Неточные совпадения
Матрос, поняв, что попался и увернуться некуда, бросил из рук полено, вытер ладони
о штаны и, глядя прямо в лицо Игната, смело
сказал...
—
О чем мне говорить, ежели я ничего не знаю! — просто
сказал Фома.
Сначала Фома не вслушивался в шепот крестного, но когда тот
сказал ему
о Медынской, он невольно оглянулся назад и увидал губернатора. Маленькая капелька чего-то приятного канула в душу его при виде этого важного человека в яркой ленте через плечо, в орденах на груди, и шагавшего за гробом с грустью на строгом лице.
— Эх ты… Ты вот что знай — любит тот, кто учит… Твердо это знай… И насчет смерти не думай… Безумно живому человеку
о смерти думать. «Екклезиаст» лучше всех
о ней подумал, подумал и
сказал, что даже псу живому лучше, чем мертвому льву…
Говорили
о балыке и октаве солиста в архиерейском хоре, и снова
о балыке, и
о том, что городской голова тоже хотел
сказать речь, но после архиерея не решился, боясь
сказать хуже его.
— Самое лучшее в нашем обществе — патронесса, самое дельное, чем мы в нем занимаемся, — ухаживание за патронессой, самое трудное —
сказать патронессе такой комплимент, которым она была бы довольна, а самое умное — восхищаться патронессой молча и без надежд. Так что вы, в сущности, член не «общества попечения
о», а член общества Танталов, состоящих при Софии Медынской.
Фома не любил дочь Маякина, а после того, как он узнал от Игната
о намерении крестного женить его на Любе, молодой Гордеев стал даже избегать встреч с нею. Но после смерти отца он почти каждый день бывал у Маякиных, и как-то раз Люба
сказала ему...
Они не решались дотронуться до этой стены,
сказать друг другу
о том, что они чувствуют ее, и продолжали свои беседы, смутно сознавая, что в каждом из них есть что-то, что может сблизить и объединить их.
— Ну, я этого не понимаю… — качая головой,
сказал Фома. — Кто это там
о моем счастье заботится? И опять же, какое они счастье мне устроить могут, ежели я сам еще не знаю, чего мне надо? Нет, ты вот что, ты бы на этих посмотрела… на тех, что вот обедали…
—
О чем тебе думать? —
сказала Люба, пожимая плечами.
—
О, нет, нет! Вы не можете
сказать ничего неприличного… вы чистый, милый мальчик. Итак, у меня глаза не бесстыжие?
Маякин, бросив в грязь Медынскую, тем самым сделал ее доступной для крестника, и скоро Фома понял это. В деловых весенних хлопотах прошло несколько дней, и возмущенные чувства Фомы затихли. Грусть
о потере человека притупила злобу на женщину, а мысль
о доступности женщины усилила влечение к ней. Незаметно для себя он решил, что ему следует пойти к Софье Павловне и прямо, просто
сказать ей, чего он хочет от нее, — вот и все!
Но ему стало неловко и даже смешно при мысли
о том, как легко ему жениться. Можно завтра же
сказать крестному, чтоб он сватал невесту, и — месяца не пройдет, как уже в доме вместе с ним будет жить женщина. И день и ночь будет около него.
Скажет он ей: «Пойдем гулять!» — и она пойдет…
Скажет: «Пойдем спать!» — тоже пойдет… Захочется ей целовать его — и она будет целовать, если бы он и не хотел этого. А
сказать ей «не хочу, уйди!» — она обидится…
— Не видал! — согласился Фома и, помолчав, нерешительно
сказал: — Может, лучше и нет… Она для меня — очень нужна! — задумчиво и тихо продолжал он. — Боюсь я ее, — то есть не хочу я, чтобы она обо мне плохо думала… Иной раз — тошно мне! Подумаешь — кутнуть разве, чтобы все жилы зазвенели? А вспомнишь про нее и — не решишься… И во всем так — подумаешь
о ней: «А как она узнает?» И побоишься сделать…
— Да-а, — задумчиво протянула девушка, — значит, ты ее любишь… Я бы тоже… если б любила, то думала бы
о нем… что он
скажет?
—
Скажу в городе… И, если подаришь, что я хочу, —
о, как я тебя любить буду!
Но,
сказав, что не хочет говорить
о сыне, он, должно быть, неверно понял себя, ибо через минуту молчания заговорил хмуро и сердито...
—
Скажи ему! С какой это стати стану я думать
о всяком? Мне
о себе подумать и то — некогда… А может, не хочется…
—
О душе моей ты не смеешь говорить… Нет тебе до нее дела! Я — могу говорить! Я бы, захотевши,
сказала всем вам — эх как! Есть у меня слова про вас… как молотки! Так бы по башкам застукала я… с ума бы вы посходили… Но — словами вас не вылечишь… Вас на огне жечь надо, вот как сковороды в чистый понедельник выжигают…
— Вот и слава тебе, господи! —
сказал подрядчик, неторопливо застегивая поддевку и приосаниваясь. Потом он, медленно поворачивая голову, оглядел леса на баржах и звонко крикнул: — По-о местам, ребятушки!
— Товарищи! —
сказал Ежов, поднимаясь на ноги со стаканом в руке. Он пошатывался и опирался другой рукой
о голову Фомы.
—
О, боже мой! — вздохнув,
сказал Ежов грустно и тихо. — К чему прилепиться душой? Кто утолит ее жажду дружбы, братства, любви, работы чистой и святой?..
Он самодовольно кивнул головой на стол, уставленный серебром, и на горку, полки которой ломились под тяжестью вещей и напоминали
о выставке в окне магазина. Смолин осмотрел все это, и на губах его мелькнула ироническая улыбка. Потом он взглянул в лицо Любови; она в его взгляде уловила что-то дружеское, сочувственное ей. Легкий румянец покрыл ее щеки, и она внутренно с робкой радостью
сказала про себя...
Она замерла на месте, держа поднос в протянутых руках, и выслушала все, что
сказал брат
о наказании, понесенном им.
Затем, как бы вдруг вспомнив
о Фоме, он обернулся к нему, заложил руки за спину и, дрыгая ляжкой,
сказал...
— Я и
сказал: недоросль. Стоит ли говорить
о невежде и дикаре, который сам хочет быть дикарем и невеждой? Ты видишь: он рассуждает так же, как медведь в басне оглобли гнул…
— Я собрал бы остатки моей истерзанной души и вместе с кровью сердца плюнул бы в рожи нашей интеллигенции, чер-рт ее побери! Я б им
сказал: «Букашки! вы, лучший сок моей страны! Факт вашего бытия оплачен кровью и слезами десятков поколений русских людей!
О! гниды! Как вы дорого стоите своей стране! Что же вы делаете для нее? Превратили ли вы слезы прошлого в перлы? Что дали вы жизни? Что сделали? Позволили победить себя? Что делаете? Позволяете издеваться над собой…»
Неточные совпадения
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся
о своей, то есть, пользе. А здесь, можно
сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Городничий. Ну что ж,
скажите, ничего не начитывали
о каком-нибудь чиновнике из Петербурга?
Осклабился, товарищам //
Сказал победным голосом: // «Мотайте-ка на ус!» // Пошло, толпой подхвачено, //
О крепи слово верное // Трепаться: «Нет змеи — // Не будет и змеенышей!» // Клим Яковлев Игнатия // Опять ругнул: «Дурак же ты!» // Чуть-чуть не подрались!
«Грехи, грехи, — послышалось // Со всех сторон. — Жаль Якова, // Да жутко и за барина, — // Какую принял казнь!» // — Жалей!.. — Еще прослушали // Два-три рассказа страшные // И горячо заспорили //
О том, кто всех грешней? // Один
сказал: кабатчики, // Другой
сказал: помещики, // А третий — мужики. // То был Игнатий Прохоров, // Извозом занимавшийся, // Степенный и зажиточный
«Отцы! —
сказал Клим Яковлич, // С каким-то визгом в голосе, // Как будто вся утроба в нем, // При мысли
о помещиках, // Заликовала вдруг.