Павел сделал
все, что надо молодому парню: купил гармонику, рубашку с накрахмаленной грудью, яркий галстух, галоши, трость и стал такой же, как все подростки его лет. Ходил на вечеринки, выучился танцевать кадриль и польку, по праздникам возвращался домой выпивши и всегда сильно страдал от водки. Наутро болела голова, мучила изжога, лицо было бледное, скучное.
Неточные совпадения
— Вот так, да! — воскликнул Рыбин, стукнув пальцами по столу. — Они и бога подменили нам, они
все,
что у них в руках, против нас направляют! Ты помни, мать, бог создал человека по образу и подобию своему, — значит, он подобен человеку, если человек ему подобен! А мы — не богу подобны, но диким зверям. В церкви нам пугало показывают… Переменить бога
надо, мать, очистить его! В ложь и в клевету одели его, исказили лицо ему, чтобы души нам убить!..
—
Надо говорить о том,
что есть, а
что будет — нам неизвестно, — вот! Когда народ освободится, он сам увидит, как лучше. Довольно много ему в голову вколачивали,
чего он не желал совсем, — будет! Пусть сам сообразит. Может, он захочет
все отвергнуть, —
всю жизнь и
все науки, может, он увидит,
что все противу него направлено, — как, примерно, бог церковный. Вы только передайте ему
все книги в руки, а уж он сам ответит, — вот!
— До свиданья, Паша.
Все взял,
что надо?
— Нечистая она, наша бабья любовь!.. Любим мы то,
что нам
надо. А вот смотрю я на вас, — о матери вы тоскуете, — зачем она вам? И
все другие люди за народ страдают, в тюрьмы идут и в Сибирь, умирают… Девушки молодые ходят ночью, одни, по грязи, по снегу, в дождик, — идут семь верст из города к нам. Кто их гонит, кто толкает? Любят они! Вот они — чисто любят! Веруют! Веруют, Андрюша! А я — не умею так! Я люблю свое, близкое!
— По дороге вперед и против самого себя идти приходится.
Надо уметь
все отдать,
все сердце. Жизнь отдать, умереть за дело — это просто! Отдай — больше, и то,
что тебе дороже твоей жизни, — отдай, — тогда сильно взрастет и самое дорогое твое — правда твоя!..
— Он говорил мне,
что всех нас знают,
все мы у жандармов на счету и
что выловят
всех перед Маем. Я не отвечал, смеялся, а сердце закипало. Он стал говорить,
что я умный парень и не
надо мне идти таким путем, а лучше…
— Не гожусь я ни для
чего, кроме как для таких делов! — сказал Николай, пожимая плечами. — Думаю, думаю — где мое место? Нету места мне!
Надо говорить с людьми, а я — не умею. Вижу я
все,
все обиды людские чувствую, а сказать — не могу! Немая душа.
— Мы победим, потому
что мы — с рабочим народом! — уверенно и громко сказала Софья. — В нем скрыты
все возможности, и с ним —
все достижимо!
Надо только разбудить его сознание, которому не дают свободы расти…
— Теперь он говорит — товарищи! И
надо слышать, как он это говорит. С какой-то смущенной, мягкой любовью, — этого не передашь словами! Стал удивительно прост и искренен, и
весь переполнен желанием работы. Он нашел себя, видит свою силу, знает,
чего у него нет; главное, в нем родилось истинно товарищеское чувство…
— Не
надо! В случае
чего — спросят тебя — ночевала? Ночевала. Куда девалась? Я отвез! Ага-а, ты отвез? Иди-ка в острог! Понял? А в острог торопиться зачем же?
Всему свой черед, — время придет — и царь помрет, говорится. А тут просто — ночевала, наняла лошадей, уехала! Мало ли кто ночует у кого? Село проезжее…
— Ведь теперь
что надо, — бунтовать
надо народу? Конечно! Об этом
все думают, только каждый в особицу, про себя. А нужно, чтобы вслух заговорили… и сначала должен кто-нибудь один решиться…
— Разве так судят? — осторожно и негромко начала она, обращаясь к Сизову. — Допытываются о том —
что кем сделано, а зачем сделано — не спрашивают. И старые они
все, молодых — молодым судить
надо…
Неточные совпадения
У каждого крестьянина // Душа
что туча черная — // Гневна, грозна, — и
надо бы // Громам греметь оттудова, // Кровавым лить дождям, // А
все вином кончается. // Пошла по жилам чарочка — // И рассмеялась добрая // Крестьянская душа! // Не горевать тут надобно, // Гляди кругом — возрадуйся! // Ай парни, ай молодушки, // Умеют погулять! // Повымахали косточки, // Повымотали душеньку, // А удаль молодецкую // Про случай сберегли!..
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали
все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили,
что он совсем не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал,
что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда глаза глядят.
— Откуда я? — отвечал он на вопрос жены посланника. —
Что же делать,
надо признаться. Из Буфф. Кажется, в сотый раз, и
всё с новым удовольствием. Прелесть! Я знаю,
что это стыдно; но в опере я сплю, а в Буффах до последней минуты досиживаю, и весело. Нынче…
«Откуда взял я это? Разумом,
что ли, дошел я до того,
что надо любить ближнего и не душить его? Мне сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому
что мне сказали то,
что было у меня в душе. А кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить
всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому
что это неразумно».
— Нет, я и так в Москве танцовала больше на вашем одном бале,
чем всю зиму в Петербурге, — сказала Анна, оглядываясь на подле нее стоявшего Вронского. —
Надо отдохнуть перед дорогой.