Неточные совпадения
Я
бы, впрочем, не пускался в эти весьма нелюбопытные и смутные объяснения и начал
бы просто-запросто без предисловия: понравится — так и так прочтут; но беда в том,
что жизнеописание-то у меня одно, а романов два.
Обойтись мне без этого первого романа невозможно, потому
что многое во втором романе стало
бы непонятным.
Но таким образом еще усложняется первоначальное мое затруднение: если уж я, то есть сам биограф, нахожу,
что и одного-то романа, может быть, было
бы для такого скромного и неопределенного героя излишне, то каково же являться с двумя и
чем объяснить такую с моей стороны заносчивость?
Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом «романтическом» поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем,
что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так,
что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло
бы вовсе.
Так
что случай этот был, может быть, единственным в своем роде в жизни Федора Павловича, сладострастнейшего человека во всю свою жизнь, в один миг готового прильнуть к какой угодно юбке, только
бы та его поманила.
Рассказывали,
что молодая супруга выказала при том несравненно более благородства и возвышенности, нежели Федор Павлович, который, как известно теперь, подтибрил у нее тогда же, разом, все ее денежки, до двадцати пяти тысяч, только
что она их получила, так
что тысячки эти с тех пор решительно как
бы канули для нее в воду.
К тому же так случилось,
что родня ребенка по матери тоже как
бы забыла о нем в первое время.
Он прямо ему объявил,
что желал
бы взять воспитание ребенка на себя.
Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты,
что когда он заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком таком ребенке идет дело, и даже как
бы удивился,
что у него есть где-то в доме маленький сын.
Очень, очень может быть,
что и она даже не пошла
бы за него ни за
что, если б узнала о нем своевременно побольше подробностей.
Впрочем, о старшем, Иване, сообщу лишь то,
что он рос каким-то угрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким, но как
бы еще с десяти лет проникнувшим в то,
что растут они все-таки в чужой семье и на чужих милостях и
что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно, и проч., и проч.
Вообще судя, странно было,
что молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид, вдруг явился в такой безобразный дом, к такому отцу, который всю жизнь его игнорировал, не знал его и не помнил, и хоть не дал
бы, конечно, денег ни за
что и ни в каком случае, если
бы сын у него попросил, но все же всю жизнь боялся,
что и сыновья, Иван и Алексей, тоже когда-нибудь придут да и попросят денег.
В детстве и юности он был мало экспансивен и даже мало разговорчив, но не от недоверия, не от робости или угрюмой нелюдимости, вовсе даже напротив, а от чего-то другого, от какой-то как
бы внутренней заботы, собственно личной, до других не касавшейся, но столь для него важной,
что он из-за нее как
бы забывал других.
Очутившись в доме своего благодетеля и воспитателя, Ефима Петровича Поленова, он до того привязал к себе всех в этом семействе,
что его решительно считали там как
бы за родное дитя.
Но эту странную черту в характере Алексея, кажется, нельзя было осудить очень строго, потому
что всякий чуть-чуть лишь узнавший его тотчас, при возникшем на этот счет вопросе, становился уверен,
что Алексей непременно из таких юношей вроде как
бы юродивых, которому попади вдруг хотя
бы даже целый капитал, то он не затруднится отдать его, по первому даже спросу, или на доброе дело, или, может быть, даже просто ловкому пройдохе, если
бы тот у него попросил.
Всего вероятнее,
что он тогда и сам не знал и не смог
бы ни за
что объяснить:
что именно такое как
бы поднялось вдруг из его души и неотразимо повлекло его на какую-то новую, неведомую, но неизбежную уже дорогу.
Безобразничать с женским полом любил не то
что по-прежнему, а даже как
бы и отвратительнее.
Приезд Алеши как
бы подействовал на него даже с нравственной стороны, как
бы что-то проснулось в этом безвременном старике из того,
что давно уже заглохло в душе его: «Знаешь ли ты, — стал он часто говорить Алеше, приглядываясь к нему, —
что ты на нее похож, на кликушу-то?» Так называл он свою покойную жену, мать Алеши.
Скверно тем только,
что русизм ужасный, француженок совсем еще нет, а могли
бы быть, средства знатные.
Il faudrait les inventer, [Их следовало
бы выдумать (фр.).] эти крючья, для меня нарочно, для меня одного, потому
что если
бы ты знал, Алеша, какой я срамник!..
Что он не кончил курса, это была правда, но сказать,
что он был туп или глуп, было
бы большою несправедливостью.
Прибавьте,
что он был юноша отчасти уже нашего последнего времени, то есть честный по природе своей, требующий правды, ищущий ее и верующий в нее, а уверовав, требующий немедленного участия в ней всею силой души своей, требующий скорого подвига, с непременным желанием хотя
бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью.
Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши,
что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и
что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя
бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
Точно так же если
бы он порешил,
что бессмертия и Бога нет, то сейчас
бы пошел в атеисты и в социалисты (ибо социализм есть не только рабочий вопрос, или так называемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю).
Старец этот, как я уже объяснил выше, был старец Зосима; но надо
бы здесь сказать несколько слов и о том,
что такое вообще «старцы» в наших монастырях, и вот жаль,
что чувствую себя на этой дороге не довольно компетентным и твердым.
Пораженный и убитый горем монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему,
что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может быть такой власти, которая
бы могла разрешить его от послушания, раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его.
Убеждение же в том,
что старец, почивши, доставит необычайную славу монастырю, царило в душе Алеши, может быть, даже сильнее,
чем у кого
бы то ни было в монастыре.
Восторженные отзывы Дмитрия о брате Иване были тем характернее в глазах Алеши,
что брат Дмитрий был человек в сравнении с Иваном почти вовсе необразованный, и оба, поставленные вместе один с другим, составляли, казалось, такую яркую противоположность как личности и характеры,
что, может быть, нельзя
бы было и придумать двух человек несходнее между собой.
Дмитрий Федорович, никогда у старца не бывавший и даже не видавший его, конечно, подумал,
что старцем его хотят как
бы испугать; но так как он и сам укорял себя втайне за многие особенно резкие выходки в споре с отцом за последнее время, то и принял вызов.
Так как все еще продолжались его давние споры с монастырем и все еще тянулась тяжба о поземельной границе их владений, о каких-то правах рубки в лесу и рыбной ловли в речке и проч., то он и поспешил этим воспользоваться под предлогом того,
что сам желал
бы сговориться с отцом игуменом: нельзя ли как-нибудь покончить их споры полюбовно?
— Черт, у кого здесь, однако, спросить, в этой бестолковщине… Это нужно
бы решить, потому
что время уходит, — промолвил он вдруг, как
бы говоря про себя.
— Да еще же
бы нет? Да я зачем же сюда и приехал, как не видеть все их здешние обычаи. Я одним только затрудняюсь, именно тем,
что я теперь с вами, Федор Павлович…
— Да и отлично
бы было, если б он манкировал, мне приятно,
что ли, вся эта ваша мазня, да еще с вами на придачу? Так к обеду будем, поблагодарите отца игумена, — обратился он к монашку.
В самом деле, было что-то в лице старца,
что многим
бы, и кроме Миусова, не понравилось.
«Господин исправник, будьте, говорю, нашим, так сказать, Направником!» — «Каким это, говорит, Направником?» Я уж вижу с первой полсекунды,
что дело не выгорело, стоит серьезный, уперся: «Я, говорю, пошутить желал, для общей веселости, так как господин Направник известный наш русский капельмейстер, а нам именно нужно для гармонии нашего предприятия вроде как
бы тоже капельмейстера…» И резонно ведь разъяснил и сравнил, не правда ли?
В эти секунды, когда вижу,
что шутка у меня не выходит, у меня, ваше преподобие, обе щеки к нижним деснам присыхать начинают, почти как
бы судорога делается; это у меня еще с юности, как я был у дворян приживальщиком и приживанием хлеб добывал.
Я шут коренной, с рождения, все равно, ваше преподобие,
что юродивый; не спорю,
что и дух нечистый, может, во мне заключается, небольшого, впрочем, калибра, поважнее-то другую
бы квартиру выбрал, только не вашу, Петр Александрович, и вы ведь квартира неважная.
Всего страннее казалось ему то,
что брат его, Иван Федорович, единственно на которого он надеялся и который один имел такое влияние на отца,
что мог
бы его остановить, сидел теперь совсем неподвижно на своем стуле, опустив глаза и по-видимому с каким-то даже любознательным любопытством ожидал,
чем это все кончится, точно сам он был совершенно тут посторонний человек.
Вы меня сейчас замечанием вашим: «Не стыдиться столь самого себя, потому
что от сего лишь все и выходит», — вы меня замечанием этим как
бы насквозь прочкнули и внутри прочли.
Ведь если б я только был уверен, когда вхожу,
что все меня за милейшего и умнейшего человека сейчас же примут, — Господи! какой
бы я тогда был добрый человек!
— Какой вздор, и все это вздор, — бормотал он. — Я действительно, может быть, говорил когда-то… только не вам. Мне самому говорили. Я это в Париже слышал, от одного француза,
что будто
бы у нас в Четьи-Минеи это за обедней читают… Это очень ученый человек, который специально изучал статистику России… долго жил в России… Я сам Четьи-Минеи не читал… да и не стану читать… Мало ли
что болтается за обедом?.. Мы тогда обедали…
А потому и всегда происходило (и должно было происходить) в нервной и, конечно, тоже психически больной женщине непременное как
бы сотрясение всего организма ее в момент преклонения пред дарами, сотрясение, вызванное ожиданием непременного чуда исцеления и самою полною верой в то,
что оно совершится.
— А вот далекая! — указал он на одну еще вовсе не старую женщину, но очень худую и испитую, не то
что загоревшую, а как
бы всю почерневшую лицом. Она стояла на коленях и неподвижным взглядом смотрела на старца. Во взгляде ее было что-то как
бы исступленное.
— Вдовею я, третий год, — начала она полушепотом, сама как
бы вздрагивая. — Тяжело было замужем-то, старый был он, больно избил меня. Лежал он больной; думаю я, гляжу на него: а коль выздоровеет, опять встанет,
что тогда? И вошла ко мне тогда эта самая мысль…
Веруй,
что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя
бы со грехом твоим и во грехе твоем любит.
— О, я настоятельно просила, я умоляла, я готова была на колени стать и стоять на коленях хоть три дня пред вашими окнами, пока
бы вы меня впустили. Мы приехали к вам, великий исцелитель, чтобы высказать всю нашу восторженную благодарность. Ведь вы Лизу мою исцелили, исцелили совершенно, а
чем? — тем,
что в четверг помолились над нею, возложили на нее ваши руки. Мы облобызать эти руки спешили, излить наши чувства и наше благоговение!
— Это я на него, на него! — указала она на Алешу, с детской досадой на себя за то,
что не вытерпела и рассмеялась. Кто
бы посмотрел на Алешу, стоявшего на шаг позади старца, тот заметил
бы в его лице быструю краску, в один миг залившую его щеки. Глаза его сверкнули и потупились.
— Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос, такой вопрос! Видите, я так люблю человечество,
что, верите ли, мечтаю иногда бросить все, все,
что имею, оставить Lise и идти в сестры милосердия. Я закрываю глаза, думаю и мечтаю, и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимую силу. Никакие раны, никакие гнойные язвы не могли
бы меня испугать. Я
бы перевязывала и обмывала собственными руками, я была
бы сиделкой у этих страдальцев, я готова целовать эти язвы…
И вот — представьте, я с содроганием это уже решила: если есть что-нибудь,
что могло
бы расхолодить мою «деятельную» любовь к человечеству тотчас же, то это единственно неблагодарность.
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно пошел
бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о
чем знаю из опыта.