Неточные совпадения
— Ах ты, окаянный! — кричал старик, и всякий раз с каким-то бессильным гневом, который походил скорее на жалобу, чем на угрозу. — Ах ты, шавель ты этакая! Ступай сюда, говорят!.. Постой, погоди ж ты у
меня! Ишь
те!.. Постой! Постой, дай срок!.. Вишь, куда его носит!.. Эхва!.. Эхва, куда нелегкая носит!.. Чтоб
те быки забодали… У-у… Ах ты, господи! Царица небесная! — заключал он, ударяя руками об полы прорванной сермяги.
— Ах ты, безмятежный, пострел ты этакой! — тянул он жалобным своим голосом. — Совести в тебе нет, разбойник!.. Вишь, как избаловался, и страху нет никакого!.. Эк его носит куда! — продолжал он, приостанавливаясь и следя даже с каким-то любопытством за ребенком, который бойко перепрыгивал с одного бугра на другой. — Вона! Вона! Вона!.. О-х, шустер! Куда шустер!
Того и смотри, провалится еще, окаянный, в яму — и не вытащишь…
Я тебя! О-о, погоди, погоди, постой, придем на место,
я тебя! Все тогда припомню!
Ну, на
то ли
я тебе сапоги-то купил, а? — продолжал старик жалобным, плаксивым голосом.
— Э, э! Теперь так вот ко
мне зачал жаться!.. Что, баловень? Э? То-то! — произнес Аким, скорчивая при этом лицо и как бы поддразнивая ребенка. — Небось запужался, а? Как услышал чужой голос, так ластиться стал: чужие-то не свои, знать… оробел, жмешься… Ну, смотри же, Гришутка, не балуйся тут, — ох, не балуйся, — подхватил он увещевательным голосом. — Станешь баловать, худо будет: Глеб Савиныч потачки давать не любит… И-и-и, пропадешь — совсем пропадешь… так-таки и пропадешь… как есть пропадешь!..
— А, так ты опять за свое, опять баловать!.. Постой, постой, вот
я только крикну: «Дядя Глеб!», крикну — он
те даст! Так вот возьмет хворостину да тебя тут же на месте так вот и отхлещет!.. Пойдем, говорю, до греха…
Вот хоть бы сама матушка: на что, кажись, тошно ей с нами расставаться, и
та скажет: здесь делать
мне нечего!
— Хозяйка, — сказал он, бросая на пол связку хвороста, старых ветвей и засохнувшего камыша, — на вот тебе топлива: берегом идучи, подобрал. Ну-ткась, вы, много ли дела наделали?
Я чай, все более языком выплетали… Покажь: ну нет, ладно, поплавки знатные и неводок,
того, годен теперь стал… Маловато только что-то сработали… Утро, кажись, не один час: можно бы и весь невод решить… То-то, по-вашему: день рассвел — встал да поел, день прошел — спать пошел… Эх, вы!
— Сделали, сделали! То-то сделали!.. Вот у
меня так работник будет — почище всех вас! — продолжал Глеб, кивая младшему сыну. — А вот и другой! (Тут он указал на внучка, валявшегося на бредне.) Ну, уж теплынь сотворил господь, нечего сказать! Так тебя солнышко и донимает; рубаху-то, словно весною, хошь выжми… Упыхался, словно середь лета, — подхватил он, опускаясь на лавку подле стола, но все еще делая вид, как будто не примечает Акима.
Сдается
мне, весна будет ранняя; еще неделя либо две такие простоят, как нонешняя, глазом не смигнешь — задурит река; и
то смотрю: отставать кой-где зачала от берегов.
—
Я не о
том совсем речь повел, — снова заговорил Петр, —
я говорю, примерно, по нашей по большой семье надо бы больше прибыли… Рук много:
я, ты, брат Василий… Не по работе рук много — вот что
я говорю.
— То-то, что нет, Глеб Савиныч, — подхватил Аким. — Придешь: «Нет, говорят, случись неравно что, старому человеку как словно грешно поперек сделать; а молодому-то и подзатыльничка дашь — ничего!» Молодых-то много добре развелось нынче, Глеб Савиныч, — вот что!
Я ли рад на печи лежать: косить ли, жать ли, пахать ли, никогда позади не стану!
Я ведь
те знаю: много сулишь, да мало даешь!
— Эк ее!.. Фу ты, дура баба!.. Чего ж тебе еще? Сказал возьму, стало
тому и быть… А
я думал, и невесть что ей втемяшилось… Ступай…
— Ну, на здоровье; утрись поди! — произнес Глеб, выпуская Гришку, который бросился в угол, как кошка, и жалобно завопил. — А
то не хочу да не хочу!.. До колен не дорос, а туда же: не хочу!.. Ну, сват, пора,
я чай, и закусить: не евши легко, а поевши-то все как-то лучше. Пойдем, — довершил рыбак, отворяя дверь избы.
— Вот, сватьюшка, что
я скажу тебе, — произнес он с видом простодушия. — Останься, пожалуй, у нас еще день, коли спешить некуда.
Тем временем нам в чем-нибудь подсобишь… Так, что ли? Ну, когда так — ладно! Бери топор, пойдем со
мною.
— И-и-и, батюшка, куды!
Я чай, он теперь со страху-то забился в уголок либо в лукошко и смигнуть боится. Ведь он это так только… знамо, ребятеночки!.. Повздорили за какое слово, да давай таскать… А
то и мой смирен, куда
те смирен! — отвечал дядя Аким, стараясь, особенно в эту минуту, заслужить одобрение рыбака за свое усердие, но со всем
тем не переставая бросать беспокойные взгляды в
ту сторону, где находился Гришутка.
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока
я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон
тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь к жене и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и
я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
— Тащи его сюда, Васютка, тащи скорей! Так, так! Держи крепче!.. Ну уж погоди, брат,
я ж
те дам баню! — заключил он, выразительно изгибая густые свои брови.
Помнится, ты не
то сулил, когда в дом ко
мне просился.
Трудился
я не хуже ихнего: что велят, сделаю; куды пошлют, иду; иной раз ночь не спишь, все думается, как бы вот в
том либо в другом угодить…
— А зачем нас туда понесет?
Я чай, мы будем грести наискось… Рази ты не видал, как брат твой Василий управляется? Вишь: река вон туда бежит, а мы вон туда станем гресть, все наискось, вон-вон, к
тому месту — к дубкам, где озеро.
— Тронь только! — вскрикнула она, схватывая ветку и становясь в оборонительное положение. — У
меня тут вот тятька за кустами: он
те даст!
— Э-э! Так вот это ты с кем калякала! То-то, слышу
я:
та,
та,
та… Отколь вы, молодцы? Как сюда попали? — сказал старик, потряхивая волосами и с улыбкою поглядывая на мальчиков.
«Чтой-то за парень! Рослый, плечистый, на все руки и во всякое дело парень! Маленечко вот только бычком смотрит, маленечко вороват, озорлив, — ну, да не без этого! И в хорошем хлеву мякина есть. И
то сказать,
я ведь потачки не дам: он вороват, да и
я узловат! Как раз попотчую из двух поленцев яичницей; а парень ловкий, нече сказать, на все руки парень!»
— Вот! Кому теперь идти! Батька твой, чай, еще и до Комарева не доплелся; косари сели ужинать… Вот разве Ванька; да нет! Небось не придет! Челнок со
мною на этой стороне; плавать он не горазд; походит, походит по берегу да с
тем и уйдет!..
— Ну да, видно, за родным…
Я не о
том речь повел: недаром, говорю, он так-то приглядывает за
мной — как только пошел куда, так во все глаза на
меня и смотрит, не иду ли к вам на озеро. Когда надобность до дедушки Кондратия, посылает кажинный раз Ванюшку… Сдается
мне, делает он это неспроста. Думается
мне: не на тебя ли старый позарился… Знамо, не за себя хлопочет…
— Ты, Ваня?.. Ах, как
я испужалась! — проговорила Дуня с замешательством. —
Я вот сидела тут на берегу… Думала невесть что… вскочила, так инда земля под ногами посыпалась… Ты,
я чай, слышал, так и загремело? — подхватила она скороговоркою, между
тем как глаза ее с беспокойством перебегали от собеседника к озеру.
«Так вон они как! Вот что. А
мне и невдомек было! Знамо, теперь все пропало, кануло в воду… Что ж!
Я им не помеха, коли так… Господь с ними!» — бормотал Ваня, делая безотрадные жесты и на каждом шагу обтирая ладонью пот, который катился с него ручьями. Ночь между
тем была росистая и сырая. Но он чувствовал какую-то нестерпимую духоту на сердце и в воздухе. Ему стало так жарко, что он принужден даже был распахнуть одежду.
Но всякий согласится,
я думаю, что мытье полов, чистка избы, стирка и заготовление кой-каких обнов (последнее производится обыкновенно втайне, но возбуждает
тем не менее более толков, чем первые хозяйственные хлопоты) представляют также немаловажную статью.
— Ну уж, братцы, милостив к вам господь! — продолжал Глеб, значительно подымая густые свои брови. — Не чаял
я увидеть вас на нашем берегу; на самом
том месте, где вы через воду-то проходили, вечор сосновский мельник воз увязил…
— А, да! Озерской рыбак! — сказал Глеб. — Ну, что, как там его бог милует?.. С неделю, почитай, не видались; он за половодьем перебрался с озера в Комарево… Скучает,
я чай, работой? Старик куды
те завистливый к делу — хлопотун!
— Вместе с сапогами в Комареве обронил… И не надыть его, табаку-то,
я и
то всю дорогу курил беспречь, инда весь рот выжег.
— Знамое дело, какие теперь дороги! И
то еще удивлению подобно, как до сих пор река стоит; в другие годы в это время она давно в берегах…
Я полагаю, дюжи были морозы — лед-то добре закрепили; оттого долее она и держит. А все, по-настоящему, пора бы расступиться! Вишь, какое тепло: мокрая рука не стынет на ветре! Вот вороны и жаворонки недели три как уж прилетели! — говорил Глеб, околачивая молотком железное острие багра.
—
Я полагаю, все это,
то есть, так… пустое, примерно… болтают, — разумным тоном заметил длинный шерстобит.
—
Я полагаю,
то есть, примерно, так только, пустое болтают, — произнес он с чувством достоинства. — Простой народ, он рассудка своего не имеет… и болтает — выходит, пустое, — заключил он, поглядывая на старого рыбака с видом взаимного сочувствия и стараясь улыбнуться.
— Нет, очереди нет никакой;
я так спрашиваю, — проговорил Глеб твердым, уверенным голосом, между
тем как глаза его беспокойно окидывали Ваню и Гришу, которые работали в десяти шагах.
— Ну, пойдемте в избу.
Я чай, взаправду маленько
того… проголодались; там переговорим! — сказал Глеб.
— Батюшка, — сказал он торопливо, — дай-ка
я съезжу в челноке на
ту сторону — на верши погляжу: должно быть, и там много рыбы.
Я заприметил в обед еще, веревки так вот под кустами-то и дергает. Не унесло бы наши верши. Ванюшка один справится с веслами.
— Вот как раз угодили в самое
то место, — сказал он, потрясая веревками, которые прикрепляли верши к берегу. — Смотри же,
я здесь жду, — примолвил он и громко засвистал.
— Перестань, братец! Кого ты здесь морочишь? — продолжал Ваня, скрестив на груди руки и покачивая головою. — Сам знаешь, про что говорю.
Я для эвтаго более и пришел, хотел сказать вам: господь, мол, с вами;
я вам не помеха! А насчет,
то есть, злобы либо зависти какой,
я ни на нее, ни на тебя никакой злобы не имею; живите только по закону, как богом показано…
То-то давненько еще заприметил
я, как словно промеж ними неладно что-то, — думал старый рыбак.
— Вот одного разве только недостает вам, — продолжал между
тем Глеб, — в одном недостача: кабы каким ни есть случаем… Вот хошь бы как
та баба — помнишь, рассказывали в Кашире? — пошла это на реку рубахи полоскать, положила их в дупло, — вынимает их на другой день, ан, глядь, в дупле-то кубышка с деньгами… Вот кабы так-то… ах, знатно,
я чай, зажили бы вы тогда!
— Нет, Глеб Савиныч, не надыть нам: много денег, много и греха с ними! Мы довольствуемся своим добром; зачем нам! С деньгами-то забот много; мы и без них проживем. Вот
я скажу тебе на это какое слово, Глеб Савиныч: счастлив
тот человек, кому и воскресный пирожок в радость!
Я, примерно, не
то… — воскликнул немного озадаченный Глеб.
Я, признательно, другого от тебя и не чаял, с
тем шел и старухе своей сказал ноне…
Мне, признательно, коли уж на правду пошло, вот этого-то и не хочется; по-моему, чем скорее вылечим мы нашего парня,
тем лучше…
— Не говорил
я тебе об этом нашем деле по
той причине: время, вишь ты, к
тому не приспело, — продолжал Глеб, — нечего было заводить до поры до времени разговоров, и дома у
меня ничего об этом о сю пору не ведают; теперь таиться нечего: не сегодня, так завтра сами узнаете… Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы ни шло: дело, вестимо, нужное, царство без воинства не бывает; вот что неладно маленько, дядя: очередь за
мною.
— Какой бы он там чужак ни был — все одно: нам обделять его не след;
я его не обижу! — продолжал Глеб. — Одно
то, что сирота: ни отца, ни матери нету. И чужие люди, со стороны, так сирот уважают, а нам и подавно не приходится оставлять его. Снарядить надо как следует; христианским делом рассуждать надо, по совести, как следует! За что нам обижать его? Жил он у нас как родной, как родного и отпустим; все одно как своего бы отпустили, так, примерно, и его отпустим…
— И
то, батюшка,
я и сама так-то мерекаю… О-ох!.. Лепешечек напеку ему, сердечному… о-о-ох! — заботливо прошептала тетка Анна, утирая рукавом слезы и вздыхая в несколько приемов, как вздыхают обыкновенно бабы, которые долго и горько плакали.