Неточные совпадения
— Так
вот! — сказал он, как бы продолжая прерванный разговор. — Мне с
тобой надо поговорить открыто. Я
тебя долго оглядывал. Живем мы почти рядом; вижу — народу к
тебе ходит много, а пьянства
и безобразия нет. Это первое. Если люди не безобразят, они сразу заметны — что такое?
Вот. Я сам глаза людям намял тем, что живу в стороне.
—
Вот так, да! — воскликнул Рыбин, стукнув пальцами по столу. — Они
и бога подменили нам, они все, что у них в руках, против нас направляют!
Ты помни, мать, бог создал человека по образу
и подобию своему, — значит, он подобен человеку, если человек ему подобен! А мы — не богу подобны, но диким зверям. В церкви нам пугало показывают… Переменить бога надо, мать, очистить его! В ложь
и в клевету одели его, исказили лицо ему, чтобы души нам убить!..
— Собрались мы, которые постарше, — степенно говорил Сизов, — поговорили об этом,
и вот, послали нас товарищи к
тебе спросить, — как
ты у нас человек знающий, — есть такой закон, чтобы директору нашей копейкой с комарами воевать?
—
Вот, Паша,
и старики стали к
тебе за умом ходить.
— Пора нам, старикам, на погост, Ниловна! Начинается новый народ. Что мы жили? На коленках ползали
и все в землю кланялись. А теперь люди, — не то опамятовались, не то — еще хуже ошибаются, ну — не похожи на нас.
Вот она, молодежь-то, говорит с директором, как с равным… да-а! До свидания, Павел Михайлов, хорошо
ты, брат, за людей стоишь! Дай бог
тебе, — может, найдешь ходы-выходы, — дай бог!
— Да, умирайте-ка! — бормотал Рыбин. — Вы уж
и теперь не люди, а — замазка, вами щели замазывать. Видел
ты, Павел, кто кричал, чтобы
тебя в депутаты? Те, которые говорят, что
ты социалист, смутьян, —
вот! — они! Дескать, прогонят его — туда ему
и дорога.
— Все стоит денег! — начал он своим тяжелым голосом, — Даром не родишься, не умрешь, —
вот.
И книжки
и листочки — стоят денег.
Ты знаешь, откуда деньги на книжки идут?
— Дети начали стыдиться родителей, говорю! — повторил он
и шумно вздохнул. —
Тебя Павел не постыдится никогда. А я
вот стыжусь отца.
И в дом этот его… не пойду я больше. Нет у меня отца…
и дома нет! Отдали меня под надзор полиции, а то я ушел бы в Сибирь… Я бы там ссыльных освобождал, устраивал бы побеги им…
—
И дураки
и умники — одним миром мазаны! — твердо сказал Николай. —
Вот ты умник
и Павел тоже, — а я для вас разве такой же человек, как Федька Мазин, или Самойлов, или оба вы друг для друга? Не ври, я не поверю, все равно…
и все вы отодвигаете меня в сторону, на отдельное место…
— Болит.
И у вас — болит… Только — ваши болячки кажутся вам благороднее моих. Все мы сволочи друг другу,
вот что я скажу. А что
ты мне можешь сказать? Ну-ка?
—
Вот и я тоже не верил. Ах
ты, — воз!
— Вы не бойтесь, — я его не трону! Я мягкий, как пареная репа!
И я… эй,
ты, герой, не слушай, — я его люблю! Но я — жилетку его не люблю! Он, видите, надел новую жилетку,
и она ему очень нравится,
вот он ходит, выпуча живот,
и всех толкает: а посмотрите, какая у меня жилетка! Она хорошая — верно, но — зачем толкаться?
И без того тесно.
— Прошлялся я по фабрикам пять лет, отвык от деревни,
вот! Пришел туда, поглядел, вижу — не могу я так жить! Понимаешь? Не могу! Вы тут живете — вы обид таких не видите. А там — голод за человеком тенью ползет
и нет надежды на хлеб, нету! Голод души сожрал, лики человеческие стер, не живут люди, гниют в неизбывной нужде…
И кругом, как воронье, начальство сторожит — нет ли лишнего куска у
тебя? Увидит, вырвет, в харю
тебе даст…
— Жаль, не было
тебя! — сказал Павел Андрею, который хмуро смотрел в свой стакан чая, сидя у стола. —
Вот посмотрел бы
ты на игру сердца, —
ты все о сердце говоришь! Тут Рыбин таких паров нагнал, — опрокинул меня, задавил!.. Я ему
и возражать но мог. Сколько в нем недоверия к людям,
и как он их дешево ценит! Верно говорит мать — страшную силу несет в себе этот человек!..
— Так! — продолжал Рыбин сурово
и важно. — Я тоже думаю, что знал. Не смерив — он не прыгает, человек серьезный.
Вот, ребята, видали? Знал человек, что
и штыком его ударить могут,
и каторгой попотчуют, а — пошел. Мать на дороге ему ляг — перешагнул бы. Пошел бы, Ниловна, через
тебя?
—
Ты его добром, а он
тебя — колом! — тихонько усмехнувшись, сказал Ефим
и быстро вскочил на ноги. — Уходить им пора, дядя Михаиле, покуда не видал никто. Раздадим книжки — начальство будет искать — откуда явились? Кто-нибудь вспомнит — а
вот странницы приходили…
—
Вот придет она, барыня-то,
и будет ругать меня за то, что
ты говоришь…
—
Вот, Степан, гляди! Варвара Николаевна барыня добрая, верно! А говорит насчет всего этого — пустяки, бредни! Мальчишки будто
и разные там студенты по глупости народ мутят. Однако мы с
тобой видим — давеча солидного, как следует быть, мужика заарестовали, теперь
вот — они, женщина пожилая
и, как видать, не господских кровей. Не обижайтесь — вы каких родов будете?
— Иной раз кажется — начнут они Пашу обижать, измываться над ним. Ах
ты, мужик, скажут, мужицкий
ты сын! Что затеял? А Паша — гордый, он им так ответит! Или — Андрей посмеется над ними.
И все они там горячие.
Вот и думаешь — вдруг не стерпит…
И засудят так, что уж
и не увидишь никогда!
Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Вот тебе на! (Вслух).Господа, я думаю, что письмо длинно. Да
и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Анна Андреевна. Ну
вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да
и полно! Где ему смотреть на
тебя?
И с какой стати ему смотреть на
тебя?
Вот что он пишет: «Любезный друг, кум
и благодетель (бормочет вполголоса, пробегая скоро глазами)…
и уведомить
тебя».
Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы
тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай в лавочку: там
тебе кавалер расскажет про лагери
и объявит, что всякая звезда значит на небе, так
вот как на ладони все видишь.
Аммос Федорович (в сторону).
Вот выкинет штуку, когда в самом деле сделается генералом!
Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до этого еще далека песня. Тут
и почище
тебя есть, а до сих пор еще не генералы.