Неточные совпадения
А между тем это был ведь человек умнейший и даровитейший, человек, так сказать, даже науки, хотя, впрочем,
в науке… ну, одним
словом,
в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего.
Одним
словом, волновался целый месяц; но я убежден, что
в таинственных изгибах своего сердца был польщен необыкновенно.
Он не только ко мне прибегал, но неоднократно описывал всё это ей самой
в красноречивейших письмах и признавался ей, за своею полною подписью, что не далее как, например, вчера он рассказывал постороннему лицу, что она держит его из тщеславия, завидует его учености и талантам; ненавидит его и боится только выказать свою ненависть явно,
в страхе, чтоб он не ушел от нее и тем не повредил ее литературной репутации; что вследствие этого он себя презирает и решился погибнуть насильственною смертью, а от нее ждет последнего
слова, которое всё решит, и пр., и пр., всё
в этом роде.
Тот ему первым
словом: «Вы, стало быть, генерал, если так говорите», то есть
в том смысле, что уже хуже генерала он и брани не мог найти.
Он бесспорно согласился
в бесполезности и комичности
слова «отечество»; согласился и с мыслию о вреде религии, но громко и твердо заявил, что сапоги ниже Пушкина, и даже гораздо.
Проворчав что-нибудь под нос на призывные
слова Степана Трофимовича и потоптавшись, как медведь, на месте, он вдруг неожиданно ухмылялся, откладывал свой картуз и садился на прежний стул, упорно смотря
в землю.
— Гм! Это, может быть, и неправда. По крайней мере вы бы записывали и запоминали такие
слова, знаете,
в случае разговора… Ах, Степан Трофимович, я с вами серьезно, серьезно ехала говорить!
От обвинений же, взводимых на Дарью Павловну, она не только совсем под конец отказалась, но даже особенно просила не давать давешним
словам ее никакого значения, потому что сказала она их «
в раздражении».
— Стой, молчи. Во-первых, есть разница
в летах, большая очень; но ведь ты лучше всех знаешь, какой это вздор. Ты рассудительна, и
в твоей жизни не должно быть ошибок. Впрочем, он еще красивый мужчина… Одним
словом, Степан Трофимович, которого ты всегда уважала. Ну?
Когда Степан Трофимович кончил и, уходя, объявил ученице, что
в следующий раз приступит к разбору «
Слова о полку Игореве», Варвара Петровна вдруг встала и объявила, что лекций больше не будет.
Конечно, поплакал, много и хорошо говорил, много и сильно сбивался, сказал случайно каламбур и остался им доволен, потом была легкая холерина, — одним
словом, всё произошло
в порядке.
Но на этот раз, к удивлению моему, я застал его
в чрезвычайной перемене. Он, правда, с какой-то жадностию набросился на меня, только что я вошел, и стал меня слушать, но с таким растерянным видом, что сначала, видимо, не понимал моих
слов. Но только что я произнес имя Кармазинова, он совершенно вдруг вышел из себя.
Степану Верховенскому не
в первый раз отражать деспотизм великодушием, хотя бы и деспотизм сумасшедшей женщины, то есть самый обидный и жестокий деспотизм, какой только может осуществиться на свете, несмотря на то что вы сейчас, кажется, позволили себе усмехнуться
словам моим, милостивый государь мой!
— Может быть, вам скучно со мной, Г—
в (это моя фамилия), и вы бы желали… не приходить ко мне вовсе? — проговорил он тем тоном бледного спокойствия, который обыкновенно предшествует какому-нибудь необычайному взрыву. Я вскочил
в испуге;
в то же мгновение вошла Настасья и молча протянула Степану Трофимовичу бумажку, на которой написано было что-то карандашом. Он взглянул и перебросил мне. На бумажке рукой Варвары Петровны написаны были всего только два
слова: «Сидите дома».
То есть я, собственно, хочу сказать, что, оставляя его тогда
в Петербурге, я… одним
словом, я считал его за ничто, quelque chose dans ce genre. [что-то
в этом роде (фр.).]
Была будто бы кем-то обольщена
в своей чести, и за это вот господин Лебядкин, уже многие годы, будто бы с обольстителя ежегодную дань берет,
в вознаграждение благородной обиды, так по крайней мере из его болтовни выходит — а по-моему, пьяные только слова-с.
Лебядкин тоже
в одно
слово вчера: «От характера его, говорит, пострадал».
Прибыв
в собор, она поместилась на обычном своем месте, налево,
в первом ряду, и ливрейный лакей положил пред нею бархатную подушку для коленопреклонений, одним
словом, всё по-обыкновенному.
Одним
словом, всему городу вдруг ясно открылось, что это не Юлия Михайловна пренебрегала до сих пор Варварой Петровной и не сделала ей визита, а сама Варвара Петровна, напротив, «держала
в границах Юлию Михайловну, тогда как та пешком бы, может, побежала к ней с визитом, если бы только была уверена, что Варвара Петровна ее не прогонит». Авторитет Варвары Петровны поднялся до чрезвычайности.
— Матушка! — продолжала Прасковья Ивановна, капельку успокоившись, — друг вы мой, Варвара Петровна, я хоть и виновата
в неосторожных
словах, да уж раздражили меня пуще всего безыменные письма эти, которыми меня какие-то людишки бомбардируют; ну и писали бы к вам, коли про вас же пишут, а у меня, матушка, дочь!
— Если… если я… — залепетал он
в жару, краснея, обрываясь и заикаясь, — если я тоже слышал самую отвратительную повесть или, лучше сказать, клевету, то…
в совершенном негодовании… enfin, c’est un homme perdu et quelque chose comme un forçat évadé… [
словом, это погибший человек и что-то вроде беглого каторжника… (фр.)]
— Я, мама, еще не поеду, а останусь на время у тети, — проговорила она тихим голосом, но
в этих тихих
словах прозвучала железная решимость.
Тут у меня еще не докончено, но всё равно,
словами! — трещал капитан. — Никифор берет стакан и, несмотря на крик, выплескивает
в лохань всю комедию, и мух и таракана, что давно надо было сделать. Но заметьте, заметьте, сударыня, таракан не ропщет! Вот ответ на ваш вопрос: «Почему?» — вскричал он торжествуя: — «Та-ра-кан не ропщет!» Что же касается до Никифора, то он изображает природу, — прибавил он скороговоркой и самодовольно заходил по комнате.
Говорит он скоро, торопливо, но
в то же время самоуверенно, и не лезет за
словом в карман.
— Николай Всеволодович, — повторила она, отчеканивая
слова твердым голосом,
в котором зазвучал грозный вызов, — прошу вас, скажите сейчас же, не сходя с этого места: правда ли, что эта несчастная, хромая женщина, — вот она, вон там, смотрите на нее! — правда ли, что она… законная жена ваша?
— Если вы дадите мне
слово, что это не обидит деликатности Николая Всеволодовича,
в известных мне чувствах его ко мне, от которой он ни-че-го не скрывает… и если вы так притом уверены, что этим даже сделаете ему удовольствие…
Николай Всеволодович вел тогда
в Петербурге жизнь, так сказать, насмешливую, — другим
словом не могу определить ее, потому что
в разочарование этот человек не впадет, а делом он и сам тогда пренебрегал заниматься.
Между тем
в эти два-три месяца он, кроме «здравствуйте» да «прощайте»,
в сущности, не проговорил с ней ни
слова.
— Это, положим, не совсем так, но скажите, неужели Nicolas, чтобы погасить эту мечту
в этом несчастном организме (для чего Варвара Петровна тут употребила
слово «организм», я не мог понять), неужели он должен был сам над нею смеяться и с нею обращаться, как другие чиновники? Неужели вы отвергаете то высокое сострадание, ту благородную дрожь всего организма, с которою Nicolas вдруг строго отвечает Кириллову: «Я не смеюсь над нею». Высокий, святой ответ!
Он с достоинством поклонился Варваре Петровне и не вымолвил
слова (правда, ему ничего и не оставалось более). Он так и хотел было совсем уже выйти, но не утерпел и подошел к Дарье Павловне. Та, кажется, это предчувствовала, потому что тотчас же сама, вся
в испуге, начала говорить, как бы спеша предупредить его...
Вот что еще замечательно: на второй же день,
в понедельник ввечеру, я встретил Липутина, и он уже знал всё до последнего
слова, стало быть, несомненно, узнал из первых.
Повторю, эти слухи только мелькнули и исчезли бесследно, до времени, при первом появлении Николая Всеволодовича; но замечу, что причиной многих слухов было отчасти несколько кратких, но злобных
слов, неясно и отрывисто произнесенных
в клубе недавно возвратившимся из Петербурга отставным капитаном гвардии Артемием Павловичем Гагановым, весьма крупным помещиком нашей губернии и уезда, столичным светским человеком и сыном покойного Павла Павловича Гаганова, того самого почтенного старшины, с которым Николай Всеволодович имел, четыре с лишком года тому назад, то необычайное по своей грубости и внезапности столкновение, о котором я уже упоминал прежде,
в начале моего рассказа.
— А? Что? Вы, кажется, сказали «всё равно»? — затрещал Петр Степанович (Николай Всеволодович вовсе ничего не говорил). — Конечно, конечно; уверяю вас, что я вовсе не для того, чтобы вас товариществом компрометировать. А знаете, вы ужасно сегодня вскидчивы; я к вам прибежал с открытою и веселою душой, а вы каждое мое словцо
в лыко ставите; уверяю же вас, что сегодня ни о чем щекотливом не заговорю,
слово даю, и на все ваши условия заранее согласен!
— Да еще же бы нет! Единственно, что
в России есть натурального и достигнутого… не буду, не буду, — вскинулся он вдруг, — я не про то, о деликатном ни
слова. Однако прощайте, вы какой-то зеленый.
— Половина десятого, — возгласил он тихим голосом и, сложив принесенное платье
в углу на стуле, поднес на тарелке записку, маленькую бумажку, незапечатанную, с двумя строчками карандашом. Пробежав эти строки, Николай Всеволодович тоже взял со стола карандаш, черкнул
в конце записки два
слова и положил обратно на тарелку.
Алексей Егорович твердо повторил свое желание; никогда прежде он не решился бы его выразить
в таких
словах вслух пред своим господином.
— Понимаю, понимаю, берегите
слова. Мне жаль, что вы
в жару; у меня самое необходимое дело.
— И не думал. И теперь не думаю, несмотря на ваши
слова, хотя… хотя кто ж тут с этими дураками может
в чем-нибудь заручиться! — вдруг вскричал он
в бешенстве, ударив кулаком по столу. — Я их не боюсь! Я с ними разорвал. Этот забегал ко мне четыре раза и говорил, что можно… но, — посмотрел он на Ставрогина, — что ж, собственно, вам тут известно?
— То есть
в каком же смысле? Тут нет никаких затруднений; свидетели брака здесь. Всё это произошло тогда
в Петербурге совершенно законным и спокойным образом, а если не обнаруживалось до сих пор, то потому только, что двое единственных свидетелей брака, Кириллов и Петр Верховенский, и, наконец, сам Лебядкин (которого я имею удовольствие считать теперь моим родственником) дали тогда
слово молчать.
— Ждали
в этом роде? А самому вам незнакомы эти
слова?
— Но если припомнить, вы именно после
слов моих как раз и вошли
в то общество и только потом уехали
в Америку.
В ваших же мыслях и даже
в самых
словах я не изменил ничего, ни единого
слова.
Единый народ-«богоносец» — это русский народ, и… и… и неужели, неужели вы меня почитаете за такого дурака, Ставрогин, — неистово возопил он вдруг, — который уж и различить не умеет, что
слова его
в эту минуту или старая, дряхлая дребедень, перемолотая на всех московских славянофильских мельницах, или совершенно новое
слово, последнее
слово, единственное
слово обновления и воскресения, и… и какое мне дело до вашего смеха
в эту минуту!
В ваших
словах я признаю мое собственное настроение два года назад и теперь уже я не скажу вам, как давеча, что вы мои тогдашние мысли преувеличили.
Мне кажется даже, что они были еще исключительнее, еще самовластнее, и уверяю вас
в третий раз, что я очень желал бы подтвердить всё, что вы теперь говорили, даже до последнего
слова, но…
— Они не то чтобы пообещали-с, а говорили на словах-с, что могу, пожалуй, вашей милости пригодиться, если полоса такая, примерно, выйдет, но
в чем, собственно, того не объяснили, чтобы
в точности, потому Петр Степанович меня, примером,
в терпении казацком испытывают и доверенности ко мне никакой не питают.
— Мне налево, тебе направо; мост кончен. Слушай, Федор, я люблю, чтобы мое
слово понимали раз навсегда: не дам тебе ни копейки, вперед мне ни на мосту и нигде не встречайся, нужды
в тебе не имею и не буду иметь, а если ты не послушаешься — свяжу и
в полицию. Марш!
— Высокие
слова! Вы разрешаете загадку жизни! — вскричал капитан, наполовину плутуя, а наполовину действительно
в неподдельном восторге, потому что был большой любитель словечек. — Из всех ваших
слов, Николай Всеволодович, я запомнил одно по преимуществу, вы еще
в Петербурге его высказали: «Нужно быть действительно великим человеком, чтобы суметь устоять даже против здравого смысла». Вот-с!
Хочу завещать мой скелет
в академию, но с тем, с тем, однако, чтобы на лбу его был наклеен на веки веков ярлык со
словами: «Раскаявшийся вольнодумец».
— То же самое и Петр Степаныч, как есть
в одно
слово с вами, советуют-с, потому что они чрезвычайно скупой и жестокосердый насчет вспомоществования человек-с.