешь, что пора бы
уже этим фермам
и полям сблизиться
так, чтобы они касались друг друга, как в самой Англии, чтоб соседние нивы разделялись только канавой, а не степями, чтоб ни один клочок не пропал даром…
Я перепугался: бал
и обед! В этих двух явлениях выражалось все, от чего
так хотелось удалиться из Петербурга на время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал
и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был в Капштате
и отчаивался
уже быть. Я подговорил его уехать,
и дня через два, с тем же Вандиком, который был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
Так и мне
уж становилось жаль бросить мой 8-й нумер, Готтентотскую площадь, ботанический сад, вид Столовой горы, наших хозяев
и, между прочим, еврея-доктора.
Я вспомнил, что некоторые из моих товарищей, видевшие
уже Сейоло, говорили, что жена у него нехороша собой, с злым лицом
и т. п.,
и удивлялся, как взгляды могут быть
так различны в определении даже наружности женщины! «Видели Сейоло?» — с улыбкой спросил нас Вандик.
Мы неслись верст по семнадцати, иногда даже по двадцати в час,
и так избаловались, что, чуть пойдем десять или двенадцать верст,
уж ворчим.
Но вот стало проглядывать солнце, да
уж так, что хоть бы
и не надо.
Наконец мне стало легче,
и я поехал в Сингапур с несколькими спутниками. Здесь есть громкое коммерческое имя Вампоа. В Кантоне
так называется бухта или верфь; оттуда ли родом сингапурский купец — не знаю, только
и его зовут Вампоа. Он
уж лет двадцать как выехал из Китая
и поселился здесь. Он не может воротиться домой, не заплатив… взятки. Да едва ли теперь есть у него
и охота к тому. У него богатые магазины, домы
и великолепная вилла; у него наши запасались всем; к нему же в лавку отправились
и мы.
Я ходил часто по берегу, посещал лавки, вглядывался в китайскую торговлю, напоминающую во многом наши гостиные дворы
и ярмарки, покупал разные безделки, между прочим чаю —
так, для пробы. Отличный чай, какой у нас стоит рублей пять, продается здесь (это
уж из третьих или четвертых рук) по тридцати коп. сер.
и самый лучший по шестидесяти коп. за английский фунт.
Орудия закрепили тройными талями
и, сверх того, еще занесли кабельтовым,
и на этот счет были довольно покойны. Качка была ужасная. Вещи, которые крепко привязаны были к стенам
и к полу, отрывались
и неслись в противоположную сторону, оттуда назад.
Так задумали оторваться три массивные кресла в капитанской каюте. Они рванулись, понеслись, домчались до средины; тут крен был
так крут, что они скакнули
уже по воздуху, сбили столик перед диваном
и, изломав его, изломавшись сами, с треском упали все на диван.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое время я бы поцеремонился; но дойти
и от палатки до палатки было
так жарко, что я измучился
и сел на уступленное место —
и в то же мгновение вскочил:
уж не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце
и накалились.
Солнце
уж было низко на горизонте, когда я проснулся
и вышел. Люди бродили по лесу, лежали
и сидели группами; одни готовили невод, другие купались. Никогда скромный Бонин-Cима не видал
такой суматохи на своих пустынных берегах!
Вдруг появилась лодка, только
уж не игрушка,
и в ней трое или четверо японцев, два одетые, а два нагие, светло-красноватого цвета, загорелые, с белой, тоненькой повязкой кругом головы, чтоб волосы не трепались, да
такой же повязкой около поясницы — вот
и все. Впрочем, наши еще утром видели японцев.
Мы
уже были предупреждены, что нас встретят здесь вопросами,
и оттого приготовились отвечать, как следует, со всею откровенностью. Они спрашивали: откуда мы пришли, давно ли вышли, какого числа, сколько у нас людей на каждом корабле, как матросов,
так и офицеров, сколько пушек
и т. п.
Вон
и другие тоже скучают: Савич не знает, будет ли уголь, позволят ли рубить дрова, пустят ли на берег освежиться людям? Барон насупился, думая, удастся ли ему… хоть увидеть женщин. Он
уж глазел на все японские лодки, ища между этими голыми телами не
такое красное
и жесткое, как у гребцов. Косы
и кофты мужчин вводили его иногда в печальное заблуждение…
Японцы уехали. Настал вечер; затеплились звезды,
и, вдобавок, между ними появилась комета. Мы наблюдаем ее
уже третий вечер, едва успевая ловить на горизонте, —
так рано скрывается она.
«Много имеют японцы благосклонности к отцам
и к матерям
и так умствуют, что тот, который в этом поползнется, того
уже боги показнят».
И как
уже пир окончится, тот, который должен умереть, вставает
и разрезывается накрест,
так что его внутренняя вся вон выходят.
Хотя табак японский был нам
уже известен, но мы сочли долгом выкурить по трубке, если только можно назвать трубкой эти наперстки, в которые не поместится щепоть нюхательного, не то что курительного табаку. Кажется, я выше сказал, что японский табак чрезвычайно мягок
и крошится длинными волокнами. Он
так мелок, что в пачке, с первого взгляда, похож на кучу какой-то темно-красной пыли.
Они извинились, что не ехали долго, сваливая все на переводчика, который будто не
так растолковал,
и сказали, что этого вперед
уже не случится.
Сегодня дождь, но теплый, почти летний,
так что даже кот Васька не уходил с юта, а только сел под гик. Мы видели, что две лодки, с значками
и пиками, развозили по караульным лодкам приказания, после чего эти отходили
и становились гораздо дальше. Адмирал не приказал
уже больше
и упоминать о лодках. Только если последние станут преследовать наши, велено брать их на буксир
и таскать с собой.
Он
так низмен, что едва возвышается над горизонтом воды
и состоит из серой глины, весь защищен плотинами, из-за которых видны кровли, с загнутыми уголками,
и редкие деревья да борозды полей,
и то
уж ближе к Шанхаю, а до тех пор кругозор ограничивается едва заметной темной каймой.
В шесть часов мы были
уже дома
и сели за третий обед — с чаем. Отличительным признаком этого обеда или «ужина», как упрямо называл его отец Аввакум, было отсутствие супа
и присутствие сосисок с перцем, или, лучше, перца с сосисками, —
так было его много положено. Чай тоже, кажется, с перцем. Есть мы, однако ж, не могли: только шкиперские желудки флегматически поглощали мяса через три часа после обеда.
Англичане
и американцы хладнокровно берут все это, обращают в деньги
и так же хладнокровно переносят старый,
уже заглохнувший упрек за опиум.
«Ну
уж эти путешествия!» — слышится из соседней комнаты, где
такой же труженик, как мы, собирался тоже на обед
и собственноручно, охая, со стоном, чистит фрак.
Мы на этот раз подошли к Нагасаки
так тихо в темноте, что нас с мыса Номо
и не заметили
и стали давать знать с батарей в город выстрелами о нашем приходе в то время, когда
уже мы становились на якорь.
Кажется, недалеко время, когда опять проникнет сюда слово Божие
и водрузится крест, но
так, что
уже никакие силы не исторгнут его.
Адмирал желает, чтобы полномочные приехали на фрегат,
так как он
уже был на берегу
и передал бумаги от своего правительства, — следовательно, теперь они, имея сообщить адмиралу ответ, должны также привезти его сами.
Мы не успели рассмотреть его хорошенько. Он пошел вперед,
и мы за ним. По анфиладе рассажено было менее чиновников, нежели в первый раз. Мы толпой вошли в приемную залу. По этим мирным галереям не раздавалось, может быть, никогда
такого шума
и движения. Здесь, в белых бумажных чулках, скользили доселе, точно тени, незаметно от самих себя, японские чиновники, пробираясь иногда ползком; а теперь вот
уже в другой раз раздаются
такие крепкие шаги!
Однако ж я подумал, что
уж если обедать по-японски,
так надо вполне обедать,
и потому попробовал
и горячей воды: все
так же нехорошо, как если б я попробовал ее
и за русским столом.
Они
уже тут не могли скрыть своего удовольствия или удивления
и ахнули —
так хороши были ящики из дорогого красивого дерева, с деревянной же мозаикой.
Губернаторские чиновники не показывались больше,
так как дела велись
уже с полномочными
и приехавшими с ними чиновниками.
Я все время поминал вас, мой задумчивый артист: войдешь, бывало, утром к вам в мастерскую, откроешь вас где-нибудь за рамками, перед полотном, подкрадешься
так, что вы, углубившись в вашу творческую мечту, не заметите,
и смотришь, как вы набрасываете очерк, сначала легкий, бледный, туманный; все мешается в одном свете: деревья с водой, земля с небом… Придешь потом через несколько дней —
и эти бледные очерки обратились
уже в определительные образы: берега дышат жизнью, все ярко
и ясно…
Испанцы
так дорожат привилегией родиться
и получить воспитание на своем полуострове, что
уже родившиеся здесь, от испанских же родителей, дети на несколько процентов ценятся ниже против европейских испанцев в здешнем обществе.