Неточные совпадения
Все подбодряли друг друга
и хвалили за ловкость, силу, ругались ласково, крики были беззлобны — казалось, что при огне
все увидели друг друга хорошими
и каждый стал приятен другому.
Он присматривался к странной жизни дома
и не понимал её, — от подвалов до крыши дом был тесно набит людьми,
и каждый день с утра до вечера они возились в нём, точно раки в корзине. Работали здесь больше, чем в деревне,
и злились крепче, острее. Жили беспокойно, шумно, торопливо — порою казалось, что люди хотят скорее кончить
всю работу, — они ждут праздника, желают встретить его свободными, чисто вымытые, мирно, со спокойной радостью. Сердце мальчика замирало, в нём тихо бился вопрос...
Он видел её только по вечерам перед ужином
и то не
каждый день; её жизнь казалась ему таинственной,
и вся она, молчаливая, с белым лицом
и остановившимися глазами, возбуждала у него неясные намеки на что-то особенное.
— Вас тоже обижают… Я видел, вы плакали… Это вы не оттого плакали, что были тогда выпивши, — я понимаю. Я много понимаю — только
всё вместе не могу понять.
Каждое отдельное я вижу до последней морщинки,
и рядом с ним совсем даже
и непохожее — тоже понимаю, а — к чему это
всё? Одно с другим не складывается. Есть одна жизнь
и — другая ещё…
Он быстро привык к новому месту. Механически исполнительный, всегда готовый услужить
каждому, чтобы поскорее отделаться от него, он покорно подчинялся
всем и ловко прятался за своей работой от холодного любопытства
и жестоких выходок сослуживцев. Молчаливый
и скромный, он создал себе в углу незаметное существование
и жил, не понимая смысла дней, пёстро
и шумно проходивших мимо его круглых, бездонных глаз.
Больше
всего возбуждали интерес служащих политические сыщики, люди с неуловимыми физиономиями, молчаливые
и строгие. О них с острой завистью говорили, что они зарабатывают большие деньги, со страхом рассказывали, что этим людям —
всё известно,
всё открыто; сила их над жизнью людей — неизмерима, они могут
каждого человека поставить так, что куда бы человек ни подвинулся, он непременно попадёт в тюрьму.
Вокруг никто никого не жалел,
и Евсею тоже не было жалко людей, ему стало казаться, что
все они притворяются, даже когда избиты, плачут
и стонут. В глазах
каждого он видел что-то затаённое, недоверчивое,
и не раз ухо его ловило негромкое, но угрожающее обещание...
Вечерами, когда он сидел в большой комнате почти один
и вспоминал впечатления дня, —
всё ему казалось лишним, ненастоящим,
всё было непонятно. Казалось —
все знают, что надо жить тихо, беззлобно, но никто почему-то не хочет сказать людям секрет иной жизни,
все не доверяют друг другу, лгут
и вызывают на ложь. Было ясно общее раздражение на жизнь,
все жаловались на тяжесть её,
каждый смотрел на другого, как на опасного врага своего,
и у
каждого недовольство жизнью боролось с недоверием к людям.
— Подожди, Саша!.. У меня уже шестнадцатое совпадение, понимаешь? А я сделал
всего тысячу двести четырнадцать сдач. Теперь карты повторяются
всё чаще. Нужно сделать две тысячи семьсот четыре сдачи, — понимаешь: пятьдесят два, умноженное на пятьдесят два. Потом
все сдачи переделать тринадцать раз — по числу карт в
каждой масти — тридцать пять тысяч сто пятьдесят два раза.
И повторить эти сдачи четыре раза — по числу мастей — сто сорок тысяч шестьсот восемь раз.
Когда Евсей служил в полиции, там рассказывали о шпионах как о людях, которые
всё знают,
всё держат в своих руках, всюду имеют друзей
и помощников; они могли бы сразу поймать
всех опасных людей, но не делают этого, потому что не хотят лишить себя службы на будущее время. Вступая в охрану,
каждый из них даёт клятву никого не жалеть, ни мать, ни отца, ни брата,
и ни слова не говорить друг другу о тайном деле, которому они поклялись служить
всю жизнь.
Большинство были холостые, почти
все молоды,
и для
каждого женщина являлась чем-то вроде водки, — она успокаивала, усыпляла, с нею отдыхали от тревог собачьей службы.
Ругая
всех товарищей дураками, насмехаясь над
каждым, Саша заметно выделял Маклакова на особое место, говорил с ним всегда серьёзно, видимо, охотнее, чем с другими,
и даже за глаза не бранил его.
Но о бомбах не любили говорить,
и почти
каждый раз, когда кто-нибудь вспоминал о них,
все усиленно старались свести разговор на другие темы.
Вообще же о войне говорили неохотно, как бы стесняясь друг друга, точно
каждый боялся сказать какое-то опасное слово. В дни поражений
все пили водку больше обычного, а напиваясь пьяными, ссорились из-за пустяков. Если во время беседы присутствовал Саша, он вскипал
и ругался...
— Итак, — продолжал Саша, вынув из кармана револьвер
и рассматривая его, — завтра с утра
каждый должен быть у своего дела — слышали? Имейте в виду, что теперь дела будет у
всех больше, — часть наших уедет в Петербург, это раз; во-вторых — именно теперь вы
все должны особенно насторожить
и глаза
и уши. Люди начнут болтать разное по поводу этой истории, революционеришки станут менее осторожны — понятно?
Климкову начинало казаться, что брат торопливо открывает перед ним ряд маленьких дверей
и за
каждой из них
всё более приятного шума
и света. Он оглядывался вокруг, всасывая новые впечатления,
и порою тревожно расширял глаза — ему казалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо товарища по службе. Стояли перед клеткой обезьян, Яков с доброй улыбкой в глазах говорил...
И, повинуясь влечению к новым для него людям, он
всё чаще посещал Якова, более настойчиво искал встреч с Ольгой, а после
каждого свидания с ними — тихим голосом, подробно докладывал Саше о том, что они говорили, что думают делать.
И ему было приятно говорить о них, он повторял их речи с тайным удовольствием.
И пусть в дверях встанет Ольга, одетая в белое, тогда он поднимется, обойдёт
всю комнату
и каждого человека с размаху ударит по лицу, — пусть Ольга видит, что ему противны
все они.
Люди толкались, забегая один вперёд другого, размахивали руками, кидали в воздух шапки, впереди
всех, наклонив голову, точно бык, шёл Мельников с тяжёлою палкой в руках
и национальным флагом на ней. Он смотрел в землю, ноги поднимал высоко
и, должно быть, с большой силою топал о землю, — при
каждом ударе тело его вздрагивало
и голова качалась. Его рёв густо выделялся из нестройного хаоса жидких, смятённых криков обилием охающих звуков.
Полуголое, облитое кровью, оно мягко, как тесто, хлопалось о камни, с
каждым ударом
всё более теряя сходство с фигурою человека, люди озабоченно трудились над ним, а худенький мужичок, стараясь раздавить череп, наступал на него ногой
и вопил...
Мельников не явился ночевать, Евсей пролежал
всю ночь один, стараясь не двигаться. При
каждом движении полог над кроватью колебался, в лицо веял запах сырости, а кровать певуче скрипела. Пользуясь тишиной, в комнате бегали
и шуршали проклятые мыши, шорох разрывал тонкую сеть дум о Якове, Саше,
и сквозь эти разрывы Евсей видел мёртвую, спокойно ожидающую пустоту вокруг себя, — с нею настойчиво хотела слиться пустота его души.
Неточные совпадения
Пусть
каждый возьмет в руки по улице… черт возьми, по улице — по метле!
и вымели бы
всю улицу, что идет к трактиру,
и вымели бы чисто…
Недаром порывается // В Москву, в новорситет!» // А Влас его поглаживал: // «Дай Бог тебе
и серебра, //
И золотца, дай умную, // Здоровую жену!» // — Не надо мне ни серебра, // Ни золота, а дай Господь, // Чтоб землякам моим //
И каждому крестьянину // Жилось вольготно-весело // На
всей святой Руси!
Батрачка безответная // На
каждого, кто чем-нибудь // Помог ей в черный день, //
Всю жизнь о соли думала, // О соли пела Домнушка — // Стирала ли, косила ли, // Баюкала ли Гришеньку, // Любимого сынка. // Как сжалось сердце мальчика, // Когда крестьянки вспомнили //
И спели песню Домнину // (Прозвал ее «Соленою» // Находчивый вахлак).
У
каждого крестьянина // Душа что туча черная — // Гневна, грозна, —
и надо бы // Громам греметь оттудова, // Кровавым лить дождям, // А
все вином кончается. // Пошла по жилам чарочка — //
И рассмеялась добрая // Крестьянская душа! // Не горевать тут надобно, // Гляди кругом — возрадуйся! // Ай парни, ай молодушки, // Умеют погулять! // Повымахали косточки, // Повымотали душеньку, // А удаль молодецкую // Про случай сберегли!..
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где знает он, в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там
все скоро ощутят, что
каждый должен искать своего счастья
и выгод в том одном, что законно…
и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.