Неточные совпадения
Но печальнее этих мыслей — печальных потому, что они были болезненны, как старая рана в непогоду, — явилось воспоминание многих подобных случаев,
о которых следовало
сказать, что их по-настоящему не было.
— Как вам будет угодно, —
сказал Гез. — Я остаюсь при своем,
о чем говорил.
Предупреждая его невысказанное подозрение, что я мог видеть «Бегущую по волнам» раньше, чем пришел вчера к Стерсу, я
сказал о том отрицательно и передал разговор с Гезом.
Сказав так и предупреждая мои слова, даже мое молчание, которые, при всей их искренности, должны были только затруднить этот внезапный момент взгляда на открывшееся чужое сердце, — Филатр позвонил и
сказал слуге, чтобы подали экипаж. Не прощаясь окончательно, мы условились, что я сообщу ему
о посещении мной Брауна.
— Я слышал
о нем, —
сказал я, поддерживая разговор с целью узнать как можно больше
о человеке, в обществе которого намеревался пробыть неопределенное время. — Но я не встречался с ним. Действительно ли он — изверг и негодяй?
Тогда же Бутлер
сказал: «Черт вас поймет!» Капитан Гез собирал нас, бывало, и читал вслух такие истории,
о каких мы никогда не слыхивали.
— Я не приму участия в вашем веселье, —
сказал я. — Но Гез может, конечно, развлекаться, как ему нравится. — С этим я отослал мулата и запер дверь, размышляя
о слышанном.
— Да, —
сказал Гез, — были ухлопаны деньги. Как вы, конечно, заметили, «Бегущая по волнам» — бригантина, но на особый лад. Она выстроена согласно личному вкусу одного… он потом разорился. Итак, — Гез повертел королеву, — с женщинами входят шум, трепет, крики; конечно — беспокойство. Что вы
скажете о путешествии с женщинами?
— Дрянь человек, —
сказал Гез. Его несколько злобное утомление исчезло; он погасил окурок, стал вдруг улыбаться и тщательно расспросил меня, как я себя чувствую — во всех отношениях жизни на корабле. Ответив как надо, то есть бессмысленно по существу и прилично разумно по форме, — я встал, полагая, что Гез отправится завтракать. Но на мое
о том замечание Гез отрицательно покачал головой, выпрямился, хлопнул руками по коленям и вынул из нижнего ящика стола скрипку.
Рассчитывая, что на днях мы поговорим подробнее, я не стал больше спрашивать его
о корабле. Кто
сказал «А», тот
скажет и «Б», если его не мучить. Я перешел к Гезу, выразив сожаление, крайне смягченное по остроте своего существа, что капитан бездетен, так как его жизнь, по-видимому, довольно беспутна; она лишена правильных семейных забот.
Я никогда не чувствовал себя хорошо в обществе людей, относительно которых ломал голову над каким-либо обстоятельством их жизни, не имея возможности прямо
о том
сказать.
— Капитан Гез, —
сказал я, тщательно подбирая слова, чувствуя приступ ярости, не желая поддаваться гневу, но видя, что принужден положить конец дерзкому вторжению, оборвать сцену, начинающую делать меня дураком в моих собственных глазах, — капитан Гез, я прошу вас навсегда забыть обо мне как
о компаньоне по увеселениям.
— Насильно?! —
сказала она, тихо и лукаво смеясь. —
О нет, нет! Никто никогда не мог удержать меня насильно где бы то ни было. Разве вы не слышали, что кричали вам с палубы? Они считают вас хитрецом, который спрятал меня в трюме или еще где-нибудь, и поняли так, что я не хочу бросить вас одного.
— Что мне
сказать вам? — ответил я. — Вы здесь, это и есть мой ответ. Где остров,
о котором вы говорите? Почему вы одна? Что вам угрожает? Что хранит вас?
—
О, —
сказала она печально, — не задумывайтесь
о мраке. Я повинуюсь себе и знаю, чего хочу. Но об этом говорить нельзя.
—
О, это не по-нашему! —
сказал Проктор, опрокидывая остаток в рот.
Шкипер не обманул меня тем, что начал с торговли,
сказав: «Не слышали ли вы что-нибудь относительно хлопковых семян?» Затем Проктор перешел к самому интересному: разговору снова
о моей истории.
— Слушаю вас, —
сказал я. — Не бойтесь говорить,
о чем вам будет угодно.
— Играйте, —
сказала Дэзи, упирая в стол белые локти с ямочками и положив меж ладоней лицо, — а я буду смотреть. — Так просидела она, затаив дыхание или разражаясь смехом при проигрыше одного из нас, все время. Как прикованный, сидел Проктор, забывая
о своей трубке; лишь по его нервному дыханию можно было судить, что старая игрецкая жила ходит в нем подобно тугой лесе. Наконец он ушел, так как били его вахтенные часы.
Должно быть, мой ответ был для нее очень забавен, так как теперь она уже искренне и звонко расхохоталась. Шутливо, но так, что можно было понять,
о чем прошу, я
сказал...
«Пусть
о нас останется память, легенда, и никогда чтобы ее не объяснить никому!» Так он
сказал.
— Темная история, —
сказал Проктор. — Слышал я много басен, да и теперь еще люблю слушать. Однако над иными из них задумаешься. Слышали вы
о Фрези Грант?
Фрези Грант, хотя была доброй девушкой, — вот,
скажем, как наша Дэзи… Обратите внимание, джентльмены, на ее лицо при этих моих словах. Так я говорю
о Фрези. Ее все любили на корабле. Однако в ней сидел женский черт, и, если она что-нибудь задумывала, удержать ее являлось задачей.
— Хотя это невежливо, —
сказала девушка, — но меня почему-то заботит, что я не все знаю. Не все вы рассказали нам
о себе. Я вчера думала. Знаете, есть что-то загадочное. Вернее, вы
сказали правду, но об одном умолчали. А что это такое — одно? С вами в море что-то случилось. Отчего-то мне вас жаль. Отчего это?
— Вас испугало что-нибудь? —
сказала Дэзи и, помолчав, прибавила: — Не сердитесь на меня. На меня иногда находит, так что все поражаются; я вот все время думаю
о вашей истории, и я не хочу, чтобы у вас осталась обо мне память, как
о любопытной девчонке.
— Никак. Судно маленькое, довольно грязное, и никакого веселья. Кормеж тоже оставляет желать многого. А почему вы
сказали вчера
о кружевном платье и золотых туфлях?
В тишине вечера я начал различать звук, неопределенный, как бормотание; звук с припевом, с гулом труб, и я вдруг понял, что это музыка. Лишь я открыл рот
сказать о догадке, как послышались далекие выстрелы, на что все тотчас обратили внимание.
— Я тоже поеду, — медленно
сказал Тоббоган, размышляя
о чем-то. — Надо ехать. Должно быть, весело; а уж ей будет совсем хорошо.
— Знаете ли вы, —
сказал он, —
о Вильямсе Гобсе и его странной судьбе? Сто лет назад был здесь пустой, как луна, берег, и Вильямс Гобс, в силу предания которому верит, кто хочет верить, плыл на корабле «Бегущая по волнам» из Европы в Бомбей. Какие у него были дела с Бомбеем, есть указания в городском архиве.
— Вы плыли на «Бегущей»? —
Сказав это, она всунула мизинец в прорез полумаски и стала ее раскачивать. Каждое ее движение мешало мне соображать, отчего я начал говорить сбивчиво. Я сбивался потому, что не хотел вначале говорить
о ней, но, когда понял, что иначе невозможно, порядок и простота выражений вернулись.
Мне не хотелось упоминать
о Дэзи, но выхода не было. Я рассказал
о ее шутке и
о второй встрече с совершенно таким же, желтым, отделанным коричневой бахромой платьем, то есть с самой Биче. Я
сказал еще, что лишь благодаря такому настойчивому повторению одного и того же костюма я подошел к ней с полной уверенностью.
— Должно быть, так, — ответил я, стараясь не усложнять объяснения, которое, предполагая тройную разительную случайность, все же умещалось в уме. — Я хочу
сказать теперь
о Гезе и корабле.
Снова начались музыка, танцы: пол содрогался. Слова Биче
о «мошеннической проделке» Геза показали ее отношение к этому человеку настолько ясно, что присутствие в каюте капитана портрета девушки потеряло для меня свою темную сторону. В ее манере говорить и смотреть была мудрая простота и тонкая внимательность, сделавшие мой рассказ неполным; я чувствовал невозможность не только
сказать, но даже намекнуть
о связи особых причин с моими поступками. Я умолчал поэтому
о происшествии в доме Стерса.
— Условие совсем не трудное. Вы ни слова не
скажете Гезу
о том, что видели меня здесь.
Я говорю
о барышне, которая сидит здесь. Она отказалась войти и сообщила, что приехала уговориться
о месте для переговоров; каких — не имею права
сказать.
Когда барышня вскочила на окно и спрыгнула вниз, на ту лестницу, что я видел в свою щель, Гез
сказал: «
О мука!
— Достаточно, что вы там были. К тому же вы старались если не обвинить себя, то внушить подозрение. Я вам очень благодарна, Гарвей. Вечером вы придете к нам? Я назначу теперь же, когда встретиться. Я предлагаю в семь. Я хочу вас видеть и говорить с вами. Что вы
скажете о корабле?
— Я не понимаю, —
сказала Биче, задумавшись, — каким образом получилось такое грозное и грязное противоречие. С любовью был построен этот корабль. Он возник из внимания и заботы. Он был чист. Едва ли можно будет забыть
о его падении,
о тех историях, какие произошли на нем, закончившись гибелью троих людей: Геза, Бутлера и Синкрайта, которого, конечно, арестуют.
— Прощайте, Проктор! —
сказал я шкиперу, пожимая обе его руки, ответившие с горячим облегчением конца неприятной сцены. Тоббоган двинулся и ушел, не обернувшись. — Прощайте! Я только что прощался с Дэзи. Уношу
о вас обоих самое теплое воспоминание и крепко благодарю за спасение.
— Со мной-то и забыли попрощаться, — весело
сказал он, вытирая запачканную краской руку
о колено штанов. Совершая обряд рукопожатия, он прибавил: — Я, извините, понял, что вам не по себе. Еще бы, такие события! Прощайте, желаю удачи!
— Вы приехали повеселиться, посмотреть, как тут гуляют? —
сказала хозяйка, причем ее сморщенное лицо извинялось за беспокойство и шум города. — Мы теперь не выходим, нет. Теперь все не так. И карнавал плох. В мое время один Бреденер запрягал двенадцать лошадей. Карльсон выпустил «Океанию»: замечательный павильон на колесах, и я была там главной Венерой. У Лакотта в саду фонтан бил вином…
О, как мы танцевали!
— Благодарю вас, —
сказала старушка неожиданно твердым голосом, — вы помогли Биче устроить все это дело. Да, я говорю
о пиратах. Что же, повесили их? Раньше здесь было много пиратов.
Это соскользнуло, как выпавшая на рукав искра. Замяв ее, я рассказал Биче
о том, что
сказала мне Фрези Грант; как она была и ушла. Я не умолчал также
о запрещении говорить ей, Биче, причем мне не было дано объяснения. Девушка слушала, смотря в сторону, опустив локоть на борт, а подбородок в ладонь.
— Не знаю, —
сказал я совершенно искренне, так как такая мысль
о Дэзи мне до того не приходила в голову, но теперь я подумал
о ней с странным чувством нежной и тревожной помехи. — Биче, от вас зависит, — я хочу думать так, — от вас зависит, чтобы нарушенное мною обещание не обратилось против меня!
— Да, я был там, —
сказал я, уже готовясь рассказать ей
о своем поступке, но испытал такое же мозговое отвращение к бесцельным словам, какое было в Лиссе, при разговоре со служащим гостиницы «Дувр», тем более что я поставил бы и Биче в необходимость затянуть конченый разговор. Следовало сохранить внешность недоразумения, зашедшего дальше, чем полагали.
— Если так, —
сказал я в отчаянии, — если, сам не зная того, я стремился к одному горю, —
о Фрези Грант, нет человеческих сил терпеть! Избавь меня от страдания!
— Я вас люблю, Гарвей, —
сказала она серьезно и кротко. — Вы будете мне как брат, а я — ваша сестра.
О, как я вас хотела видеть! Я многого не договорила. Вы видели Фрези Грант?! Вы боялись мне
сказать это?! С вами это случилось? Представьте, как я была поражена и восхищена! Дух мой захватывало при мысли, что моя догадка верна. Теперь признайтесь, что — так!
Утром мы были в Леге и от станции проехали на лошадях к нашему дому,
о котором я
сказал ей, что здесь мы остановимся на два дня, так как этот дом принадлежит местному судье, моему знакомому.
Говоря
о насущном, каждый продолжал думать
о сценах в Гель-Гью и на «Нырке», который, кстати
сказать, разбился год назад в рифах, причем спаслись все.
Было ли это предчувствие, что вечером воспоминания оживут, или тем спокойным прибоем, который напоминает человеку, достигшему берега,
о бездонных пространствах, когда он еще не знал, какой берег скрыт за молчанием горизонта, —
сказать может лишь нелюбовь к своей жизни, — равнодушное психическое исследование.