Неточные совпадения
— Прямо сказать — не на земле люди живут, а в самой земле, вплоть по маковку. Алексей верные слова говорит: сожрал мужичок Великую Революцию во Франции!
Я про
это ничего не знаю, не читывал, ну а верю,
я могу
это понять — он сожрёт!
Странно и неловко видеть богатыря такого плачущим, однако —
я эти слёзы
понимаю: и у
меня отец не ласков был, и мою мать колотил он не жалеючи, а ей, милой старушке,
я обязан тем, что захотел правду искать и нашёл.
Мне стало стыдно пред нею, и после
этого разговора
я начал приучать её к чтению, давая разные простые книжки. Сначала пошло туго, и долго она стеснялась сказать, что не
понимает прочитанного, а потом как-то сразу вошла во вкус, полюбила книжки и, бывало, горько плачет над судьбою прикрашенных писателями книжных людей.
— Был начётчик, да, видно, вылинял, как старая собака на купцовом дворе. Ты, Егор Петрович,
пойми — каково
это полсотни-то лет отшагать, чтобы дураком-то себя встретить,
это, милый, очень горько! Был, был
я начётчиком, учил людей, не думая, как скворец, бормотал чужое, да вот и разболтал душу свою в мирской суете, да! И верно некоторые говорят — еретиком становлюсь на склоне дней-то!
Мне бы, говорю, время душа спасать, а
я будто совсем обезумел.
Ну и
я теперь прямо скажу —
я ведь догадался, что партийщик ты,
я, брат,
это понял!
И пошёл прочь от них, а они, стоя на дороге, замахали руками, вполголоса споря о чём-то.
Понимаю, что беспокоятся они, и
это мне приятно.
— Ну при чем же тут вы? Обижаться
мне на себя надо — хотел, а не достиг. Нет, насчёт обид —
это ты оставь, надо, чтобы ничего лишнего между нами не было, не мешало бы нам дело двигать.
Я, брат, врать не буду:
мне скорбно — зачем врать? И не знаю, что бы
я сделал, кабы не ты
это, другой… А тут
я понимаю — человек на свой пай поработал, отдых-ласку честно заслужил…
— Верно! Только надо
это понять, надо её видеть там, где её знают, где её, землю, любят.
Это я, братцы мои, видел!
Это и есть мой поворот. Началась
эта самая война — престол, отечество, то, сё — садись в скотский вагон! Поехали. С год время ехали, под гору свалились… Вот китайская сторона… Смотрю — господи! да разве сюда за войной ездить? Сюда за умом! За умом надобно ездить, а не драться, да!
— Никого
я обидеть не хотел, а говорил, чтобы
поняли вы: дело — великое, оно требует всего человека, и мы в
этом деле
понимаем больше вас; пусть вы старше, мы не говорим, что умнее мы вас, мы — грамотнее.
Весь
этот разговор, близкий ссоре, навеял на душу
мне и грусть и бодрость: жалко было мужиков, моргали они глазами, как сычи на свету, и
понимал я, что каждый из них много перемолол в душе тоски и горя, прежде чем решиться пойти к парням, которых они помнили бесштанными. Нравилось
мне внимательное и грустное молчание Вани, смущал Авдей жадными глазами своими, и не совсем понятна была опасная прямота Егора.
— В те поры и
я, как все, младенцем был, никто ведь не знал, не чуял народной силы. Второе — лес
я сызмала люблю,
это большая вещь на земле — лес-то! Шуба земная и праздничная одежда её. Оголять землю, охолодить её — нельзя, и уродовать тоже не годится, и так она нами вдосталь обижена! Мужики же, со зла, ничего в лесу не видят, не
понимают, какой
это друг, защитник. Валят дерево — зря, лыко дерут — не умеючи. Народ всё-таки дикий! Еленка, ты бы шла на печь да и спала…
— Да, ребятушки, нам, старикам, больно заметно, что всё ныне сдвинулось с местов, всё стягивается в одну-две линии: семо — овцы, овамо — козлищи, или как там? Понуждает жизнь человека искать определения своего! Вы
это поняли, и вот — тянет за сердце
меня, старого, к вам! Вспоминаю
я свою молодость — ничего нету, кроме девок, да баб, да побоев и увечий за них!
Я это понимаю: мало знающ
я для них, и они почти уже вычерпали из
меня всё, что
я мог им дать.
Я говорю — что же, разве самому мужику нельзя
этого понять, а всё только по указке, со стороны?
— Не сладко, ребятушки, на старости лет говорить
мне так, а скажу истину-правду, надо вам её знать,
понимаю я; скажу, признаюсь — верую в господа вседержителя мира сего, но — лика божия не зрю пред собой, нет, не зрю! И ежели спросить бы — рцы ми, человече, како веруеши? — что по чистому сердцу отвечу? — Не вем! И многие тысячи так-то ответят, коли по чести сердца захотят отвечать. Вы подумайте над
этим,
это надо
понять!
— Где
мне, Егорушко, — смеясь и махая рукой, отказывается старик, — разве
я могу?
Понимать —
понимаю: приобщить людей к таким мыслям —
это их разбудит,
это поднимет! Да писать-то
я не горазд, вовсе не умею, можно говорить.
— Да! А Настя — в городе. Устал
я, изголодался! Мать
эта у
меня — надо
понять, братцы! Человек не скот, терпения у него мало!
—
Я про
эти его дела давно знаю, врёт он, что Кузьма его соблазнил, врёт, шалыган! Всё
я тут знаю, только стыдно
мне было сказать тебе, тёзка, про
это, стыдно,
понимаешь, нехорошо!
— Не терпишь, кулугур, православного табаку? То-то! Архирейский аромат! — гордо заявляет он и, недоумевая, продолжает: — А
я вот никогда картин не видал, то есть в книжках видел. В книжках оно помогает
понять написанное, а вот отдельно — не знаю! И даже не
понимаю — как
это можно нарисовать красками, а
я бы
понял без слов? То есть сколько
я не
понимаю на земле! Даже сосчитать невозможно!
— Увидишь —
поймёшь!
Я часто на выставки ходил, в театр тоже, на музыку.
Этим город хорош. Ух, хорош, дьявол! А то вот картина: сидит в трактире за столом у окна человек, по одёже — рабочий али приказчик. Рожа обмякла вся, а глаза хитренькие и весёлые — поют! Так и видно — обманул парень себя и судьбу свою на часок и — радёшенек, несчастный чёрт!
— Помогите, говорит, богу! Что
это значит? Он же всесилен? Воистину так, — а вы есть рассеянные крупицы и части силы его необъятной и, соединяясь, — увеличиваете мощь его, разъединяясь, — уменьшаете. Доказывает по-славянски… жаль, не
понимаю я этого языка!