Неточные совпадения
Он ходит с палкой, как ночной сторож, на конце палки кожаный мяч, чтоб она
не стучала по полу, а шлепала и шаркала
в тон подошвам его сапог.
Вслушиваясь
в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал
в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о том, чего
не следовало делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
— Но нигде
в мире вопрос этот
не ставится с такою остротой, как у нас,
в России, потому что у нас есть категория людей, которых
не мог создать даже высококультурный Запад, — я говорю именно о русской интеллигенции, о людях, чья участь — тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, —
не спеша говорил этот человек, и
в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное, как будто оратор
не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
Он почти сердито стал спрашивать ее, почему она
не читает книг,
не ходит
в театр,
не знает ничего лучше постельки, но Рита, видимо,
не уловив его
тона, спросила спокойно, расплетая волосы...
Беседы с нею всегда утверждали Клима
в самом себе, утверждали
не столько словами, как ее непоколебимо уверенным
тоном. Послушав ее, он находил, что все,
в сущности, очень просто и можно жить легко, уютно. Мать живет только собою и —
не плохо живет. Она ничего
не выдумывает.
Над столом мелькали обезьяньи лапки старушки, безошибочно и ловко передвигая посуду, наливая чай,
не умолкая шелестели ее картавые словечки, — их никто
не слушал. Одетая
в сукно мышиного цвета, она тем более напоминала обезьяну. По морщинам темненького лица быстро скользили легкие улыбочки. Клим нашел улыбочки хитрыми, а старуху неестественной. Ее говорок
тонул в грубоватом и глупом голосе Дмитрия...
С Елизаветой Спивак Кутузов разговаривал редко и мало, но обращался к ней
в дружеском
тоне, на «ты», а иногда ласково называл ее — тетя Лиза, хотя она была старше его, вероятно, только года на два — на три. Нехаеву он
не замечал, но внимательно и всегда издали прислушивался к ее спорам с Дмитрием, неутомимо дразнившим странную девицу.
Глаза ее щурились и мигали от колючего блеска снежных искр. Тихо, суховато покашливая, она говорила с жадностью долго молчавшей, как будто ее только что выпустили из одиночного заключения
в тюрьме. Клим отвечал ей
тоном человека, который уверен, что
не услышит ничего оригинального, но слушал очень внимательно. Переходя с одной темы на другую, она спросила...
Над Москвой хвастливо сияло весеннее утро; по неровному булыжнику цокали подковы, грохотали телеги;
в теплом, светло-голубом воздухе празднично гудела медь колоколов; по истоптанным панелям нешироких, кривых улиц бойко шагали легкие люди; походка их была размашиста, топот ног звучал отчетливо, они
не шаркали подошвами, как петербуржцы. Вообще здесь шума было больше, чем
в Петербурге, и шум был другого
тона,
не такой сыроватый и осторожный, как там.
Она была одета парадно, как будто ожидала гостей или сама собралась
в гости. Лиловое платье, туго обтягивая бюст и торс, придавало ее фигуре что-то напряженное и вызывающее. Она курила папиросу, это — новость. Когда она сказала: «Бог мой, как быстро летит время!» —
в тоне ее слов Клим услышал жалобу, это было тоже
не свойственно ей.
— Нет, я
не хочу задеть кого-либо; я ведь
не пытаюсь убедить, а — рассказываю, — ответил Туробоев, посмотрев
в окно. Клима очень удивил мягкий
тон его ответа. Лютов извивался, подскакивал на стуле, стремясь возражать, осматривал всех
в комнате, но, видя, что Туробоева слушают внимательно, усмехался и молчал.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула
в комнату. Мягкий, но иронический
тон Туробоева воскресил
в нем
не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто
не носит. Самгин понимал, что
не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя
в окно, он сказал...
Ее ласковый
тон не удивил,
не обрадовал его — она должна была сказать что-нибудь такое, могла бы сказать и более милое. Думая о ней, Клим уверенно чувствовал, что теперь, если он будет настойчив, Лидия уступит ему. Но — торопиться
не следует. Нужно подождать, когда она почувствует и достойно оценит то необыкновенное, что возникло
в нем.
В не свойственном ей лирическом
тоне она минуты две-три вспоминала о Петербурге, заставив сына непочтительно подумать, что Петербург за двадцать четыре года до этого вечера был городом маленьким и скучным.
— Как вы понимаете это? — выпытывала она, и всегда оказывалось, что Клим понимает
не так, как следовало бы, по ее мнению. Иногда она ставила вопросы как будто
в тоне упрека. Первый раз Клим почувствовал это, когда она спросила...
Клим начал говорить о Москве
в тон дяде Хрисанфу: с Поклонной горы она кажется хаотической грудой цветистого мусора, сметенного со всей России, но золотые главы многочисленных церквей ее красноречиво говорят, что это
не мусор, а ценнейшая руда.
Ревность
не являлась, но Самгин почувствовал, что
в нем исчезает робость пред Лидией, ощущение зависимости от нее. Солидно,
тоном старшего, он заговорил...
Оттуда на крышу тоже притекал шум, но —
не ликующий шум города, а какой-то зимний, как вой метели, он плыл медленно, непрерывно, но легко
тонул в звоне, грохоте и реве.
—
В таком же
тоне, но еще более резко писал мне Иноков о царе, — сказала Спивак и усмехнулась: — Иноков пишет письма так, как будто
в России только двое грамотных: он и я, а жандармы —
не умеют читать.
Это раздражение
не умиротворяли и солидные речи редактора. Вслушиваясь
в споры, редактор распускал и поднимал губу, тихонько двигаясь на стуле, усаживался все плотнее, как бы опасаясь, что стул выскочит из-под него. Затем он говорил отчетливо, предостерегающим
тоном...
— Наивный вопросец, Самгин, — сказал он уговаривающим
тоном. — Зачем же прекращаться арестам? Ежели вы противоборствуете власти, так
не отказывайтесь посидеть, изредка,
в каталажке, отдохнуть от полезных трудов ваших. А затем, когда трудами вашими совершится революция, — вы сами будете сажать
в каталажки разных граждан.
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к кустам, стала рассказывать о Корвине тем
тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб
не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал
в поле приказчик отца Спивак; привез его
в усадьбу, и мальчик рассказал, что он был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей, был
не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался
в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
—
Не все, — ответил Иноков почему-то виноватым
тоном. — Мне Пуаре рассказал, он очень много знает необыкновенных историй и любит рассказывать.
Не решил я — чем кончить? Закопал он ребенка
в снег и ушел куда-то, пропал без вести или — возмущенный бесплодностью любви — сделал что-нибудь злое? Как думаете?
И, взяв Прейса за плечо, подтолкнул его к двери, а Клим, оставшись
в комнате, глядя
в окно на железную крышу, почувствовал, что ему приятен небрежный
тон, которым мужиковатый Кутузов говорил с маленьким изящным евреем. Ему
не нравились демократические манеры, сапоги, неряшливо подстриженная борода Кутузова; его несколько возмутило отношение к Толстому, но он видел, что все это, хотя и
не украшает Кутузова, но делает его завидно цельным человеком. Это — так.
«Надо решительно объясниться с нею», — додумался он и вечером, тоже демонстративно,
не пошел
в гостиницу, а явился утром, но Алина сказала ему, что Лидия уехала
в Троице-Сергиевскую лавру. Пышно одетая
в шелк, Алина сидела перед зеркалом, подпиливая ногти, и небрежненьким
тоном говорила...
Клим был уверен, что он
не один раз убеждался: «
не было мальчика», и это внушало ему надежду, что все, враждебное ему, захлебнется словами,
утонет в них, как Борис Варавка
в реке, а поток жизни неуклонно потечет
в старом, глубоко прорытом русле.
Она ничуть
не считается с тем, что у меня
в школе учатся девицы хороших семейств, — заговорила мать
тоном человека, у которого начинают болеть зубы.
«Побывав на сцене, она как будто стала проще», — подумал Самгин и начал говорить с нею
в привычном, небрежно шутливом
тоне, но скоро заметил, что это
не нравится ей; вопросительно взглянув на него раз-два, она сжалась, примолкла. Несколько свиданий убедили его, что держаться с нею так, как он держался раньше, уже нельзя, она
не принимает его шуточек, протестует против его
тона молчанием; подожмет губы, прикроет глаза ресницами и — молчит. Это и задело самолюбие Самгина, и обеспокоило его, заставив подумать...
—
Не обижай Алешку, — просила она Любашу и без паузы, тем же
тоном — брату: — Прекрати фокусы! Налейте крепкого, Варя! — сказала она, отодвигая от себя недопитую чашку чая. Клим подозревал, что все это говорится ею без нужды и что она, должно быть, очень избалована, капризна, зла. Сидя рядом с ним, заглядывая
в лицо его, она спрашивала...
Авторитетным
тоном, небрежно, как раньше, он говорил ей маленькие дерзости, бесцеремонно высмеивая ее вкусы, симпатии, мнения; он даже пробовал ласкать ее
в моменты, когда она
не хотела этого или когда это было физиологически неудобно ей.
Держа
в руках чашку чая, Варвара слушала ее почтительно и с тем напряжением, которое является на лице человека, когда он и хочет, но
не может попасть
в тон собеседника.
И стала рассказывать о Спиваке; голос ее звучал брезгливо, после каждой фразы она поджимала увядшие губы;
в ней чувствовалась неизлечимая усталость и злая досада на всех за эту усталость. Но говорила она
тоном, требующим внимания, и Варвара слушала ее, как гимназистка, которой
не любимый ею учитель читает нотацию.
Но, когда пришла Варвара и, взглянув на него, обеспокоенно спросила: что с ним? — он, взяв ее за руку, усадил на диван и стал рассказывать
в тоне шутливом, как бы
не о себе. Он даже привел несколько фраз своей речи, обычных фраз, какие говорятся на студенческих митингах, но тотчас же смутился, замолчал.
— Но уж вы, Сомова,
не мешайте, — попросил Суслов — строго попросил. — Ну-с, дальше, Гогина! — сказал он
тоном учителя
в школе; улыбаясь, Варвара села рядом с ним.
Варвара никогда
не говорила с ним
в таком
тоне; он был уверен, что она смотрит на него все еще так, как смотрела, будучи девицей. Когда же и почему изменился ее взгляд? Он вспомнил, что за несколько недель до этого дня жена, проводив гостей, устало позевнув, спросила...
— Вот — видите? — мягко, уговаривающим
тоном спрашивал он. — Чего же стоит ваше чисто экономическое движение рабочих, руководимых
не вами, а жандармами, чего оно стоит
в сравнении с этим стихийным порывом крестьянства к социальной справедливости?
— Ее арестовали, — сказал Самгин очень тихо, опасаясь, чтоб Кутузов
не услыхал
в его
тоне чувства, которое ему
не нужно слышать, — Самгин сам
не знал, какое это чувство.
Замолчали. Самгин понимал, что молчать невежливо, но что-то мешало ему говорить с этой женщиной
в привычном, докторальном
тоне; а она, вопросительно посматривая на него, как будто ждала, что он скажет. И,
не дождавшись, сказала, вздохнув...
Утешающим
тоном старшей, очень ласково она стала говорить вещи, с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она говорила
не навязывая,
не убеждая, а как бы разбираясь
в том, что знала. Слушать ее тихий, мягкий голос было приятно, желание высмеять ее — исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и поцеловал. Она
не протестовала, продолжая...
Самгин заговорил
в солидном, даже строгом
тоне, но это
не смутило юношу, спокойно выслушав доводы, сказал, тряхнув гладко остриженной головой...
— Он — двоюродный брат мужа, — прежде всего сообщила Лидия, а затем,
в тоне осуждения, рассказала, что Туробоев служил
в каком-то комитете, который называл «Комитетом Тришкина кафтана», затем ему предложили место земского начальника, но он сказал, что
в полицию
не пойдет. Теперь пишет непонятные статьи
в «Петербургских ведомостях» и утверждает, что муза редактора — настоящий нильский крокодил, он живет
в цинковом корыте
в квартире князя Ухтомского и князь пишет передовые статьи по его наущению.
Заседали у Веры Петровны, обсуждая очень трудные вопросы о борьбе с нищетой и пагубной безнравственностью нищих. Самгин с недоумением,
не совсем лестным для этих людей и для матери, убеждался, что она
в обществе «Лишнее — ближнему» признана неоспоримо авторитетной
в практических вопросах. Едва только добродушная Пелымова, всегда торопясь куда-то, давала слишком широкую свободу чувству заботы о ближних, Вера Петровна говорила
в нос, охлаждающим
тоном...
— Владимир,
не скандаль! — густо и
тоном приказания сказала Алина, дернув его за рукав. — На тебя смотрят… Сядь! Пей! Выпьем, Климуша, за его здоровье! Ох, как поет! — медленно проговорила она, закрыв глаза, качая головой. — Спеть бы так, один раз и… — Вздрогнув, она опрокинула рюмку
в рот.
— Люди начинают разбираться
в событиях, — организовался «Союз 17 октября», — сообщал он, но
не очень решительно, точно сомневался: те ли слова говорит и таким ли
тоном следует говорить их? — Тут, знаете, выдвигается Стратонов, оч-чень сильная личность, очень!
— Я здесь с утра до вечера, а нередко и ночую;
в доме у меня — пустовато, да и грусти много, — говорила Марина
тоном старого доверчивого друга, но Самгин, помня, какой грубой, напористой была она, —
не верил ей.
Это было глупо, смешно и унизительно. Этого он
не мог ожидать, даже
не мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то другая женщина заговорит с ним
в таком
тоне. Оглушенный, точно его ударили по голове чем-то мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь, прижала его еще сильней и горячо шептала
в ухо ему...
Самгин отметил, что она говорит о муже
тоном девицы из зажиточной мещанской семьи, как будто она до замужества жила
в глухом уезде, по счастливому случаю вышла замуж за богатого интересного купца
в губернию и вот благодарно, с гордостью вспоминает о своей удаче. Он внимательно вслушивался:
не звучит ли
в словах ее скрытая ирония?
Он спросил ее пренебрежительно и насмешливо, желая рассердить этим, а она ответила
в тоне человека, который
не хочет спорить и убеждать, потому что ленится. Самгин почувствовал, что она вложила
в свои слова больше пренебрежения, чем он
в свой вопрос, и оно у нее — естественнее. Скушав бисквит, она облизнула губы, и снова заклубился дым ее речи...
Заря, быстро изменяя цвета свои, теперь окрасила небо
в тон старой, дешевенькой олеографии, снег как бы покрылся пеплом и уже
не блестел.
Как всегда, ее вкусный голос и речь о незнакомом ему заставили Самгина поддаться обаянию женщины, и он
не подумал о значении этой просьбы, выраженной
тоном человека, который говорит о забавном, о капризе своем. Только на месте,
в незнакомом и неприятном купеческом городе, собираясь
в суд, Самгин сообразил, что согласился участвовать
в краже документов. Это возмутило его.