Неточные совпадения
— Сергей Васильич (
то есть Липутин), — бойко затараторила Агафья, — перво-наперво приказали вам очень кланяться и о здоровье спросить-с, как после вчерашнего изволили почивать и как изволите теперь себя чувствовать, после вчерашнего-c?
— Скажите, —
спросил он его, — каким образом вы могли заране угадать
то, что я скажу о вашем уме, и снабдить Агафью ответом?
Но всего более досадовал я на него за
то, что он не решался даже пойти сделать необходимый визит приехавшим Дроздовым, для возобновления знакомства, чего, как слышно, они и сами желали, так как
спрашивали уже о нем, о чем и он тосковал каждодневно.
А что вы
спрашиваете про капитана Лебядкина,
то тот раньше всех нас с ним познакомился, в Петербурге, лет пять или шесть
тому, в
ту малоизвестную, если можно так выразиться, эпоху жизни Николая Всеволодовича, когда еще он и не думал нас здесь приездом своим осчастливить.
Мне вспомнился в это мгновение рассказ о
том, что она была чуть не больна, когда ее увезли одиннадцати лет в Петербург; в болезни будто бы плакала и
спрашивала Степана Трофимовича.
— Но, mon cher, не давите же меня окончательно, не кричите на меня; я и
то весь раздавлен, как… как таракан, и, наконец, я думаю, что всё это так благородно. Предположите, что там что-нибудь действительно было… en Suisse [в Швейцарии (фр.).]… или начиналось. Должен же я
спросить сердца их предварительно, чтобы… enfin, чтобы не помешать сердцам и не стать столбом на их дороге… Я единственно из благородства.
Да что: когда с нас за копеечную вещь
спрашивали по доллару,
то мы платили не только с удовольствием, но даже с увлечением.
— Вы всё еще в
тех же мыслях? —
спросил Ставрогин после минутного молчания и с некоторою осторожностию.
— В
тех же, — коротко ответил Кириллов, тотчас же по голосу угадав, о чем
спрашивают, и стал убирать со стола оружие.
— Вы
спрашиваете? Вы забыли? А между
тем это одно из самых точнейших указаний на одну из главнейших особенностей русского духа, вами угаданную. Не могли вы этого забыть? Я напомню вам больше, — вы сказали тогда же: «Не православный не может быть русским».
Капитан говорил горячо и уже, разумеется, верил в красоту американского завещания, но он был и плут, и ему очень хотелось тоже рассмешить Николая Всеволодовича, у которого он прежде долгое время состоял в качестве шута. Но
тот и не усмехнулся, а, напротив, как-то подозрительно
спросил...
—
Спроси, — указал Семен Яковлевич слуге-причетнику.
Тот подошел к решетке.
— Исполнили ли
то, что приказал в прошлый раз Семен Яковлевич? —
спросил он вдову тихим и размеренным голосом.
— Должно быть, у
того офицера взяли, а? —
спросил Петр Степанович.
— В Петербурге, — начал он, — я насчет многого был откровенен, но насчет чего-нибудь или вот этого, например (он стукнул пальцем по «Светлой личности»), я умолчал, во-первых, потому, что не стоило говорить, а во-вторых, потому, что объявлял только о
том, о чем
спрашивали.
— Запнулся! — захохотал Ставрогин. — Нет, я вам скажу лучше присказку. Вы вот высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются? Всё это чиновничество и сентиментальность — всё это клейстер хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом
того, что
тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов
спрашивать. Ха-ха-ха!
—
То есть вы про вашего братца? —
спросил хромой.
Минуя разговоры — потому что не тридцать же лет опять болтать, как болтали до сих пор тридцать лет, — я вас
спрашиваю, что вам милее: медленный ли путь, состоящий в сочинении социальных романов и в канцелярском предрешении судеб человеческих на тысячи лет вперед на бумаге, тогда как деспотизм
тем временем будет глотать жареные куски, которые вам сами в рот летят и которые вы мимо рта пропускаете, или вы держитесь решения скорого, в чем бы оно ни состояло, но которое наконец развяжет руки и даст человечеству на просторе самому социально устроиться, и уже на деле, а не на бумаге?
— Вы бы уж лучше
спросили, куда сошлют! — вскричал я в
том же негодовании.
— Степан Трофимович! — радостно проревел семинарист. — Здесь в городе и в окрестностях бродит теперь Федька Каторжный, беглый с каторги. Он грабит и недавно еще совершил новое убийство. Позвольте
спросить; если б вы его пятнадцать лет назад не отдали в рекруты в уплату за карточный долг,
то есть попросту не проиграли в картишки, скажите, попал бы он в каторгу? резал бы людей, как теперь, в борьбе за существование? Что скажете, господин эстетик?
Одним словом, пока подали Петра Степановича, они так настроили себя взаимно, что опять решились окончательно
спросить у него категорического объяснения, а если он еще раз, как это уже и было, уклонится,
то разорвать даже и пятерку, но с
тем, чтобы вместо нее основать новое тайное общество «пропаганды идей», и уже от себя, на началах равноправных и демократических.
—
То есть что именно, Marie? — не понимал Шатов, — про что ты
спрашиваешь? О боже, я совсем теряюсь, Marie, извини, что ничего не понимаю.
— А я, — вдруг вскипел Виргинский, — я протестую… я протестую изо всех сил… Я хочу… Я вот что хочу: я хочу, когда он придет, все мы выйдем и все его
спросим: если правда,
то с него взять раскаяние, и если честное слово,
то отпустить. Во всяком случае — суд; по суду. А не
то чтобы всем спрятаться, а потом кидаться.
— Вы
то есть из каких будете, коли не будет неучтиво
спросить? — не вытерпела наконец бабенка, когда Степан Трофимович вдруг, в рассеянности, посмотрел на нее. Бабенка была лет двадцати семи, плотная, чернобровая и румяная, с ласково улыбающимися красными губами, из-под которых сверкали белые ровные зубы.
Так за особую комнату и за
то, что вы вот
спросили у них обедать-с, и за обиду всем проезжим они столько с вас потребуют, что и в столицах не слыхано-с…»
— Я давно уже не читал… в оригинале. А
то кто-нибудь
спросит, и я ошибусь; надо тоже все-таки приготовиться.