Неточные совпадения
—
Ну, иди, Танчурочка моя. Ах
да, постой, — сказал он, всё-таки удерживая ее и гладя ее нежную ручку.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, —
да, с развратным отцом…
Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
—
Ну, хорошо, я сейчас выйду и распоряжусь.
Да послали ли за свежим молоком?
— Бумажным.
Ну да, у тебя дар к этому, — прибавил Левин.
—
Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь к этому. Хорошо, как у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде,
да такие мускулы,
да свежесть, как у двенадцатилетней девочки, — а придешь и ты к нам.
Да, так о том, что ты спрашивал: перемены нет, но жаль, что ты так давно не был.
— Может быть, и нельзя помочь, но я чувствую, особенно в эту минуту —
ну да это другое — я чувствую, что я не могу быть спокоен.
— С кореньями, знаешь? Потом тюрбо под густым соусом, потом…. ростбифу;
да смотри, чтобы хорош был.
Да каплунов, что ли,
ну и консервов.
—
Ну да, пармезану. Или ты другой любишь?
—
Да нехорошо.
Ну,
да я о себе не хочу говорить, и к тому же объяснить всего нельзя, — сказал Степан Аркадьич. — Так ты зачем же приехал в Москву?… Эй, принимай! — крикнул он Татарину.
—
Да? — тихо сказала Анна. —
Ну, теперь давай говорить о тебе, — прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. — Давай говорить о твоих делах. Я получила твое письмо и вот приехала.
—
Ну, хорошо, хорошо!…
Да что ж ужин? А, вот и он, — проговорил он, увидав лакея с подносом. — Сюда, сюда ставь, — проговорил он сердито и тотчас же взял водку, налил рюмку и жадно выпил. — Выпей, хочешь? — обратился он к брату, тотчас же повеселев.
—
Да после обеда нет заслуги!
Ну, так я вам дам кофею, идите умывайтесь и убирайтесь, — сказала баронесса, опять садясь и заботливо поворачивая винтик в новом кофейнике. — Пьер, дайте кофе, — обратилась она к Петрицкому, которого она называла Пьер, по его фамилии Петрицкий, не скрывая своих отношений с ним. — Я прибавлю.
—
Да, это само собой разумеется, — отвечал знаменитый доктор, опять взглянув на часы. — Виноват; что, поставлен ли Яузский мост, или надо всё еще кругом объезжать? — спросил он. — А! поставлен.
Да,
ну так я в двадцать минут могу быть. Так мы говорили, что вопрос так поставлен: поддержать питание и исправить нервы. Одно в связи с другим, надо действовать на обе стороны круга.
—
Ну да, всё мне представляется в самом грубом, гадком виде, — продолжала она. — Это моя болезнь Может быть, это пройдет…
—
Ну, смотри же, растирай комья-то, — сказал Левин, подходя к лошади, —
да за Мишкой смотри. А хороший будет всход, тебе по пятидесяти копеек за десятину.
—
Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не считая, если ему не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
—
Да, электрический свет, — сказал Левин. —
Да.
Ну, а где Вронский теперь? — спросил он, вдруг положив мыло.
— Подайте чаю
да скажите Сереже, что Алексей Александрович приехал.
Ну, что, как твое здоровье? Михаил Васильевич, вы у меня не были; посмотрите, как на балконе у меня хорошо, — говорила она, обращаясь то к тому, то к другому.
— О
да! — отвечал Алексей Александрович. — Вот и краса Петергофа, княгиня Тверская, — прибавил он, взглянув в окно на подъезжавший английский, в шорах, экипаж с чрезвычайно высоко поставленным крошечным кузовом коляски. — Какое щегольство! Прелесть!
Ну, так поедемте и мы.
«Боже мой, как светло! Это страшно, но я люблю видеть его лицо и люблю этот фантастический свет… Муж! ах,
да…
Ну, и слава Богу, что с ним всё кончено».
—
Да что же интересного? Все они довольны, как медные гроши; всех победили.
Ну, а мне-то чем же довольным быть? Я никого не победил, а только сапоги снимай сам,
да еще за дверь их сам выставляй. Утром вставай, сейчас же одевайся, иди в салон чай скверный пить. То ли дело дома! Проснешься не торопясь, посердишься на что-нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, всё обдумаешь, не торопишься.
— Какие дети! Год целый не понимал ничего,
да и стыдился, — отвечал старик. —
Ну, сено! Чай настоящий! — повторил он, желая переменить разговор.
—
Да нечего скучать, — сказала ему Агафья Михайловна. —
Ну, что вы сидите дома? Ехали бы на теплые воды, благо собрались.
—
Ну да, ведь вы сами говорите, Иван лучше стал за скотиной ходить.
―
Ну,
ну, так что ты хотел сказать мне про принца? Я прогнала, прогнала беса, ― прибавила она. Бесом называлась между ними ревность. ―
Да, так что ты начал говорить о принце? Почему тебе так тяжело было?
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил…
Да что ж он не едет? Он добр, он сам не знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей, будет вредно!
Ну, хорошо,
ну дайте ей кормилицу.
Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
—
Да,
да… именно… — вздыхая говорил Облонский. — Я затем и приехал. То есть не собственно затем… Меня сделали камергером,
ну, надо было благодарить. Но, главное, надо устроить это.
— А это сестра в белом атласе?
Ну, слушай, как рявкнет дьякон: «
да боится своего мужа».
—
Ну, хорошо, а я велю подчистить здесь. Здесь грязно и воняет, я думаю. Маша! убери здесь, — с трудом сказал больной. —
Да как уберешь, сама уйди, — прибавил он, вопросительно глядя на брата.
—
Ну,
да, впрочем, и некогда, — прибавил Сергей Иванович, увидав выбегавших детей.
—
Ну,
да не про это мы говорим, — покраснев сказала Кити.
—
Да нет, Костя,
да постой,
да послушай! — говорила она, с страдальчески-соболезнующим выражением глядя на него. —
Ну, что же ты можешь думать? Когда для меня нет людей, нету, нету!…
Ну хочешь ты, чтоб я никого не видала?
Ну,
да если предположим самое счастливое: дети не будут больше умирать, и я кое-как воспитаю их.
—
Да ну скажите, Весловский, чем соединяют камни?
—
Да,
да, — отвернувшись и глядя в открытое окно, сказала Анна. — Но я не была виновата. И кто виноват? Что такое виноват? Разве могло быть иначе?
Ну, как ты думаешь? Могло ли быть, чтобы ты не была жена Стивы?
—
Ну да,
ну да, — говорила Дарья Александровна, слушая те самые аргументы, которые она сама себе приводила, и не находя в них более прежней убедительности.
—
Да, это его статью ты так хвалил?
Ну, а потом? — сказала Кити.
― А, Алины-Надины.
Ну, у нас места нет. А иди к тому столу
да занимай скорее место, ― сказал князь и, отвернувшись, осторожно принял тарелку с ухою из налимов.
―
Ну, как же!
Ну, князь Чеченский, известный.
Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий?
Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «
ну что, Василий, кто
да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий».
Да, брат, так-то!
—
Ну,
да, впрочем, это никому не интересно, — сказала она и обратилась к Англичанке.
—
Да, они хотели к тебе ехать.
Ну, как тебе понравился Левин? — сказал он, садясь подле нее.
—
Да как же ты хочешь? — сказал Степан Аркадьич. —
Ну, положим, директор банка получает десять тысяч, — ведь он стоит этого. Или инженер получает двадцать тысяч. Живое дело, как хочешь!
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене;
ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене
да еще в деревню, —
ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
— Так вы жену мою увидите. Я писал ей, но вы прежде увидите; пожалуйста, скажите, что меня видели и что all right. [всё в порядке.] Она поймет. А впрочем, скажите ей, будьте добры, что я назначен членом комиссии соединенного…
Ну,
да она поймет! Знаете, les petites misères de la vie humaine, [маленькие неприятности человеческой жизни,] — как бы извиняясь, обратился он к княгине. — А Мягкая-то, не Лиза, а Бибиш, посылает-таки тысячу ружей и двенадцать сестер. Я вам говорил?
— Давно, няня, давно? — поспешно говорила Кити, садясь на стул и приготовляясь к кормлению. —
Да дайте же мне его скорее. Ах, няня, какая вы скучная,
ну, после чепчик завяжете!
—
Да что же в воскресенье в церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они ничего не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное дело в церкви,
ну они вынули по копейке и дали. А на что — они сами не знают.
— А ты очень испугался? — сказала она. — И я тоже, но мне теперь больше страшно, как уж прошло. Я пойду посмотреть дуб. А как мил Катавасов!
Да и вообще целый день было так приятно. И ты с Сергеем Иванычем так хорош, когда ты захочешь…
Ну, иди к ним. А то после ванны здесь всегда жарко и пар…