Неточные совпадения
—
Ну, чего орала
да куксилась, дура толстомясая?
—
Ну, что ты испугался? Пугаться вредно. Какая твоя жизнь будет в испуге
да в прятышках? Не видал ты солдата пьяным?
—
Ну, — были мы люди костромские, жили на Ветлуге, в уголку, между двух рек, Ошмы
да Нишмы, место глухое, лесное, место уютное, человеку и всякому зверю удобное.
Ну, про окуней теперь: окунь, братец ты мой, рыба жадная
да хитрая, и ловить её надо умеючи.
— Про себя? — повторил отец. — Я — что же? Я, брат, не умею про себя-то!
Ну, как сбежал отец мой на Волгу, было мне пятнадцать лет. Озорной был. Ты вот тихий, а я — ух какой озорник был! Били меня за это и отец и многие другие, кому надо было. А я не вынослив был на побои, взлупят меня, я — бежать! Вот однажды отец и побей меня в Балахне, а я и убёг на плотах в Кузьдемьянск. С того и началось житьё моё: потерял ведь я отца-то,
да так и не нашёл никогда — вот какое дело!
Ты однако, Матвей, огулом судить не приучайся: озорничали баре — верно, и зверья было много промеж них — тоже верно,
ну, были и хорошие люди, а коли барин-дворянин
да хорош, так уж он — превосходен!
—
Ну, лежит он, — барабанил Пушкарь, — а она день и мочь около него. Парень хоть и прихворнул, а здоровье у него отцово.
Да и повадки, видно, тоже твои. Сказано: хозяйский сын, не поспоришь с ним…
—
Ну,
да! — сказал Пушкарь. — Я знаю! Монастырь.
— Бегала она тут, — бегает, значит,
ну — животная всё-таки глупая — сорвалась! Мы было хотели вытащить её,
да куда она? Ослепла, чай. Пускай уж…
—
Да ведь головы-то нету,
ну, и…
—
Ну и вот, — медленно и сиповато сказывал Маркуша, — стало быть, родится человек, а с ним и доля его родится,
да всю жизнь и ходить за ним, как тень, и ходить, братец ты мой! Ты бы в праву сторону, а она те в леву толкнёть, ты влево, а она те вправо, так и мотаить, так всё и мотаить!
— Видом какая, значить? — говорил Маркуша, двигая кожей на лбу. — Разно это, — на Каме-реке один мужик щукой её видел: вынул вентерь [или мережа — ставное рыболовное орудие типа ловушки. Применяют в речном, озёрном и морском прибрежном рыболовстве — Ред.], ан глядь — щука невеличка. Он её — за жабры, а она ему баить человечьим голосом: отпусти-де меня, Иван, я твоя доля! Он — бежать.
Ну, убёг. Ему — без беды обошлось, а жена вскоре заболела
да на пятый месяц и померла…
—
Да, действительно, — мёртвое мыло! Н-ну, почитайте ещё, — можно?
— Хотя сказано: паси овцы моя, о свиниях же — ни слова, кроме того, что в них Христос бог наш бесприютных чертей загонял! Очень это скорбно всё, сын мой! Прихожанин ты примерный, а вот поспособствовать тебе в деле твоём я и не могу. Одно разве — пришли ты мне татарина своего, побеседую с ним, утешу, может, как, — пришли,
да! Ты знаешь дело моё и свинское на меня хрюкание это. И ты, по человечеству, извинишь мне бессилие моё. Оле нам, человекоподобным!
Ну — путей добрых желаю сердечно! Секлетеюшка — проводи!
—
Да ну-у? — пугливо воскликнул Матвей.
— Что же будет? — соображал он вслух. —
Ну, вот, позвали здешних, а им ничего, кроме Окурова, не надобно и ничего неизвестно; дрёмовцам — кроме Дрёмова, мямлинцам — кроме Мямлина,
да так все одиннадцать уездов, каждый сам за себя, и начнётся между ними неразберимая склока, а воргородские — поумней
да и побойчей всех, их верх и будет! Они, конечно, встанут за те уезды, что на полдень живут, те им дороже…
—
Да ведь не крал он у тебя денег — сам ты подложил ему, сам, чтобы Анну отбить,
ну?
—
Да хотел в Воргород идти и в актёры наняться,
ну — как у меня грыжа, а там требуется должностью кричать много, то Евгенья Петровна говорит — не возьмут меня…
И вот начала она меня прикармливать: то сладенького даст, а то просто так, глазами обласкает,
ну, а известно, о чём в эти годы мальчишки думают, — вытягиваюсь я к ней, как травина к теплу. Женщина захочет — к ней и камень прильнёт, не то что живое. Шло так у нас месяца три — ни в гору, ни под гору, а в горе,
да на горе: настал час, подошла она вплоть ко мне, обнимает, целует, уговаривает...
— А вот, я расскажу, ворона меня любила, это — занятно! Было мне тогда лет шестнадцать, нашёл я её в кустах, на огороде, крыло у неё сломано и нога, в крови вся.
Ну, я её омыл, подвязал кости ниткой с лучинками; била она меня носом, когда я это делал страсть как, все руки вспухли, — больно ей, конечно! Кричит, бьётся, едва глаза не лишила,
да так каждый раз, когда я её перевязывал — бьёт меня не щадя,
да и
ну!
А он — не понял,
да в полицию и заяви на меня,
ну, сейчас приходит околоточный: «Вы Лобковичу-еврею дали денег?» — «Дал».
—
Ну, ты иди куда надо, иди, брат,
да!
— Во-от!
Ну, спасибо, ах ты! А я прямо изныл: зашёл сюда,
да и не знаю, как выбраться.
Ну вот, теперь я с крыльями…
—
Ну да, понятно! — сказала попадья, пожав плечами, и снова начала что-то говорить убедительно и длинно, возбуждая нетерпение гостя.
— По весне наедут в деревни здешние: мы, говорят, на воздух приехали, дышать чтобы вольно, а сами — табачище бесперечь курят, ей-богу, право! Вот те и воздух! А иной возьмёт
да пристрелит сам себя, как намедни один тут, неизвестный. В Сыченой тоже в прошлом году пристрелился один…
Ну, идём к чаю.
—
Ну и — рожа у тебя, Матвей Савельев,
да и у меня! Ох, господи!
«Погоди», — говорит мать, — а сама пуговицы на кофте расстёгивает, он её поднял, под мышки взяв, и повёл, и ушли, а я — за ними,
ну, они, конечно, дверь заперли,
да ведь это всё равно уж!
— А ежели так вот, как Марфа жила, — в подозрениях
да окриках, —
ну, вы меня извините! Мужа тут нету, а просто — мужик, и хранить себя не для кого. Жалко мне было Марфу, а помочь — нечем, глупа уж очень была. Таким бабам, как она, бездетным
да глупым, по-моему, два пути — в монастырь али в развратный дом.
— Чтобы с эдакой бабой, как я,
да не найти себе счастье —
ну, уж извините! Я ему полдуши отдавала — на!
— Не знаю, — задумчиво ответила девушка. — Может быть, и не со зла, а — так, просто. Ведь у них всегда одно — карты
да выпивка, а это, я думаю, надоедает же,
ну и надо ещё что-нибудь говорить. Они удивительно скучные. Вот и вы сегодня какой-то…
— Ах,
да выпишите же хорошую газету!
Ну, голубчик, выпишите!
—
Ну,
да! — печально кивнув головой, сказал Тиунов, сгибаясь над столом.