Неточные совпадения
«Пусть горе моё будет
в радость тебе и грех мой — на забаву, не пожалуюсь ни словом никогда, всё на
себя возьму перед господом и людьми! Так ты обласкал всю меня и утешил, золотое сердце, цветочек тихий! Как
в ручье выкупалась я, и словно
душу ты мне омыл — дай тебе господи за ласку твою всё счастье, какое есть…»
При жизни отца он много думал о городе и, обижаясь, что его не пускают на улицу, представлял
себе городскую жизнь полной каких-то тайных соблазнов и весёлых затей. И хотя отец внушил ему своё недоверчивое отношение к людям, но это чувство неглубоко легло
в душу юноши и не ослабило его интереса к жизни города. Он ходил по улицам, зорко и дружественно наблюдая за всем, что ставила на пути его окуровская жизнь.
Тринадцать раз после смерти храброго солдата Пушкарёва плакала осень; ничем не отмеченные друг от друга, пустые годы прошли мимо Кожемякина тихонько один за другим, точно тёмные странники на богомолье, не оставив ничего за
собою, кроме спокойной, привычной скуки, — так привычной, что она уже не чувствовалась
в душе, словно хорошо разношенный сапог на ноге.
— Тут, барынька,
в слове этом, задача задана: бог говорить — доля, а дьявол — воля, это он, чтобы спутать нас, подсказывает! И кто как слышить.
В ину
душу омманное это слово западёть, дьяволово-то, и почнёть человек думать про
себя: я во всём волен, и станеть с этого либо глупым, либо
в разбойники попадёть, — вот оно!
— Живёшь, живёшь и вдруг с ужасом видишь
себя в чужой стране, среди чужих людей. И все друг другу чужды, ничем не связаны, — ничем живым, а так — мёртвая петля сдавила всех и
душит…
И каждый раз, когда женщина говорила о многотрудной жизни сеятелей разумного, он невольно вспоминал яркие рассказы отца о старинных людях, которые смолоду весело промышляли душегубством и разбоем, а под старость тайно и покорно уходили
в скиты «
душа́ спасать». Было для него что-то общее между этими двумя рядами одинаково чуждых и неведомых ему людей, — соединяла их какая-то иная жизнь, он любовался ею, но она не влекла его к
себе, как не влекли его и все другие сказки.
«Никогда я на женщину руки не поднимал, — уж какие были те, и Дунька, и Сашка… разве эта — ровня им! А замучил бы! Милая, пала ты мне на
душу молоньей — и сожгла! Побить бы, а после —
в ногах валяться, — слёзы бы твои пил! Вот еду к Мокею Чапунову, нехорошему человеку, снохачу. Зажгу теперь
себя со всех концов — на кой я леший нужен!»
— Сгниёте вы
в грязи, пока,
в носах ковыряя,
душу искать станете, не нажили ещё вы её: непосеянного — не сожнёшь! Занимаетесь розысками
души, а чуть что — друг друга за горло, и жизнь с вами опасна, как среди зверей. Человек же
в пренебрежении и один на земле, как на болотной кочке, а вокруг трясина да лесная тьма. Каждый один, все потеряны, всюду тревога и безместное брожение по всей земле.
Себя бы допрежде нашли, друг другу подали бы руки крепко и неразрывно…
— Не уважаю, — говорит, — я народ: лентяй он, любит жить
в праздности, особенно зимою, любови к делу не носит
в себе, оттого и покоя
в душе не имеет. Коли много говорит, это для того, чтобы скрыть изъяны свои, а если молчит — стало быть, ничему не верит. Начало
в нём неясное и непонятное, и совсем это без пользы, что вокруг его такое множество властей понаставлено: ежели
в самом человеке начала нет — снаружи начало это не вгонишь. Шаткий народ и неверующий.
— Тело у нас — битое, а
душа — крепка и не жила ещё, а всё пряталась
в лесах, монастырях,
в потёмках,
в пьянстве, разгуле, бродяжестве да
в самой
себе. Духовно все мы ещё подростки, и жизни у нас впереди — непочат край. Не робь, ребята, выкарабкивайся! Встанет Русь, только верь
в это, верою всё доброе создано, будем верить — и всё сумеем сделать.
Думаю я про него: должен был этот человек знать какое-то великое счастье, жил некогда великой и страшной радостью, горел
в огне — осветился изнутри, не угасил его и
себе, и по сей день светит миру
душа его этим огнём, да не погаснет по вся дни жизни и до последнего часа.
Взглянув на
себя в зеркало и вздохнув, пошёл
в сад, неся
в душе что-то неясное, беспокойное и новое.
Но он тотчас оттолкнул от
себя эту мысль, коварно являвшуюся
в минуты, когда злоба к Максиму напрягалась особенно туго; а все другие мысли, ничего не объясняя, только увеличивали горький и обидный осадок
в душе; Кожемякин ворочался на полу, тяжело прижатый ими, и вздыхал...
Завидев сквозь сети зелени зоркие окна кельи старца, Кожемякин снимал картуз, подойдя к людям, трижды
в пояс кланялся им, чувствуя
себя грешнее всех; садился на одну из трёх скамей у крыльца или отходил
в сторону, под мачтовую сосну, и, прижавшись к ней, благоговейно ждал выхода старца, простеньких его слов, так легко умягчавших
душу миром и покорностью судьбе.
Предупреждение Никона встряхнуло
в душе Кожемякина все его подозрения и отрицательные чувства к Марфе и Посулову: мясник всё чаще занимал у него деньги и всё упорнее избегал встреч с ним у
себя дома. А
в гостях или
в трактире он как-то незаметно подкрадывался к Матвею Савельеву и вдруг — сзади или сбоку — говорил...
И всегда так будет, мил-друг:
в мыслях другого-то, может, и подержу, а с
собой — не положу, если ты мне закон не по церкви да по хозяйству, а — по
душе!
Встречая
в зеркале своё отражение, он видел, что лицо у него растерянное и унылое, глаза смотрят виновато, ему становилось жалко
себя и обидно, он хмурился, оглядываясь, как бы ища, за что бы взяться, чем сорвать с
души серую, липкую паутину.
«Давно не касался я записей моих, занятый пустою надеждой доплыть куда-то вопреки течению; кружился-кружился и ныне, искалечен о подводные камни и крутые берега, снова одинок и смотрю
в душу мою, как
в разбитое зеркало. Вот — всю жизнь натуживался людей понять, а сам
себя — не понимаю,
в чём начало моё — не вижу и ничего ясного не могу сказать о
себе».
Он чувствовал
себя за книгою как
в полусне, полном печальных видений, и видения эти усыпляли
душу, рассказывая однообразную сказку о безуспешных попытках людей одолеть горе жизни. Иногда вставал из-за стола и долго ходил по комнате, мысленно оспаривая Марка Васильева, Евгению и других упрямцев.
Доверчиво, просто, нередко смущая старика подробностями, она рассказывала ему о своём отце, о чиновниках, игре
в карты, пьянстве, о
себе самой и своих мечтах; эти рассказы, отдалённо напоминая Кожемякину юность, иногда вводили
в сумрак его
души тонкий и печальный луч света, согревая старое сердце.
«Смотрит бог на детей своих и спрашивает
себя: где же я? Нет
в людях духа моего, потерян я и забыт, заветы мои — медь звенящая, и слова моя без
души и без огня, только пепел один, пепел, падающий на камни и снег
в поле пустынном».
Неточные совпадения
Стародум. А! Сколь великой
душе надобно быть
в государе, чтоб стать на стезю истины и никогда с нее не совращаться! Сколько сетей расставлено к уловлению
души человека, имеющего
в руках своих судьбу
себе подобных! И во-первых, толпа скаредных льстецов…
Стародум(целуя сам ее руки). Она
в твоей
душе. Благодарю Бога, что
в самой тебе нахожу твердое основание твоего счастия. Оно не будет зависеть ни от знатности, ни от богатства. Все это прийти к тебе может; однако для тебя есть счастье всего этого больше. Это то, чтоб чувствовать
себя достойною всех благ, которыми ты можешь наслаждаться…
И точно:
в тот же день отписал бригадир на
себя Козыреву движимость и недвижимость, подарив, однако, виновному хижину на краю города, чтобы было где
душу спасти и
себя прокормить.
Но что весьма достойно примечания: как ни ужасны пытки и мучения,
в изобилии по всей картине рассеянные, и как ни удручают
душу кривлянья и судороги злодеев, для коих те муки приуготовлены, но каждому зрителю непременно сдается, что даже и сии страдания менее мучительны, нежели страдания сего подлинного изверга, который до того всякое естество
в себе победил, что и на сии неслыханные истязания хладным и непонятливым оком взирать может".
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того,
в глубине
души ему хотелось испытать
себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была
в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.