Неточные совпадения
Видно
было по всему,
что он подтрунивал над стариком и
ни во
что не ставил его угрозы.
Не
будь мальчика на руках у Акима, он
ни за
что не предпринял бы такого намерения: муж родственницы смолоду еще внушал ему непобедимый страх.
Но, с другой стороны, дядя Аким знал также,
что парнишка стал в сук расти, сильно балуется и
что надо бы пристроить его к какому
ни на
есть рукомеслу.
—
Что ж так? Секал ты его много,
что ли?.. Ох, сват, не худо бы, кабы и ты тут же себя маненько, того… право слово! — сказал, посмеиваясь, рыбак. — Ну, да бог с тобой! Рассказывай, зачем спозаранку,
ни свет
ни заря, пожаловал, а? Чай, все худо можется, нездоровится… в людях тошно жить… так стало тому и
быть! — довершил он, заливаясь громким смехом, причем верши его и все туловище заходили из стороны в сторону.
Во все время, как сноха и хозяйка собирали на стол, Глеб
ни разу не обратился к Акиму, хотя часто бросал на него косвенные взгляды. Видно
было,
что он всячески старался замять речь и не дать гостю своему повода вступить в объяснение. Со всем тем, как только хозяйка поставила на стол горячие щи со снетками, он первый заговорил с ним.
— Смотри же,
ни полсловечка; смекай да послушивай, а лишнего не болтай… Узнаю, худо
будет!.. Эге-ге! — промолвил он, делая несколько шагов к ближнему углу избы, из-за которого сверкнули вдруг первые лучи солнца. — Вот уж и солнышко!
Что ж они, в самом деле, долго проклажаются? Ступай, буди их. А я пойду покуда до берега: на лодки погляжу…
Что ж ты стала? — спросил Глеб, видя,
что жена не трогалась с места и переминалась с ноги на ногу.
Мужичок производит «кое-как» только для мира, для общества; он знает,
что базар все
ест:
ест и говядину, коли
есть говядина,
ест и
что ни попало, коли нет мяса.
Как
ни ошеломлен
был Глеб, хотя страх его прошел вместе с опасностью, он тотчас же смекнул,
что Аким, запуганный случившимся, легко мог улизнуть вместе с мальчиком; а это, как известно, не входило в состав его соображений: мальчику можно задать таску и раз навсегда отучить его баловать, — выпускать его из рук все-таки не след.
В чертах рыбака не отражалось
ни смущения,
ни суровости. Чувство радости быстро сменяет отчаяние, когда минует горе, и тем сильнее овладевает оно душою и сердцем,
чем сильнее
была опасность. Глеб Савинов
был даже веселее обыкновенного.
Наконец после трех дней бесполезного шарканья по всем возможным закоулкам затерянные предметы
были найдены между грядами огорода, куда, очевидно, забросила их чья-нибудь озорная рука, потому
что ни тетка Анна,
ни домашние ее не думали даже заходить в огород.
— Нет, любезный, не говори этого. Пустой речи недолог век. Об том,
что вот он говорил, и деды и прадеды наши знали; уж коли да весь народ веру дал, стало,
есть в том какая
ни на
есть правда. Один человек солжет, пожалуй: всяк человек — ложь, говорится, да только в одиночку; мир правду любит…
Давно пора бы дома
быть, ан лих — не дается; куда
ни глянет, все поляна идет; и не знать,
что такое!
После обеда Глеб встал и, не сказав никому
ни слова, принялся за работу. Час спустя все шло в доме самым обыденным порядком, как будто в нем не произошло никакого радостного события; если б не веселые лица баб, оживленные быстрыми, нетерпеливыми взглядами, если б не баранки, которыми снабдил Василий детей брата, можно
было подумать,
что сыновья старого Глеба не покидали крова родительского.
Он сам не мог бы растолковать, за
что так сильно ненавидел того, который, пользуясь всеми преимуществами любимого сына в семействе,
был тем не менее всегда родным братом для приемыша и
ни словом,
ни делом,
ни даже помыслом не дал повода к злобному чувству.
— Перестань, братец! Кого ты здесь морочишь? — продолжал Ваня, скрестив на груди руки и покачивая головою. — Сам знаешь, про
что говорю. Я для эвтаго более и пришел, хотел сказать вам: господь, мол, с вами; я вам не помеха! А насчет, то
есть, злобы либо зависти какой, я
ни на нее,
ни на тебя никакой злобы не имею; живите только по закону, как богом показано…
Глеб не терпел возражений. Уж когда
что сказал, слово его как свая, крепко засевшая в землю, —
ни за
что не спихнешь! От молодого девятнадцатилетнего парня, да еще от сына, который в глазах его
был ни больше
ни меньше как молокосос, он и подавно не вынес бы супротивности. Впрочем, и сын
был послушен — не захотел бы сердить отца. Ваня тотчас же повиновался и поспешил в избу.
Первое движение Дуняши при виде гостей
было откинуться поспешно назад; но, рассудив в ту же секунду,
что, сколько
ни прятаться, с гостями все-таки приведется провести большую часть дня, она снова показалась на дороге. Щеки ее горели ярким румянцем; мудреного нет: она готовила обед и целое утро провела против пылающей печки; могло статься — весьма даже могло статься,
что краска бросилась в лицо Дуне при виде Ванюши.
Ваня давно смекнул, к
чему клонилась отцовская речь; но как
ни тяжко
было ему находиться при этом разговоре, особенно в присутствии Дуни, он не показал своего нетерпения.
Тяжело
было старику произнести слово — слово, которое должно
было разлучить его с дочерью; но, с другой стороны, он знал,
что этого не избегнешь,
что рано или поздно все-таки придется расставаться. Он давно помышлял о Ване: лучшего жениха не найдешь, да и не требуется; это ли еще не парень! Со всем тем старику тяжко
было произнести последнее слово; но сколько птице
ни летать по воздуху, как выразился Глеб, а наземь надо когда-нибудь сесть.
Слова отца заставили ее повернуть голову к разговаривающим; она стояла, опустив раскрасневшееся лицо к полу; в чертах ее не
было видно, однако ж,
ни замешательства,
ни отчаяния; она знала,
что стоит только ей слово сказать отцу, он принуждать ее не станет. Если чувства молодой девушки
были встревожены и на лице ее проглядывало смущение, виною всему этому
было присутствие Вани.
— Не говорил я тебе об этом нашем деле по той причине: время, вишь ты, к тому не приспело, — продолжал Глеб, — нечего
было заводить до поры до времени разговоров, и дома у меня ничего об этом о сю пору не ведают; теперь таиться нечего: не сегодня, так завтра сами узнаете… Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы
ни шло: дело, вестимо, нужное, царство без воинства не бывает; вот
что неладно маленько, дядя: очередь за мною.
— Какой бы он там чужак
ни был — все одно: нам обделять его не след; я его не обижу! — продолжал Глеб. — Одно то,
что сирота:
ни отца,
ни матери нету. И чужие люди, со стороны, так сирот уважают, а нам и подавно не приходится оставлять его. Снарядить надо как следует; христианским делом рассуждать надо, по совести, как следует! За
что нам обижать его? Жил он у нас как родной, как родного и отпустим; все одно как своего бы отпустили, так, примерно, и его отпустим…
Как
ни подкреплял себя молодой рыбак мыслью,
что поступком своим освободил старика отца от неправого дела, освободил его от греха тяжкого, как
ни тверда
была в нем вера в провидение, со всем тем он не в силах удержать слез, которые сами собою текут по молодым щекам его…
Выходило всегда как-то,
что он
поспевал всюду, даром
что едва передвигал своими котами;
ни одно дело не обходилось без Герасима; хотя сам он никогда не участвовал на мирских сходках, но все почему-то являлись к нему за советом, как словно никто не смел помимо него подать голоса.
— Федосьева-то Матрешка! Эка невидаль! — возразил молодцу мельник. — Нет. Глеб Савиныч, не слушай его. Захар этот, как перед богом, не по нраву тебе: такой-то шальной, запивака… и-и, знаю наперед, не потрафит… самый
что ни на
есть гулящий!..
Нешуточное
было дело пробраться до другого конца села; пинки, посылаемые Глебом и его товарищем,
ни к
чему не служили: кроме того,
что сами они часто получали сдачу, усилия их действовали так же безуспешно, как будто приходилось пробираться не сквозь толпу, а сквозь стену туго набитых шерстью тюков.
— Отчаянная башка… Вишь, Глеб Савиныч, ведь я тебе говорил: не для тебя совсем человек — самый
что ни на
есть гулящий, — шепнул сын смедовского мельника, не знавший, вероятно,
что чем больше
будет он отговаривать старого рыбака, тем сильнее тот станет упрямиться, тем скорее пойдет наперекор.
— Полно, так ли? — вымолвил рыбак, устремляя недоверчивые глаза на приемыша и потом машинально, как словно по привычке, перенося их в ту сторону, где располагалось маленькое озеро. — Коли не приходил, мое
будет дело; ну, а коли
был, да ты просмотрел, заместо того чтобы ждать его, как я наказывал, рыскал где
ни на
есть по берегу — тогда
что?
Во все продолжение этого дня Глеб
был сумрачен, хотя работал за четверых;
ни разу не обратился он к приемышу. Он не то чтобы сердился на парня, — сердиться пока еще
было не за
что, — но смотрел на него с видом тайного, невольного упрека, который доказывал присутствие такого чувства в душе старого рыбака.
Единственный предмет, обращавший на себя теперь внимание Глеба,
было «время», которое, с приближением осени, заметно сокращало трудовые дни. Немало хлопот приносила также погода, которая начинала хмуриться, суля ненастье и сиверку — неумолимых врагов рыбака. За всеми этими заботами, разумеется, некогда
было думать о снохе. Да и думать-то
было нечего!.. Живет себе бабенка наравне с другими, обиды никакой и
ни в
чем не терпит — живет, как и все люди. В меру работает, хлеб
ест вволю:
чего ж ей еще?..
Но Дуне во сто раз легче
было бы снести его побои,
чем видеть, как вдруг,
ни с того
ни с сего переменился он и,
что всего хуже, не объяснял даже ей причины своего неудовольствия.
Но как бы там
ни было,
был ли всему виной Захар или другой кто, только тетушке Анне много раз еще после того привелось утешать молоденькую сноху свою. К счастию еще, случалось всегда так,
что старик ничего не замечал. В противном случае, конечно, не обошлось бы без шуму и крику;
чего доброго, Гришке довелось бы, может статься, испытать, все ли еще крепки
были кулаки у Глеба Савиныча; Дуне, в свой черед, пришлось бы тогда пролить еще больше слез.
Уже час постукивала она вальком, когда услышала за спиною чьи-то приближающиеся шаги. Нимало не сомневаясь,
что шаги эти принадлежали тетушке Анне, которая спешила, вероятно, сообщить о крайней необходимости дать как можно скорее груди ребенку (заботливость старушки в деле кормления кого бы то
ни было составляла, как известно, одно из самых главных свойств ее нрава), Дуня поспешила положить на камень белье и валек и подняла голову. Перед ней стоял Захар.
А скажешь, бывало: «Сват Аким, — скажешь, — ступай сети таскать!» — «Ох, живот подвело, моченьки моей нет!» Скажи потом: «Сват, мол, Аким, ступай щи хлебать!» Ну, на это горазд
был; тут об животе нет и помину; день-деньской, бывало, на печи обжигается, нет-нет да поохает: одним понуканьем только и руки-то у него двигались… самый
что ни на
есть пустой человек
был…
— Опять за свое! Ты
что ни говори ему, он все свое
поет! — воскликнул Глеб, махнув рукою. — Я ж те говорю — никто другой, слышь, я говорю: не твоя, выходит, об этом забота; знаю я, каков ты
есть такой, мое это дело! Коли зову, стало, толк в этом вижу!..
— Самую
что ни на
есть мелкую пташку, и ту не оставляет господь без призрения, Глеб Савиныч, и об той заботится творец милосердный! Много рассыпал он по земле всякого жита, много зерен на полях и дорогах! Немало также и добрых людей посылает господь на помощь ближнему неимущему!.. Тогда… тогда к тебе приду, Глеб Савиныч!
— Оборони, помилуй бог! Не говорил я этого; говоришь: всяк должен трудиться, какие бы
ни были года его. Только надо делать дело с рассудком… потому время неровно… вот хоть бы теперь: время студеное, ненастное… самая
что ни на
есть кислота теперь… а ты все в воде мочишься… знамо, долго ли до греха, долго ли застудиться…
Но на этот раз хитрость
ни к
чему не послужила: рука приемыша
была уже в сундуке, прежде
чем Захар успел протянуть свою собственную.
Он сообразил, однако ж, всю необходимость запереть дверь каморы; сундук, топор, окно — все это можно
было привести в порядок завтра, но во
что бы то
ни стало надо запереть камору; а ключ и замок никак между тем не отыскивались.
— Ничего из этого не
будет, только обременю вас, — сказал он, — надо самому хлопотать как-нибудь. Пока глаза мои видят, пока терпит господь грехам — сил не отымает,
буду трудиться. Старее меня
есть на свете, и те трудятся, достают себе хлебец. Должон и я сам собою пробавляться… Может статься, приведет господь, люди добрые не оставят, вам еще пригожусь на что-нибудь… Полно, дочка, сокрушаться обо мне, старике: самую
что ни на
есть мелкую пташку не оставляет господь без призрения — и меня не оставит!..
Не стану утруждать читателя описанием этой сцены. И без того уже, увидите вы, найдется много людей, которые обвинят меня в излишней сентиментальности, излишних,
ни к
чему не ведущих «излияниях», обвинят в неестественности и стремлении к идеалам, из которых всегда «невесть
что такое выходит»… и проч., и проч. А критики? Но у «критиков», как вы знаете, не по хорошему мил бываешь, а по милу хорош; нельзя же
быть другом всех критиков!