Неточные совпадения
Жаль
только, что слова его никогда не соответствовали делу: наговорил много,
да толку мало — ни дать ни взять, как пузырь дождевой: вскочил — загремел, а лопнул —
и стало ничего!
— А, так ты опять за свое, опять баловать!.. Постой, постой, вот я
только крикну: «Дядя Глеб!», крикну — он те даст! Так вот возьмет хворостину
да тебя тут же на месте так вот
и отхлещет!.. Пойдем, говорю, до греха…
Говорю намедни отцу: нет
да нет,
только и слышал!
— Хозяйка, — сказал он, бросая на пол связку хвороста, старых ветвей
и засохнувшего камыша, — на вот тебе топлива: берегом идучи, подобрал. Ну-ткась, вы, много ли дела наделали? Я чай, все более языком выплетали… Покажь: ну нет, ладно, поплавки знатные
и неводок, того, годен теперь стал… Маловато
только что-то сработали… Утро, кажись, не один час: можно бы
и весь невод решить… То-то, по-вашему: день рассвел — встал
да поел, день прошел — спать пошел… Эх, вы!
— Хорошее баловство, нечего сказать! — возразил Глеб, оглядывая сынишку далеко, однако ж, не строгими глазами. — Вишь, рубаху-то как отделал! Мать не нашьется, не настирается, а вам, пострелам,
и нуждушки нет.
И весь-то ты покуда одной заплаты не стоишь… Ну, на этот раз сошло, а побалуй так-то еще у меня,
и ты
и Гришка, обоим не миновать дубовой каши,
да и пирогов с березовым маслом отведаете… Смотри, помни… Вишь, вечор впервые
только встретились, а сегодня за потасовку!
— И-и-и, батюшка, куды! Я чай, он теперь со страху-то забился в уголок либо в лукошко
и смигнуть боится. Ведь он это так
только… знамо, ребятеночки!.. Повздорили за какое слово,
да давай таскать… А то
и мой смирен, куда те смирен! — отвечал дядя Аким, стараясь, особенно в эту минуту, заслужить одобрение рыбака за свое усердие, но со всем тем не переставая бросать беспокойные взгляды в ту сторону, где находился Гришутка.
Брань,
да попрек,
да глумление всяческое, —
только я здесь у вас
и слышал; спасиба не сказали!
Челнок рыбака совсем не то, что челнок обыкновенный: это — узенькая, колыхливая лодочка с палубой, посреди которой вырезано круглое отверстие, закрывающееся люком; под этой палубой может поместиться один
только человек,
да и то врастяжку; в летнее время у рыбака нет другого жилища: ночи свои проводит он в челноке.
Я
только вот перевезу их,
да и домой…
«Чтой-то за парень! Рослый, плечистый, на все руки
и во всякое дело парень! Маленечко вот
только бычком смотрит, маленечко вороват, озорлив, — ну,
да не без этого!
И в хорошем хлеву мякина есть.
И то сказать, я ведь потачки не дам: он вороват,
да и я узловат! Как раз попотчую из двух поленцев яичницей; а парень ловкий, нече сказать, на все руки парень!»
Да, было чем порадоваться на старости лет Глебу Савинову! Одного вот
только не мог он взять в толк: зачем бы обоим ребятам так часто таскаться к соседу Кондратию на озеро?
Да мало ли что! Не все раскусят старые зубы, не все смекает старая стариковская опытность. Впрочем, Глеб, по обыкновению своему, так
только прикидывался. С чего же всякий раз, как
только Гришка
и Ваня возвращаются с озера, щурит он глаза свои, подсмеивается втихомолку
и потряхивает головою?..
— А все как словно страшно…
Да нет, нет, Ваня не такой парень! Он хоть
и проведает, а все не скажет… Ах, как стыдно! Я
и сама не знаю: как
только повстречаюсь с ним, так даже вся душа заноет… так бы, кажется,
и убежала!.. Должно быть, взаправду я обозналась: никого нету, — проговорила Дуня, быстро оглядываясь. — Ну, Гриша, так что ж ты начал рассказывать? — заключила она, снова усаживаясь подле парня.
— Ну
да, видно, за родным… Я не о том речь повел: недаром, говорю, он так-то приглядывает за мной — как
только пошел куда, так во все глаза на меня
и смотрит, не иду ли к вам на озеро. Когда надобность до дедушки Кондратия, посылает кажинный раз Ванюшку… Сдается мне, делает он это неспроста. Думается мне: не на тебя ли старый позарился… Знамо, не за себя хлопочет…
Кроме этих ремесленных орудий, за спиною почти каждого виднелся холстяной мешок, который, судя по объему, мог
только вмещать рубаху
да еще, может статься, заработанные деньжишки, завязанные в тряпицу; тут же, подле мешков или на верхних концах пил
и смычков, качались сапоги, весьма похожие на сморчки, но которыми владельцы дорожили, очевидно, более, чем собственными ногами, обутыми в никуда не годные лаптишки, свободно пропускавшие воду.
— Видишь ты, ведь вот
и разума не имеет, а ведь вот чует же, поди ты! — произнес пильщик, потряхивая бородкой. —
Да, — промолвил он, пожимая губами, — а
только ноне, придет ли весна ранняя, придет ли поздняя, все одно: скотине нашей плохо — куды плохо будет!
— Нет, любезный, не говори этого. Пустой речи недолог век. Об том, что вот он говорил,
и деды
и прадеды наши знали; уж коли
да весь народ веру дал, стало, есть в том какая ни на есть правда. Один человек солжет, пожалуй: всяк человек — ложь, говорится,
да только в одиночку; мир правду любит…
— Вот как, — проворно подхватил Глеб, который окончательно уже повеселел
и расходился, — ты, Петрушка, становись со мною на носу с острогою… ладно! Смотри
только, не зевай… Гришка
и Ванюшка, садись в греблю… живо за весла;
да грести у меня тогда
только, когда скажу; рыбка спит; тревожить ее незачем до времени… Крепко ли привязан к корме челнок?
Причина такого необыкновенного снисхождения заключалась единственно в хорошем расположении: уж коли нашла сердитая полоса на неделю либо на две, к нему лучше
и не подступайся: словно закалился в своем чувстве, как в броне железной; нашла веселая полоса,
и в веселье был точно так же постоянен: смело ходи тогда; ину пору хотя
и выйдет что-нибудь неладно, не по его —
только посмеется
да посрамит тебя неотвязчивым, скоморошным прозвищем.
Сил хватило
только, чтобы приобрести дюжину стропил,
да и то обгорелых,
и еще другую дюжину кривых, седых бревен.
Угол налево, ближайший к двери (любимый уголок старичка: тут он плел обыкновенно свои лапти
и чинил сети), не представлял ничего особенно примечательного, если не считать островерхой клетки с перепелом
да еще шапки Кондратия, прицепленной к деревянному гвоздю; верхушка шапки представлялась чем-то вроде туго набитого синего мешка; величиною
и весом своим она могла
только равняться с знаменитою шапкой, купленной двадцать лет тому назад покойным Акимом Гришке, когда ребенку исполнился год.
— Так-то так, посытнее, может статься — посытнее;
да на все есть время: придут такие года, вот хоть бы мои теперь, не след потреблять такой пищи; вот я пятнадцать лет мяса в рот не беру, а слава тебе, всевышнему создателю, на силы не жалуюсь.
Только и вся моя еда: хлеб, лук,
да квасу ину пору подольешь…
— Так, право, так, — продолжал Глеб, — может статься, оно
и само собою как-нибудь там вышло, а
только погубили!.. Я полагаю, — подхватил он, лукаво прищуриваясь, — все это больше от ваших грамот вышло: ходил это он, ходил к тебе в книжки читать,
да и зачитался!.. Как знаешь, дядя, ты
и твоя дочка… через вас, примерно, занедужился парень, вы, примерно,
и лечите его! — заключил, смеясь, Глеб.
Зачнут требесить
да суетиться: наговорят с три короба, а толку мало; конец тот же,
да только что вот растянут его пустыми речами своими —
и не дождешься!..
— Это опять не твоя забота: хоша
и пропил,
да не твое, — отрывисто произнес Глеб, который смерть не любил наставлений
и того менее советов
и мнений молодого человека. — Укажи
только, куда, примерно, пошел этот Захар, где его найти, а уж рассуждать, каков он есть, мое дело.
— Слышь, Глеб Савиныч, это у медведя! — воскликнул мельник, подергивая плечами
и притопывая сапогами под такт удалой камаринской. — Пойдем скорее: там
и Захарку увидишь;
да только, право же, напрасно, ей-богу, напрасно: не по тебе… чтоб мне провалиться, коли не так.
— Ну, говори, — промолвил Глеб, обращая впервые глаза на соседа. —
Да что ты, дядя? Ась? В тебе как словно перемена какая…
и голос твой не тот,
и руки дрожат. Не прилучилось ли чего? Говори, чем, примерно, могу помочь? Ну, примерно,
и… того; говори
только.
—
Да ты мне
только скажи, болезная, на ушко шепни — шепни на ушко, с чего вышло такое? — приставала старушка, поправляя то
и дело головной платок, который от суеты
и быстрых движений поминутно сваливался ей на глаза. — Ты, болезная, не убивайся так-то, скажи
только… на ушко шепни… А-и! А-и! Христос с тобой!.. С мужем, что ли, вышло у вас что неладно?..
И то, вишь, он беспутный какой! Плюнь ты на него, касатка! Что крушить-то себя понапрасну? Полно… Погоди, вот старик придет: он ему даст!..
— Что говорить-то? И-и-и, касатка, я ведь так
только… Что говорить-то!.. А коли через него, беспутного, не крушись, говорю, плюнь,
да и все тут!.. Я давно приметила, невесела ты у нас… Полно, горюшица! Авось теперь перемена будет: ушел теперь приятель-то его… ну его совсем!.. Знамо, тот, молодяк, во всем его слушался; подучал его, парня-то, всему недоброму… Я сама
и речи-то его не однова слушала… тьфу! Пропадай он совсем, беспутный… Рада до смерти: ушел он от нас… ну его!..
Оставались одна
только ситцевая розовая рубашка
и картуз;
да и те сохраняли такие сокрушительные следы дождей, пыли
и времени, смотрели так жалко, что наносили решительное поражение внешнему достоинству сельского франта.
— А я из Клишина: там
и переехал; все берегом шел…
Да не об этом речь: я, примерно, все насчет… рази так со старым-то дружком встречаются?.. Как словно
и не узнала меня!.. А я так вот взглянул
только в эвту сторону, нарочно с дороги свернул… Уж вот тебя так мудрено признать — ей-богу, правда!.. Вишь, как потолстела… Как есть коломенская купчиха; распрекрасные стали!..
Только бы
и смотрел на тебя… Эх! — произнес Захар, сделав какой-то звук губами.
— Где тебе жить в людях по своей воле, — продолжал он тоном презрения, —
только что вот куражишься! «Я
да я!», а покажи кулак: «Батюшка, взмилуйся!», оторопел, тотчас
и на попятный…
У того вот эти
только скворечницы на уме: скворечницы
да дудки для ребят — тут вся его
и работа была!..
А скажешь, бывало: «Сват Аким, — скажешь, — ступай сети таскать!» — «Ох, живот подвело, моченьки моей нет!» Скажи потом: «Сват, мол, Аким, ступай щи хлебать!» Ну, на это горазд был; тут об животе нет
и помину; день-деньской, бывало, на печи обжигается, нет-нет
да поохает: одним понуканьем
только и руки-то у него двигались… самый что ни на есть пустой человек был…
Послушай-ка лучше, что я скажу тебе, — произнес старичок, перевертывая последнюю страничку письма, на которой находились
только подпись
да название полка
и губернии, куда следовало адресовать ответ.
— Ой ли! Вот люблю! — восторженно воскликнул Захар, приближаясь к быку, который, стоя под навесом, в защите от дождя
и ветра, спокойно помахивал хвостом. — Молодца; ей-богу, молодца! Ай
да Жук!.. А уж я, братец ты мой, послушал бы
только, какие турусы разводил этим дурням… то-то потеха!.. Ну вот, брат, вишь,
и сладили! Чего кобенился! Говорю: нам не впервые, обработаем важнеющим манером. Наши теперь деньги, все единственно; гуляем теперича,
только держись!..
—
Да то же, что тише; приходи завтра — нонче нельзя, — возразил Герасим, которым снова овладели вялость
и сонливость, как
только окончилась сделка.
— Вот!
Да я
и безо всего останусь!
Только бы… батюшка, смотри,
только забранится!..
И то велел скорей домой идти. Сбегать разве попросить?
— Меня не разжалобишь! Видали мы это! — промолвил он. —
Только бы вот Васька поймал этого разбойника; там рассудят, спросят, кто велел ему чужие дома обирать, спросят, под чьим был началом,
и все такое… Добро сам пришел, не надо бегать в Сосновку, там рассудят, на ком вина…
Да вот, никак,
и он! — присовокупил Петр, кивая головою к Оке, на поверхности которой показался челнок.