Неточные совпадения
Ему шёл седьмой год, когда мать его
вдруг исчезла из дома: она не умерла,
а просто однажды ночью тайно ушла куда-то, оставив в памяти мальчика неясный очерк своей тонкой фигуры, пугливый блеск тёмных глаз, торопливые движения маленьких смуглых рук, — они всегда боязливо прятались. Ни одного слова её не осталось в памяти сына.
А он
вдруг подошёл, сел рядом и кротко спросил...
— Жаль собаку-то! Девять лет жила. Ну однако хорошо, что она меня цапнула.
Вдруг бы тебя,
а? Господи помилуй!
Теперь, когда Матвей знал, что мать его ушла в монастырь, Власьевна стала для него ещё более неприятна, он старался избегать встреч с нею,
а разговаривая, не мог смотреть в широкое, надутое лицо стряпухи. И, не без радости, видел, что Власьевна
вдруг точно сморщилась, перестала рядиться в яркие сарафаны, — плотно сжав губы, она покорно согнула шею.
А отец твой — он тоже вроде картошки: явилось
вдруг неизвестно что, и никому никакого уважения!
Пальцы дрожали, перо прыгало, и
вдруг со лба упала на бумагу капля пота. Писатель горестно ахнул: чернила расплывались, от букв пошли во все стороны лапки.
А перевернув страницу, он увидал, что фуксин прошёл сквозь бумагу и слова «деяния же его» окружились синим пятном цвета тех опухолей, которые появлялись после праздников под глазами рабочих. Огорчённый, он решил не трогать эту тетрадку, спрятал её и сшил другую.
С некоторого времени его внимание стал тревожно задевать Савка: встречая Палагу на дворе или в кухне, этот белобрысый парень
вдруг останавливался, точно врастал в землю и, не двигая ни рукой, ни ногой, всем телом наклонялся к ней, точно готовясь упасть, как подрубленное дерево,
а поперёк его лица медленно растекалась до ушей узкая, как разрез ножом, улыбка, чуть-чуть открывая жадный оскал зубов.
Вдруг откуда-то явилась рыжая борода отца, юноша вскочил на ноги, как будто его прутом хлестнуло,
а женщина поднялась тяжко, точно старуха.
Повинуясь
вдруг охватившему его предчувствию чего-то недоброго, он бесшумно пробежал малинник и остановился за углом бани, точно схваченный за сердце крепкою рукою: под берёзами стояла Палага, разведя руки,
а против неё Савка, он держал её за локти и что-то говорил. Его шёпот был громок и отчётлив, но юноша с минуту не мог понять слов, гневно и брезгливо глядя в лицо мачехе. Потом ему стало казаться, что её глаза так же выкатились, как у Савки, и, наконец, он ясно услышал его слова...
А сапожник Македон, держа в зубах шапку, быстрыми ударами хлещет Маклакова с уха на ухо и мычит. Тяжёлый Маклаков мотает головой, ловя какую-то минуту, и
вдруг, ударив сапожника сверху, словно заколачивает его в лёд.
А через несколько дней после этого певчий
вдруг спросил Кожемякина, равнодушно и тупо...
— И вот, вижу я — море! — вытаращив глаза и широко разводя руками, гудел он. — Океан! В одном месте — гора, прямо под облака. Я тут, в полугоре, притулился и сижу с ружьём, будто на охоте.
Вдруг подходит ко мне некое человечище, как бы без лица, в лохмотье одето, плачет и говорит: гора эта — мои грехи,
а сатане — трон! Упёрся плечом в гору, наддал и опрокинул её. Ну, и я полетел!
«Все уходят, — думалось ему с лёгкой, как туман, обидой,
вдруг коснувшейся сердца. Чуть кто получше — то умрёт, то убежит, как Созонт и Марков,
а то прогонят, как дьячка…»
Вдруг его тяжко толкнуло в грудь и голову тёмное воспоминание. Несколько лет назад, вечером, в понедельник, день будний, на колокольнях города
вдруг загудели большие колокола. В монастыре колокол кричал торопливо, точно кликуша, и казалось, что бьют набат,
а у Николы звонарь бил неровно: то с большою силою, то едва касаясь языком меди; медь всхлипывала, кричала.
Однажды Боря
вдруг исчез со двора. Шакир и Наталья забили тревогу,
а постоялка сошла в кухню и стала спокойно уговаривать их...
Ветер лениво гнал с поля сухой снег, мимо окон летели белые облака, острые редкие снежинки шаркали по стёклам. Потом как-то
вдруг всё прекратилось, в крайнее окно глянул луч луны, лёг на пол под ноги женщине светлым пятном,
а переплёт рамы в пятне этом был точно чёрный крест.
— Живёшь, живёшь и
вдруг с ужасом видишь себя в чужой стране, среди чужих людей. И все друг другу чужды, ничем не связаны, — ничем живым,
а так — мёртвая петля сдавила всех и душит…
— И
вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки! Читали вы их,
а я слышала какой-то упрекающий голос, как будто из дали глубокой, из прошлого, некто говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык знаешь,
а — русский? Ты любишь романы читать и чтобы красиво написано было,
а вот тебе — роман о мёртвом мыле! Ты всемирную историю читывала,
а историю души города Окурова — знаешь?
И когда она ушла, — как-то
вдруг, незаметно, точно растаяла, — он сначала почувствовал, что её речи ничего не оставили в нём ясного и прочного,
а только путаницу незнакомых слов.
Когда он впервые рассказал ей о своем грехе с Палагой и о том, как отец убил мачеху, — он заметил, что женщина слушала его жадно, как никогда ещё, глаза её блестели тёмным огнём и лицо поминутно изменялось. И
вдруг по скорбному лицу покатились слёзы,
а голова медленно опустилась, точно кто-то силою согнул шею человека против воли его.
А на дворе как-то
вдруг явился новый человек, маленький, угловатый, ободранный, с тонкими ногами и ненужной бородкой на жёлтом лице. Глаза у него смешно косили, забегая куда-то в переносье; чтобы скрыть это, он прищуривал их, и казалось, что в лице у него плохо спрятан маленький ножик о двух лезвиях, одно — побольше, другое — поменьше.
Легко, точно ребёнка, он поднял её на руки, обнял всю,
а она ловко повернулась грудью к нему и на секунду прижала влажные губы к его сухим губам. Шатаясь, охваченный красным туманом, он нёс её куда-то, но женщина
вдруг забилась в его руках, глухо вскрикивая...
Но
вдруг он подумал, что её можно привязать к себе деньгами, ведь она — бедная,
а надобно сына воспитывать.
И поднялся на ноги, чувствуя пугающее замирание сердца; всё тело
вдруг сделалось вялым, непослушным,
а кровь точно сгустилась, течёт тяжко и — вот остановится сейчас, потопит сердце.
А Наталья всё хочет откормить его, он же ест мало и плохо,
а сам неуёмно тенорком рассказывает что-нибудь всегда. Прошлый раз за чаем
вдруг ошарашил Максима...
Лежу —
вдруг она идёт, бледная, даже, пожалуй, синяя, брови нахмурены, глаза горят, и так идёт, словно на цепи ведут её. Присела на койку; вот, говорит, я тебе чайку принесла, то да сё,
а потом тихо шепчет...
«Сегодня за обедней показалось мне, что поп Александр в мою сторону особо ласково глядел; дождался я его на паперти, подошёл под благословение, спрашиваю — не позволит ли когда придти к нему,
а он
вдруг заторопился, схватил за рукав меня и скороговоркой приглашает...
Услыхал он, оглянулся и
вдруг завял, улыбается,
а щека дрожит.
— Экой дурак! — сказал Тиунов, махнув рукою, и
вдруг все точно провалились куда-то на время,
а потом опять вылезли и, барахтаясь, завопили, забормотали. Нельзя было понять, какое время стоит — день или ночь, всё оделось в туман, стало шатко и неясно. Ходили в баню, парились там и пили пиво,
а потом шли садом в горницы, голые, и толкали друг друга в снег.
С нею было боязно, она казалась безумной,
а уйти от неё — некуда было, и он всё прижимался спиною к чему-то, что качалось и скрипело.
Вдруг косенькая укусила его в плечо и свалилась на пол, стала биться, точно рыба. Савка схватил её за ноги и потащил к двери, крича...
— Ты-ы? — удивлённо спросил Кожемякин и
вдруг — обрадовался,
а в следующую секунду стало обидно, что это не Максим.
Тогда Кожемякин, усмехнувшись, загасил свечу, сел на постель, оглянулся — чёрные стёкла окон
вдруг заблестели, точно быстро протёртые кем-то, на пол спутанно легли клетчатые тени и поползли к двери,
а дойдя до неё, стали подниматься вверх по ней. Ветер шуршал, поглаживая стены дома.
Невозможно смотреть, обезуметь можно, потому, брат, груди женские и животы — это такие места, понимаешь, Исус Христос, цари и святые, — всё человечье из женского живота и от грудей,
а тут
вдруг сапожищами,
а?
Привыкши к этому в ней, мы и на сей раз весу словам её не придали,
а она встала, пошла к двери, да
вдруг, подняв руки к горлу, и упала, прямо на порог лицом. Подняли её, разбилась, кровь носом идёт, положили на скамью, отдышалась немножко — хрипит...
Лицо Марка Васильева было изменчиво, как осенний день: то сумрачно и старообразно,
а то
вдруг загорятся, заблестят на нём молодые, весёлые глаза, и весь он становится другим человеком.
Дядя Марк пришёл через два дня утром, и показалось, как будто в доме выставили рамы,
а все комнаты налились бодрым весенним воздухом. Он сразу же остановился перед Шакиром, разглядел его серое лицо с коротко подстриженными седыми усами и ровной густой бородкой и
вдруг заговорил с ним по-татарски. Шакир как будто даже испугался, изумлённо вскинул вверх брови, открыл рот, точно задохнувшись, и, обнажая обломки чёрных, выкрошившихся зубов, стал смеяться взвизгивающим, радостным смехом.
Поп позвал меня к себе, и она тоже пошла с Любой, сидели там, пили чай,
а дядя Марк доказывал, что хорошо бы в городе театр завести. Потом попадья прекрасно играла на фисгармонии,
а Люба
вдруг заплакала, и все они ушли в другую комнату. Горюшина с попадьёй на ты,
а поп зовёт её Дуня, должно быть, родственница она им. Поп, оставшись с дядей, сейчас же начал говорить о боге; нахмурился, вытянулся, руку поднял вверх и, стоя середи комнаты, трясёт пышными волосами. Дядя отвечал ему кратко и нелюбезно.
— Видите ли — вот вы все здесь, желающие добра отечеству, без сомнения, от души,
а между тем, из-за простой разницы в способах совершения дела, между вами спор даже до взаимных обид. Я бы находил, что это совсем лишнее и очень мешает усвоению разных мыслей, я бы просил — поласковей как и чтобы больше внимания друг ко другу. Это — обидно, когда такие, извините, редкие люди и
вдруг — обижают друг друга, стараясь об одном только добре…
И пламенно начала о том, что жизнь требует от человека самопожертвования,
а Сеня, послушав её,
вдруг ехидно спросил...
— Н-не знаю, — тихо ответила она и тотчас, спохватясь, мило улыбнулась, объясняя: Не успела даже присмотреться, то пьяный, то болен был, — сердце и печёнка болели у него и сердился очень, не на меня,
а от страданий,
а потом
вдруг принесли мёртвого.
Максим подвигался к нему медленно, как будто против своей воли, Кожемякин крякнул, тревожно оглянувшись,
а Горюшина
вдруг встала, пошатнулась и, мигая глазами, протянула Кожемякину руку.
Подняв руки и поправляя причёску, попадья продолжала говорить скучно и серьёзно. На стенках и потолке беседки висели пучки вешних пахучих трав, в тонких лентах солнечных лучей кружился, плавал, опадая, высохший цветень, сверкала радужная пыль.
А на пороге, фыркая и кувыркаясь, играли двое котят, серенький и рыжий. Кожемякин засмотрелся на них, и
вдруг его ушей коснулись странные слова...
Комаровский, точно
вдруг вспомнив что-то, ожидавшее его впереди, ускорил шаги и закачался быстрее,
а Кожемякин, догоняя его, обиженно ворчал...
Вдруг окно лопнуло, распахнулось, и, как дым, повалили в баню плотные сизые облака, приподняли, закружив, понесли и бросили в колючие кусты; разбитый, он лежал, задыхаясь и стоная,
а вокруг него по кустам шнырял невидимый пёс, рыча и воя; сверху наклонилось чьё-то гладкое, безглазое лицо, протянулись длинные руки, обняли, поставили на ноги и, мягко толкая в плечи, стали раскачивать из стороны в сторону,
а Савка, кувыркаясь и катаясь по земле, орал...
«Развязаться бы с этим! — отгоняя мух, взывал к кому-то Кожемякин и
вдруг вспомнил: По времени — надо бы грибам быть,
а в этом году, при засухе такой, пожалуй, не будет грибов…»
И хватал её за плечи, уверенный в победе,
а она
вдруг отодвинулась к двери, просто и ясно сказав...
Часто люди, только что казавшиеся пьяными и бурно шумевшие,
вдруг затихали, наклонясь друг к другу, говорили о чём-то серьёзно и трезво,
а Кожемякин смотрел на них и думал...
Кожемякин стал бояться его,
а рассчитать не решался. Тогда он как-то
вдруг надумал продать завод и остаться с одним Шакиром, но было жалко дом.
Когда Кожемякин отказывался — он густо, недовольно крякал,
а глаза Марфы сонно прикрывались ресницами, точно она
вдруг чувствовала усталость.
Но скоро он заметил, что между этими людьми не всё в ладу: пили чай, весело балагуря про разные разности,
а Никон нет-нет да и собьётся с весёлого лада: глаза
вдруг потемнеют, отуманятся, меж бровей ляжет ижицей глубокая складка, и, разведя ощипанные, но густые светлые усы большим и указательным пальцем, точно очистив путь слову, он скажет в кулак себе что-нибудь неожиданное и как будто — злое.