Неточные совпадения
Батюшка закричал на
меня, матушка плакала; говорила, что надобно, что дела
этого требовали.
Мне и теперь весело вспоминать об
этих минутах.
И
это совсем не оттого, чтобы батюшка не любил
меня: во
мне и матушке он души не слышал.
Я не понимала тогда
этих упреков в гордости; точно так же
я только теперь узнала или по крайней мере предугадываю, почему матушка не решалась жить у Анны Федоровны.
Я все видела, все чувствовала, все выстрадала; все
это было на глазах моих!
(
Мне даже и вспоминать
это стыдно.)
С
этого дня
я начала мучить воображение мое, создавая тысячи планов, каким бы образом вдруг заставить Покровского изменить свое мнение обо
мне. Но
я была подчас робка и застенчива: в настоящем положении моем
я ни на что не могла решиться и ограничивалась одними мечтаниями (и бог знает какими мечтаниями!).
Я перестала только проказничать вместе с Сашей; он перестал на нас сердиться; но для самолюбия моего
этого было мало.
Теперь скажу несколько слов об одном самом странном, самом любопытном и самом жалком человеке из всех, которых когда-либо
мне случалось встречать. Потому говорю о нем теперь, именно в
этом месте моих записок, что до самой
этой эпохи
я почти не обращала на него никакого внимания, — так все, касавшееся Покровского, стало для
меня вдруг занимательно!
Потом
я узнала подробно всю историю
этого бедного старика.
Так
мне рассказывала все
это Анна Федоровна; сам же студент Покровский никогда не любил говорить о своих семейных обстоятельствах.
Если сын чуть-чуть был не в духе и старик примечал
это, то тотчас приподымался с места и объяснял, «что, дескать,
я так, Петенька,
я на минутку.
Скоро
я перестала учиться у Покровского.
Меня он по-прежнему считал ребенком, резвой девочкой, на одном ряду с Сашей.
Мне было
это очень больно, потому что
я всеми силами старалась загладить мое прежнее поведение. Но
меня не замечали.
Это раздражало
меня более и более.
Я никогда почти не говорила с Покровским вне классов, да и не могла говорить.
Я краснела, мешалась и потом где-нибудь в уголку плакала от досады.
Я не знаю, чем бы
это все кончилось, если б сближению нашему не помогло одно странное обстоятельство.
В
этот раз сердце у
меня билось так сильно, так сильно, что, казалось, из груди хотело выпрыгнуть.
Мне и теперь обо всем
этом вспоминать совестно.
На другой день, когда
я, отдохнув немного днем, приготовилась опять сидеть в креслах у постели матушки, твердо решившись в
этот раз не засыпать, Покровский часов в одиннадцать постучался в нашу комнату.
Я взяла;
я не помню, какая
это была книга: вряд ли
я тогда в нее заглянула, хоть всю ночь не спала.
Может быть, ему было только любопытно сначала; впоследствии нерешительность его исчезла, и он, с таким же простым, прямым чувством, как и
я, принимал мою привязанность к нему, мои приветливые слова, мое внимание и отвечал на все
это тем же вниманием, так же дружелюбно и приветливо, как искренний друг мой, как родной брат мой.
Я не скрывалась, не таилась ни в чем; он все
это видел и с каждым днем все более и более привязывался ко
мне.
Ох,
это было и грустное и радостное время — все вместе; и
мне и грустно и радостно теперь вспоминать о нем.
Воспоминания, радостные ли, горькие ли, всегда мучительны; по крайней мере так у
меня; но и мучение
это сладостно.
Но
это духовное насилие не могло и не в силах было расстроить
меня совершенно.
Я была слишком мечтательна, и
это спасло
меня.
Этот день рождения не давал
мне покоя ни днем, ни ночью.
Эти деньги были отложены у
меня на новое платье.
Конечно, матушка
мне непременно бы помогла; но тогда все бы в доме узнали о нашем подарке; да к тому же
этот подарок обратился бы в благодарность, в плату за целый год трудов Покровского.
Он уступил, но только два с полтиною, и побожился, что и
эту уступку он только ради
меня делает, что
я такая барышня хорошая, а что для другого кого он ни за что бы не уступил.
«Да зачем вы
это все покупаете, — спросила
я его, —
это все ужасные пустяки».
«Вот целых одиннадцать книг стоит всего-то тридцать два рубля с полтиною; у
меня есть тридцать; приложите два с полтиною, и мы купим все
эти книги и подарим вместе».
«Да зачем же вы хотите, чтоб мы не вместе дарили, Захар Петрович?» — «Да так, Варвара Алексеевна, уж
это так…
я ведь, оно, того…» — одним словом, старик замешался, покраснел, завяз в своей фразе и не мог сдвинуться с места.
«Ну да, — говорил он, задумавшись, — да!
это будет очень хорошо,
это было бы весьма хорошо, только вы-то как же, Варвара Алексеевна?» — «Ну, да
я ничего не подарю».
— «Как! — закричал старик, почти испугавшись, — так вы ничего Петеньке не подарите, так вы ему ничего дарить не хотите?» Старик испугался; в
эту минуту он, кажется, готов был отказаться от своего предложения затем, чтобы и
я могла чем-нибудь подарить его сына.
Он пробыл у нас еще два часа, но все
это время на месте не мог усидеть, вставал, возился, шумел, шалил с Сашей, целовал
меня украдкой, щипал
меня за руку и делал тихонько гримасы Анне Федоровне.
Я не могла удержаться от слез и смеха, слушая бедного старика; ведь умел же налгать, когда нужда пришла! Книги были перенесены в комнату Покровского и поставлены на полку. Покровский тотчас угадал истину. Старика пригласили обедать.
Этот день мы все были так веселы. После обеда играли в фанты, в карты; Саша резвилась,
я от нее не отставала. Покровский был ко
мне внимателен и все искал случая поговорить со
мною наедине, но
я не давалась.
Это был лучший день в целые четыре года моей жизни.
А теперь все пойдут грустные, тяжелые воспоминания; начнется повесть о моих черных днях. Вот отчего, может быть, перо мое начинает двигаться медленнее и как будто отказывается писать далее. Вот отчего, может быть,
я с таким увлечением и с такою любовью переходила в памяти моей малейшие подробности моего маленького житья-бытья в счастливые дни мои.
Эти дни были так недолги; их сменило горе, черное горе, которое бог один знает когда кончится.
Иногда Покровский узнавал
меня, но
это было редко.
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь
это вам кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую
я будто бы высек, то
это клевета, ей-богу клевета.
Это выдумали злодеи мои;
это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и
я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и есть
этот чиновник.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими:
я, брат, не такого рода! со
мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)
Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что
это за жаркое?
Это не жаркое.
Аммос Федорович. Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь.
Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками.
Это совсем иное дело.