Неточные совпадения
Вот
уж третий месяц из
дому.
Иван Федорович презрительно вскинул плечами и, отворотясь, стал смотреть на дорогу. Затем
уж до самого
дома не говорили.
Вот и случилось, что однажды (давненько это было), в одну сентябрьскую светлую и теплую ночь, в полнолуние, весьма
уже по-нашему поздно, одна хмельная ватага разгулявшихся наших господ, молодцов пять или шесть, возвращалась из клуба «задами» по
домам.
А вторая эта жена,
уже покойница, была из знатного, какого-то большого генеральского
дома, хотя, впрочем, как мне достоверно известно, денег подполковнику тоже никаких не принесла.
Было
уже семь часов и смеркалось, когда Алеша пошел к Катерине Ивановне, занимавшей один очень просторный и удобный
дом на Большой улице.
«
Уж не отвращение ли к родительскому
дому? — подумал он про себя.
И увидит сам, что милостив народ наш и благодарен, отблагодарит во сто крат; помня радение иерея и умиленные слова его, поможет ему на ниве его добровольно, поможет и в
дому его, да и уважением воздаст ему большим прежнего — вот
уже и увеличится содержание его.
Главное же в том заключалось, что, как узнал я тогда же, был этот молодой помещик женихом ее
уже давно и что сам же я встречал его множество раз в ихнем
доме, но не примечал ничего, ослепленный своими достоинствами.
Был он в городе нашем на службе
уже давно, место занимал видное, человек был уважаемый всеми, богатый, славился благотворительностью, пожертвовал значительный капитал на богадельню и на сиротский
дом и много, кроме того, делал благодеяний тайно, без огласки, что все потом по смерти его и обнаружилось.
«Я, — говорит мне вошедший ко мне господин, — слушаю вас
уже несколько дней в разных
домах с большим любопытством и пожелал наконец познакомиться лично, чтобы поговорить с вами еще подробнее.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что
уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще
дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
И вот что же случилось: все пришли в удивление и в ужас, и никто не захотел поверить, хотя все выслушали с чрезвычайным любопытством, но как от больного, а несколько дней спустя
уже совсем решено было во всех
домах и приговорено, что несчастный человек помешался.
Правда, прошло
уже четыре года с тех пор, как старик привез в этот
дом из губернского города восемнадцатилетнюю девочку, робкую, застенчивую, тоненькую, худенькую, задумчивую и грустную, и с тех пор много утекло воды.
Но у него лежали
дома старые серебряные часы, давно
уже переставшие ходить.
Тем не менее когда ступил на крыльцо
дома госпожи Хохлаковой, вдруг почувствовал на спине своей озноб ужаса: в эту только секунду он сознал вполне и
уже математически ясно, что тут ведь последняя
уже надежда его, что дальше
уже ничего не остается в мире, если тут оборвется, «разве зарезать и ограбить кого-нибудь из-за трех тысяч, а более ничего…».
Ровно десять минут спустя Дмитрий Федорович вошел к тому молодому чиновнику, Петру Ильичу Перхотину, которому давеча заложил пистолеты. Было
уже половина девятого, и Петр Ильич, напившись
дома чаю, только что облекся снова в сюртук, чтоб отправиться в трактир «Столичный город» поиграть на биллиарде. Митя захватил его на выходе. Тот, увидев его и его запачканное кровью лицо, так и вскрикнул...
Казалось бы, что всего прямее и ближе было бы ему теперь отправиться в
дом Федора Павловича узнать, не случилось ли там чего, а если случилось, то что именно, и,
уже убедившись неоспоримо, тогда только идти к исправнику, как твердо
уже положил Петр Ильич.
Девицы были
уже взрослые и окончившие свое воспитание, наружности не неприятной, веселого нрава и, хотя все знали, что за ними ничего не дадут, все-таки привлекавшие в
дом дедушки нашу светскую молодежь.
Петр Ильич, войдя к исправнику, был просто ошеломлен: он вдруг увидал, что там всё
уже знают. Действительно, карты бросили, все стояли и рассуждали, и даже Николай Парфенович прибежал от барышень и имел самый боевой и стремительный вид. Петра Ильича встретило ошеломляющее известие, что старик Федор Павлович действительно и в самом деле убит в этот вечер в своем
доме, убит и ограблен. Узналось же это только сейчас пред тем следующим образом.
Голову Григория обмыли водой с уксусом, и от воды он совсем
уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет барин?» Обе женщины и Фома пошли тогда к барину и, войдя в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но и дверь из
дома в сад стояла настежь отпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот
уже всю неделю и даже Григорию ни под каким видом не позволял стучать к себе.
Помощнику городового пристава тотчас же поручили набрать штук до четырех понятых и по всем правилам, которых
уже я здесь не описываю, проникли в
дом Федора Павловича и следствие произвели на месте.
Его слушали молча и внимательно, особенно вникли в то обстоятельство, что у него давно
уже завелся наблюдательный пункт за Грушенькой у Федора Павловича «на задах» в
доме Марьи Кондратьевны, и о том, что ему сведения переносил Смердяков: это очень отметили и записали.
Но пробило
уже одиннадцать часов, а ему непременно надо было идти со двора «по одному весьма важному делу», а между тем он во всем
доме оставался один и решительно как хранитель его, потому что так случилось, что все его старшие обитатели, по некоторому экстренному и оригинальному обстоятельству, отлучились со двора.
Это он не раз
уже делал прежде и не брезгал делать, так что даже в классе у них разнеслось было раз, что Красоткин у себя
дома играет с маленькими жильцами своими в лошадки, прыгает за пристяжную и гнет голову, но Красоткин гордо отпарировал это обвинение, выставив на вид, что со сверстниками, с тринадцатилетними, действительно было бы позорно играть «в наш век» в лошадки, но что он делает это для «пузырей», потому что их любит, а в чувствах его никто не смеет у него спрашивать отчета.
Вдали на соборных часах пробило половину двенадцатого. Мальчики заспешили и остальной довольно еще длинный путь до жилища штабс-капитана Снегирева прошли быстро и почти
уже не разговаривая. За двадцать шагов до
дома Коля остановился и велел Смурову пойти вперед и вызвать ему сюда Карамазова.
Алеша не заходил
уже дня четыре и, войдя в
дом, поспешил было прямо пройти к Лизе, ибо у ней и было его дело, так как Лиза еще вчера прислала к нему девушку с настоятельною просьбой немедленно к ней прийти «по очень важному обстоятельству», что, по некоторым причинам, заинтересовало Алешу.
Что же до Алеши, то исправник очень любил его и давно
уже был с ним знаком, а Ракитин, повадившийся впоследствии приходить очень часто к заключенному, был одним из самых близких знакомых «исправничьих барышень», как он называл их, и ежедневно терся в их
доме.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо
дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал
уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть, выходил
уже от Катерины Ивановны.
Дойдя до ворот своего
дома и
уже взявшись за ручку звонка, он остановился.
— Зачем ко мне. В
дом их ждал, потому сумления для меня
уже не было никакого в том, что они в эту самую ночь прибудут, ибо им, меня лишимшись и никаких сведений не имемши, беспременно приходилось самим в
дом влезть через забор-с, как они умели-с, и что ни есть совершить.
— Я ждал, что они Федора Павловича убьют-с… это наверно-с. Потому я их
уже так приготовил… в последние дни-с… а главное — те знаки им стали известны. При ихней мнительности и ярости, что в них за эти дни накопилась, беспременно через знаки в самый
дом должны были проникнуть-с. Это беспременно. Я так их и ожидал-с.
Да и не подозрение только — какие
уж теперь подозрения, обман явен, очевиден: она тут, вот в этой комнате, откуда свет, она у него там, за ширмами, — и вот несчастный подкрадывается к окну, почтительно в него заглядывает, благонравно смиряется и благоразумно уходит, поскорее вон от беды, чтобы чего не произошло, опасного и безнравственного, — и нас в этом хотят уверить, нас, знающих характер подсудимого, понимающих, в каком он был состоянии духа, в состоянии, нам известном по фактам, а главное, обладая знаками, которыми тотчас же мог отпереть
дом и войти!“ Здесь по поводу „знаков“ Ипполит Кириллович оставил на время свое обвинение и нашел необходимым распространиться о Смердякове, с тем чтоб
уж совершенно исчерпать весь этот вводный эпизод о подозрении Смердякова в убийстве и покончить с этою мыслию раз навсегда.
Уж конечно, для того, чтобы, во-первых, слуга Григорий, замысливший свое лечение и, видя, что совершенно некому стеречь
дом, может быть, отложил бы свое лечение и сел караулить.
Мне самому стыдно делать такие предположения, а между тем, представьте себе это, именно ведь подсудимый это самое и утверждает: после меня, дескать, когда я
уже вышел из
дому, повалив Григория и наделав тревоги, он встал, пошел, убил и ограбил.
Но если и так, то так как и опять-таки эта падучая должна была произвести в
доме переполох, предвидя это, Дмитрий Карамазов
уж никак не мог бы согласиться на такой уговор.
— Ловко-то ловко. Опять рассказал. Ведь он про это здесь по
домам уж сколько рассказывал.
Но почему же я не могу предположить, например, хоть такое обстоятельство, что старик Федор Павлович, запершись
дома, в нетерпеливом истерическом ожидании своей возлюбленной вдруг вздумал бы, от нечего делать, вынуть пакет и его распечатать: „Что, дескать, пакет, еще, пожалуй, и не поверит, а как тридцать-то радужных в одной пачке ей покажу, небось сильнее подействует, потекут слюнки“, — и вот он разрывает конверт, вынимает деньги, а конверт бросает на пол властной рукой хозяина и
уж, конечно, не боясь никакой улики.