Уйти красиво и с деньгами

Светлана Гончаренко, 2008

В самый разгар лета 1913 года Лизе Одинцовой, весьма привлекательной барышне, охваченной неуемной жаждой приключений, встретился молодой человек по имени Иван Рянгин. Он совсем не походил на красавца с открытки, но оказался способен на поступок: пробрался ночью на городское кладбище, чтобы сорвать для Лизы ветку сирени. Там Иван услышал странные голоса и обнаружил роскошную шпильку для волос, чем заинтриговал своих друзей. Было решено во что бы то ни стало выяснить, кто и при каких обстоятельствах потерял ценную вещицу. Захватывающее расследование неожиданно превратилось в опасную игру, которая с каждым днем все больше затягивала девушку и ее нового знакомого в пучину таинственных и необъяснимых авантюр.

2

Не дождавшись Мурочки, Лиза стукнула в кухонное окошко Фрязиных. Окно распахнулось, из него высунулось румяное лицо кухарки Сани.

— Где Мурочка? — спросила Лиза.

— Наверху сидят, — ответила Саня. — Делаида Петровна уехали и наказали их во двор не пускать.

— Тогда я сама наверх пройду. Открой, Саня! — потребовала Лиза.

Добросовестная Саня крепко задумалась.

— Делаида Петровна про вас ничего не сказали, — с сомнением пробормотала она. — Идите, барышня, но если что… Если Делаида Петровна вдруг вернутся…

— Пусть! Съест она меня, что ли?

Бедная Мурочка весь день томилась в своей комнатке в мезонине. На ее столе лежал учебник Марго, пара словарей и раскрытый французский роман для девиц, очень глупый. По настоянию тетки Лиза его уже прочитала. Там все дело было в двух сиротках. Свирепые, но благородные цыгане зачем-то похитили их прямо из колыбели и только двадцать лет спустя признались в краже. Две юные цыганки невообразимой красоты и добродетели оказались на деле герцогскими дочками, так что седовласые отцы совершенно зря прокляли двух каких-то виконтов, влюбившихся в этих цыганок. Неужели серьезная Мурочка читает подобную чепуху?

Выяснилось, однако, что Мурочка отбывала повинность. Глубокая рытвина, проделанная на странице мстительным крепким ногтем Аделаиды Петровны, Мурочкиной мачехи, означала место, с какого Мурочке следовало переводить. Получившееся нужно было записывать. Своим круглым почерком Мурочка уже успела вывести: «О, никогда в благодарной груди Викторин не трепыхалось так глубоко спасибо для ее доброго великого папы, укрытого седыми висками!»

— Какой еще великий папа? — засмеялась Лиза. — Римский, что ли? Тут, верно, про дедушку говорится.

— Не учи, сама знаю, — вздохнула Мурочка. — Я нарочно чушь пишу, ей назло! Сижу в заточении, как Золушка. Только та горох перебирала, а я перевожу с французского всякую дрянь. По-моему, горох куда интереснее.

— За что тебе перепало?

— Да ни за что! Из-за Володьки опять. Он накопал червей и одного ей сунул в стакан, а остальных на моей полке спрятал, в банке. Вот и вышло, что все это — моя затея.

Лиза вздохнула. Бедная Мурочка! Бедный Володь-ка! Мелкие придирки тети Анюты ничто в сравнении со строгостями Аделаиды Петровны.

Брат и сестра Фрязины были близнецы — одинаково востролицые, темноглазые и живые. Аделаида Петровна за глаза звала их крысятами. Еще прошлым летом они были Машей и Володей, однако недавно Маша придумала себе и брату имена новые, современные. С Володькой мудрить было нечего — он стал Вовой. Звучало отменно: аристократично и немного залихватски. Сама же Маша долго колебалась между модными Марой и Мурой. Пришлось закрыть глаза и тянуть из конфетной коробки одну из двух бумажек. Попалась та, на которой было написано «Мура».

Лиза с близнецами была знакома с незапамятных времен: Одинцовы и Фрязины были добрыми соседями. Володька, естественно, над девчоночьей дружбой смеялся, но Лизу признавал: она была самой быстроногой в округе и в горелки играла до упаду. Володька увлекался зоологией, то есть нес домой всякую живность — букашек, червей, ежиков. Иногда он притаскивал целое ведро головастиков, добытых в какой-нибудь канаве. Известно, что девчонки головастиков не выносят, особенно тех, у которых уже отрастают лапки. Однако Лиза любовалась этими тварями без всякого трепета и находила, что у них кроткие мордашки. Она даже пугала бедняг, запуская руку в ведро. Все это не могло не вызвать самого серьезного уважения будущего зоолога.

Зато мачеха Аделаида Петровна головастиков боялась. Из-за этого Володька норовил подсунуть банку со своим уловом к ней в спальню, на туалетный столик. Там царил живописный кавардак: цветные флаконы парижских и московских духов, шпильки и гребешки окружали фарфоровую пудреницу в виде белой розы. Пудреница была колоссальных размеров. Мурочка называла ее капустой.

Аделаида Петровна была немного близорука и Володькин живой подарок замечала не сразу. Когда она садилась у зеркала разглядывать свое большое темнобровое лицо, сначала щурила глаза и принимала волнующие позы, которые доставили ей лет пятнадцать назад славу первой нетской красавицы. Теперь ей приходилось улыбаться тоньше, а подбородок сильнее выдвигать вперед, потому что гнездился под ним второй — висячий, неприятный и неискоренимый. Глаза с годами стали мельче, брови реже. Целая пропасть огорчительных мелочей обнаруживалась, если присмотреться!

Аделаида Петровна вздыхала. Ее печальный взгляд падал на ряд знакомых флаконов. Эти флаконы, она помнила, еще утром стояли как-то иначе. В душе сразу вспыхивал едкий гнев на горничную Гашу, которая, должно быть, втайне лила драгоценные ароматы себе на макушку и за пазуху. К тому же среди флаконов и коробок, перепутанных чужой рукой, что-то шевелилось.

Аделаида Петровна щурилась сильнее и приближала лицо к столешнице. Головастики! Они суетились в банке, крутили прозрачными рыбьими хвостами и пучили на Аделаиду Петровну бисерные глазки, отвратительно пристроенные где-то на затылке.

Аделаида Петровна издавала долгий крик. Затем расчетливо — на мягкий ковер или на кушетку — падала в обморок.

Володька не верил в истинность этих обмороков. Крики мачехи его радовали, хотя он знал, что за минутную забаву придется заплатить целым днем сидения в чулане или в запертой приемной отца.

Аделаида Петровна и близнецы никогда открыто не ссорились. Веселый доктор Фрязин не допустил бы, чтоб кто-то притеснял его замечательных детей. Аделаида Петровна это понимала. Поженились они с доктором шесть лет назад по горячей страсти. Оба тогда вдовели. Борис Владимирович Фрязин был живой, невысокий и смуглый — чернявые близнецы пошли в него. Аделаида же Петровна, напротив, отличалась заметным ростом и таким пышным бюстом, что он гнул ее вперед. Хотя эта позировка была как раз в моде и называлась «голубиная грудь», все равно казалось, что Аделаида Петровна рухнула бы под тяжестью бюста, если б он не крепился на сильном торсе и крутых, правильных, как валун, бедрах.

Аделаида Петровна была богатой купеческой вдовой. Платья она выписывала из Москвы и Парижа, любила крупные шляпы с перьями. В тени этих шляп загадочно мерцали ее глаза. Разве мог впечатлительный, с художественной жилкой доктор не влюбиться в такую красоту? «Это не цветок, а целый сад цветущий», — восторгался он. Разве могла Аделаида Петровна остаться равнодушной к натиску доктора — горячего, говорливого, красивого собой, хотя и совершенно лысого?

Была страсть. Но глупые и жестокие дети подобных страстей никогда не разумеют. Аделаида Петровна не имела собственных детей, иметь не надеялась — и не любила ничьих. На Володьку с Мурочкой она не обращала внимания, пока не предоставлялся случай проявить разумную строгость. Бывало это часто. Доктор над выходками близнецов хохотал, но наказывать соглашался. Он считал, что разумные наказания закаляют характер.

— Меня самого отец очень драл, — радостно вспоминал он. — За дело драл, хотя чаще просто под горячую руку. Я зубами скрипел, но не плакал — и вот я жив, и бодр, и удачлив. А вам в чулане посидеть тошно? Эх, богатыри — не вы!

Мурочка тихо ненавидела мачеху. Зато Володька, склонный к естественным наукам, изобретал для бедной Аделаиды Петровны целую кучу, как он говорил, «казней египетских». В ход чаще всего шли червяки и гусеницы. Иногда подбрасывал в шляпную картонку мачехи мышь, придушенную мышеловкой. Недавно отсидел в чулане целый день за то, что посадил майского жука в театральную сумочку Аделаиды Петровны. Предварительно Володька окропил жука одеколоном, и бедное насекомое на время лишилось рассудка.

Аделаида Петровна раскрыла сумочку в самый разгар «Принцессы Грезы» — понадобилось незаметно достать платочек и вытереть увлажнившуюся в духоте шею, не то пудра слиняла бы пятнами. Тогда-то из атласных недр ридикюля и вырвался на волю очумелый жук. Он немного повисел в воздухе перед носом Аделаиды Петровны, а потом, гудя, стал метаться над головой зрителей. Скоро его повлекли огни рампы. Жук кружил над сценой, пока с лету не ударился в благородный лоб трагика Варнавина-Бельского, а потом рикошетом пал без чувств в бархатные колени принцессы Грезы.

Варнавин играл средневекового рыцаря, который только что скончался. Актер полулежал в удобной позе среди красиво расстеленных шелков и даже подремывал.

Нежданно получив в лоб, Варнавин проснулся, сел и оглянулся по сторонам. Он тут же вновь свалился на ложе, но было поздно: поднялся шум и хохот. Нерасторопная принцесса Греза сидела с жуком на коленях и не могла вымолвить ни слова.

Варнавин не сдался. Он стонал и извивался в шелках до тех пор, пока его игра — как всегда, потрясающая — не одолела смех и смущение зрителей. Только тогда он умер второй раз в этот вечер. Его искусство напрочь затмило выходку жука. Зал долго гремел аплодисментами, многие плакали.

За лихие научные опыты Мурочка дала брату прозвище: Чумилка-Ведун. Так звали героя одной детской книжки.

Едва Лиза уселась на Мурочкину кровать и открыла рот, чтобы завести тихий секретный разговор про сегодняшний случай на качелях, как Чумилка затопотал по лестнице. Он до смешного походил на сестру — был такой же щупленький, смуглый, юркий. Только одет был в старую гимназическую куртку хмуро-синего цвета и на голове вместо двух жидких кос имел спартанскую стрижку.

— А я слышал, как ты пришла, — кивнул он Лизе. — Ты, Лизавета, ей-богу, такая стала красивая, что мне совестно говорить тебе «ты».

Лиза усмехнулась. Она считала, что красота тут ни при чем. Просто за последний год она выросла и на целую голову стала выше Володьки. Отсюда его почтение.

— Разве ты, Вова, не должен сидеть сейчас в чулане? — спросила Лиза. — Быть не может, чтоб Мурочка в одиночку расплачивалась за червяков.

— Я сидел, — признался Вова. — Но со мной всегда мой верный друг. — Он вынул из кармана топорного вида перочинный нож и поиграл лезвием. — Догадываетесь, девицы, для чего мне пригодилось это опасное орудие?

— Яблоки чистить, — предположила Лиза.

— А вот и нет! Зря язвите. Я просунул лезвие в дверную щель, поддел крючок — и вот я на свободе.

— Совсем как Нат Пинкертон в «Зеленом фонарике», — вспомнила Мурочка.

— Точно! До девяти часов я буду как ветер, а потом приедут они…

Близнецы мачеху называли между собой не по имени, а безлично — она или издевательски — они, в подражание прислуге.

–…и тогда я вернусь в место своего заключения. Кто-нибудь из вас великодушно накинет снаружи крючок, и все будет шито-крыто.

Лиза решила поддразнить Володьку:

— Я ни за что не буду участвовать в твоем вранье!

— Не удивляюсь, — вздохнул тот. — Красота всегда жестока. Еще бы ты не вредничала! За тобой разинув рот по улицам ходят. Говорят тоже только о тебе…

— Кто это говорит? Ловцы козявок?

Не один Володька, но и все его приятели страстно увлекались естественными науками, сушили гербарии и охотились за блеклыми сибирскими насекомыми.

— Не только ловцы, — сказал Володька. — Например, ты произвела неизгладимое впечатление на Ваньку Рянгина. Интересно только, где это вы с ним виделись? И что ты ему наговорила? Он почему-то находит тебя очень умной.

Лиза с досадой отвернулась к окну. Тот самый Иван? И зачем только она разболталась на качелях о няне и воздухоплавании!

Мурочка все поняла и строго спросила брата:

— Что это еще за Ванька?

— Он недавно из Иркутска приехал. Отец у него строительный подрядчик, будет в полку церковь ставить. А Ванька в нашу гимназию поступил, в шестой класс.

— И тоже мух коллекционирует?

— Что ты! Ванька — голова. Он больше окаменелыми животными занят. Прошлым летом он ездил с отцом куда-то в Югорье и там между делом выкопал настоящие древние кости. Я их видел — темные, будто смоленые. Чей-то зуб громадный, как наша супница!

— Таких зубов не бывает даже у слонов, — не поверила Мурочка.

— Это же древний зуб! Представляете, девы, тут у нас миллионы лет назад было море, потом стоял тропический лес, как в Бразилии, а потом заледенело все. Бродили мамонты, за ними по пятам — древние люди в меховых шубах и с необузданными страстями. Эти люди валили мамонтов, из их бивней делали зубила и рубила и адски боролись за существование. Не люди — звери! Не то что вы, непарнокрылые.

— Что-то не верится. Про этих зверей-людей тебе наплел тот самый неказистый блондин?., как его фамилия?.. Ряскин? — ядовито переспросила Лиза.

Она очень бы хотела запомнить эту фамилию!

Володька просиял от счастья (он посчитал себя казистым брюнетом) и великодушно вступился за приятеля:

— Ну, может, Рянгин немного и невзрачен, но далеко не дурак. И сильный, как черт: два раза Неть переплывает, туда и обратно. У нас ему нравится. Он говорит, Ангара куда холодней и шире Нети и купаться в ней опасно: застынешь и ко дну пойдешь. Еще он на турнике «солнце» делает и в футбол играет. С ним у нас наконец-то выйдет настоящая команда и можно будет кадетов как следует надрать.

— Футбол — скучная игра, — заявила Мурочка. — Мне больше нравится крокет.

— Крокет — забава для тетушек, — парировал Вова. — Лучше уж теннис.

— Или кегли.

— Скажешь тоже! Кегли совсем ерунда!

Лизе дела не было до кеглей, она смотрела в окно. С высоты мезонина далеко были видны крыши и заборы. Небо стало малиновым, в саду Копытиных жарко задышал вальсами оркестр пожарной части. Иногда не в тон музыке попадал какой-нибудь посторонний звук — например, густой гудок, длинный-длинный, как дым, который льнет к земле. Это пароходный. А паровозный другой: веселый, с перехватом — у! у-у-у!

Лето начинается!

Вдруг с улицы постучали в ставню. Лениво тявкнула фрязинская собака Дамка. Трое в мезонине замерли на своих местах и тревожно уставились друг на друга. Грозный призрак Аделаиды Петровны в колоссальной шляпе мелькнул перед их глазами. Неужели?..

Стук повторился, и чей-то голос спросил:

— Эй, Фрязин, ты дома?

Вова подмигнул сестре и Лизе:

— Так это он и есть, Ванька!

Он высунулся из мезонинного окошка и замахал руками:

— Я здесь, Рянгин! Иди к калитке, я открою!

— Ты же в чулане заперт, — напомнила заботливая Мурочка.

— А, ерунда! До девяти еще пропасть времени, под арест засесть успею, — махнул рукой Володька и скатился вниз по лестнице.

Лиза осталась сидеть неподвижно. Второе явление утреннего блондина подстроила, наверное, сама судьба! Ей очень хотелось взглянуть на гостя хоть одним глазком и удостовериться, так ли он неказист.

Мурочка тоже сгорала от любопытства.

— Бунт так бунт! — сказала она. — Как ты, Лиза, считаешь: если я, как Чумилка, сейчас сбегу отсюда, а к девяти вернусь и засяду за перевод, будет это большим преступлением?

— Не думаю, — ответила Лиза. — Я бы вообще ни за что тут не сидела. Тетю Анюту я всегда улещиваю какими-нибудь сладкими словечками. Да еще прилизанными волосами — она это очень ценит.

Мурочка вздохнула:

— У нас такие штуки не проходят! Но мне ужасно хочется спуститься вниз. Вот бы посмотреть, какая физиономия будет у этого Рянгина, когда он тебя увидит. Он ведь сражен, совершенно сражен! С первого взгляда! И Володька то же самое говорит. Интересно, где они сейчас?

Она высунулась в окно и сообщила:

— Они в сад пошли! Давай туда нагрянем, а?

— Ни за что! Он подумает, что я его преследую.

— Не подумает. Ты же не знала, что он сюда притащится. Давай-ка его огорошим! Просто мимо пройдем, и все. Если б ты, Лиза, знала, как я тут измучилась с этими проклятыми французскими цыганами! Заслужила я за свои муки хоть какое-то развлечение?

— Конечно заслужила!

Лиза всегда жалела Мурочку. Сама Лиза с трех лет росла без матери, которую не помнила. Лизу дома баловали и обожали, несмотря на мелкие придирки, все — и отец, и тетка, и няня Артемьевна. А вот Мурочке приходилось быть Золушкой из-за зловредной мачехи. Чтобы повеселить подругу, почему бы и не огорошить Рянгина?

Что с Рянгиным будет, Лиза представляла себе очень хорошо. Была она опытная красавица и с малых лет заметила, что, завидев ее, мальчишки пускаются устраивать глупости двух родов. Одни просто цепенеют, конфузятся, роняют чашки и прячутся под диван. Таких они с Мурочкой называли столбами. Другие начинают бешено визжать, гримасничать и гоготать — эти обезьяны. Они забавнее, но противнее столбов. Рянгин, конечно, типичный столб.

Любопытно, но Мурочку эта классификация веселила не меньше, чем Лизу. Она и не думала ревновать к успехам подруги, потому что была особой серьезной. Влюблялась всегда в кого-нибудь значительного и совершенно недостижимого — в Наполеона, в Лермонтова, в учителя словесности. Сейчас она обожала трагика Варнавина-Бельского.

Лиза с Мурочкой тихонько спустились по лестнице и скользнули к черным дверям через гостиную, столовую и докторскую приемную.

В саду было тихо. Пахло влажной землей, как всегда бывает весной, а еще сиренью и вечерней пылью.

Город Нетск пылью славился — в засуху почва на дорогах истиралась в тончайшую пудру пополам с колючим желтым песком. Если ветер поднимался — закрывай глаза, затыкай уши; даже в карманы пыли нанесет! Теперешний июнь начинался тихо, зелень была еще густая, чистая, но летняя напасть плыла уже над городом золотым туманом.

Выйдя в сад, Лиза сломала большую ветку, чтобы отмахиваться от комаров, если будут докучать. С веткой в руке, позолоченная закатом, с волосами, спущенными вдоль щек, она показалась на дорожке.

Двое приятелей, которые как раз обменивались какими-то книжками, дружно открыли рот. Книжки полетели на песок. Рянгин Иван, дважды в один присест переплывающий Неть, даже моргать перестал. Он залился таким темным румянцем, что ярко обозначились его белые брови. И Вова Фрязин, который видел Лизу в тысяча пятый раз в жизни и третий за сегодняшний день, довольно глупо и смущенно повел носом. Мурочка фыркнула.

— Ага, все про Ника Картера да Пата Коннера читаете, — сказала она, подбирая одну книжку. — Пятак цена, чтение для несмышленых!

— Не суди о том, чего не разумеешь, — огрызнулся Вова. — Я не спорю, глупостей тут много, но и познавательное кое-что есть.

— Ни крошки! Вот посмотри: «Шерлок Холмс против микадо». Это же чушь полнейшая!

Она помахала перед носом брата тоненькой книжкой, которую подняла с дорожки. На обложке красовался ядовито-лимонный профиль знаменитого сыщика. Чуть ниже тот же желтолицый сыщик, не выпуская трубки изо рта, боролся с каким-то человеком в халате. Руки у обоих были зверски вывернуты то ли неистовой борьбой, то ли неопытностью рисовальщика.

Володька выхватил книжку у сестры и сердито сказал:

— Что ты понимаешь! Ты знаешь, кто такие ниндзя? Если б знала, мотала бы на ус: когда ночью куда-нибудь хочешь проникнуть незаметно, надо надеть все черное. И обувь найти, в которой можно ступать бесшумно — например, теннисные туфли. Только они тоже должны быть черные. Их можно тушью покрасить. На голову — черную повязку. Лучше захватить с собой не дубину или багор, а побольше ножей и крючьев. Тогда ты легко взберешься во второй этаж…

— Зачем? — спросила Мурочка. — Всюду есть лестницы. Не воровать же я собираюсь.

— А если она вдруг возьмет и вернется раньше времени? Как ты в мезонин попадешь?

— Неужели же с помощью крючьев?

Лиза старательно обмахивалась веткой: комары в самом деле начали подвывать у уха. Изредка она поглядывала в сторону собственного дома и видела, что там, в гостиной, уже зажгли большую розовую лампу. В окнах, несколько размазанные тюлем, мелькали светлые пятна дамских платьев и летних мужских пиджаков. Вскоре послышался рояль, сладко потянуло Шубертом:

Слы-ы-шишь, в роще за-а-звучали

Песни со-о-ловья…

Иван Рянгин неподвижно стоял под кустом сирени. В сумерках он не казался чересчур белобрысым.

— Вы тоже читаете про Пата Коннера? — спросила его Лиза.

— Читаю, — признался он. — От нечего делать. В жизни ведь никогда не случается ничего необыкновенного.

Мурочку вдруг осенило:

— Послушайте, пойдемте лучше в беседку! Не то Саня нас заметит, а ведь мы с Вовой под арестом.

Скорее всего, Саня сидела у себя на кухне и ни за кем не шпионила. Однако под водительством Мурочки вся компания, пригибаясь за кустами и стараясь не шуметь, пробралась в новую фрязинскую беседку.

Здесь, под глухой крышей, за полосатыми занавесями, было совсем темно. Одно полотнище Вова завязал узлом и впустил в беседку немного света. Теперь можно было разглядеть стол без скатерти, венские стулья и серые вечерние лица друг друга. В щелях между занавесками угасал закат, который на глазах из розового делался зеленым.

Ивана Рянгина сумерки ободрили. Он теперь не сводил глаз с Лизы. Иногда она даже закрывалась своей веткой: ей казалось, что он прикасается к ее лицу своим упорным взглядом, будто горячей рукой.

— А здесь жутковато, — оглянувшись, сказала Мурочка. — Вот когда горит лампа, то за столом всегда уютно. Мотыльки собираются на свет и падают прямо в чашки.

— Кроме нас, тут есть кто-то еще, — проскрежетал Вова страшным голосом. — Кто-то невидимый! Он стоит у меня за спиной и дышит. Ой!

Иван Рянгин его одернул:

— Не мели чепухи! Никого тут нет.

— Нет есть! — поддержала брата Мурочка. — Там слева, за кустами, баня. А в бане, известное дело, полно нечисти.

— Верно! В бане живет банник, — вспомнил Вова.

Лиза хотела было сказать, что ее няня в бане живьем видела чертей. Нет, ни слова больше о няне! Хотя заходить в пустую холодную баню Лиза и сама боялась.

— А вот Лизина няня верит, что повсюду полно чертей, — как назло, вставила Мурочка. — Например, стоит только в ладоши хлопнуть — они тут как тут. Это для них условный знак, потому бить в ладоши грешно, а театр — бесовское игрище. Няня так говорит. Ужасно темная! По ней, и слово «черт» сказать нельзя. Например, кто-то за обедом помянет черта, а черт уже в ложке сидит — маленький, меньше мушки, неприметный, прозрачненький. Проглотишь его невзначай вместе с супом, и вот он уже у тебя внутри. Тогда ты начинаешь куролесить, кричать разными голосами — одним словом, беситься. Только особой молитвой такого черта можно вышептать наружу.

— Вы тоже в это верите? — удивленно спросил Лизу Иван Рянгин.

Она горячо и совершенно неубедительно ответила:

— Нет! Нет, конечно. Какая еще нечистая сила? Разве только на кладбище…

— Не так уж далеко отсюда, — зловеще заметил Вова. — Говорят, ночью там такое творится!

— Что именно? — заинтересовался Иван.

— Да говорят, покойники колобродят — особенно те, которые много грешили при жизни. Нет им успокоения, и вот нечистый, которого Лизина няня боится звать чертом (хотя вряд ли это его настоящее имя!), ночью заставляет мертвецов бродить вокруг своих могил. Они пляшут, плачут и соблазняют прохожих. Таковы местные суеверия.

— Кого могут соблазнить истлевшие трупы или скелеты? — спросил Ваня.

— В свете луны скелеты облекаются призрачной плотью, — пояснила Мурочка. — Если такое увидеть, можно помешаться от ужаса.

— Еще про упырей вспомни! — хихикнул Вова.

— Упыри тоже бывают, только не у нас, а на Балканах. Ты читал графа Толстого? Это, конечно, беллетристика, но ужас как страшно. Когда после этого я смотрю на нашего историка Редедю… Он так чмокает губами, что мороз по коже! Я и сейчас вся дрожу!

— У вас, Мура, просто фантазия богатая, — сказал Ваня. — Упыри такие же сказочные герои, как Колобок или Баба-яга. Разве Колобок существует в реальности?

— Не думаю. И вообще, богатая фантазия не у меня, а у Лизы. Я больше склонна к точным наукам. Однако есть факты, для которых нет научного объяснения. Например, кладбищенские огни…

— Ну, это старые сказки! — оживился Ваня. — Давно известно, что газ метан, происходящий от окисления органических останков, способен не только внезапно выделяться из-под земли, но и светиться синеватым пламенем…

— Ах, при чем тут синеватые останки! Чумилка, расскажи про Соловова, — потребовала Мурочка.

Вова замялся:

— Соловов, может, врал…

— Врал? Тогда почему он после этого целый месяц лежал дома в нервной горячке, а? — не сдавалась Мурочка.

— Он на немецком срезаться боялся и потому остался на второй год. Лидтке — зверь, умучит до смерти, доведет до горячки! Он тоже упырь.

— Так это учитель Лидтке плясал на могилах? — удивился Ваня.

Мурочка даже ногой топнула:

— Володька, расскажи!

— Хорошо, — согласился Володька. — Только за истину рассказа не ручаюсь. За что купил, за то и продаю! Итак, слушайте. Сашка Соловов смертельно боялся экзамена по немецкому. Он просто одурел от страха: зубрил день и ночь, из дому отлучался только в церковь, свечку за себя ставить. И вот его младшая сестра, совершенно безмозглая, где-то узнала верный способ выдержать экзамен. А способ такой: ровно в полночь надо пойти одному на кладбище, взять с могилы праведника земли (горсть, никак не меньше!) и завязать в мешочек. Там же, на кладбище, над этим мешочком нужно прочитать пятьдесят раз «Отче наш» и тридцать «Верую», мешочек повесить на шею — и можно смело идти на экзамен.

— А мешок под рубашку спрятать, как ладанку, или надо его сверху носить? — спросил Ваня.

— Этого сказать не могу, — признался Вова. — До мешка у Соловова дело не дошло. Так вот, потащился этот дурень ночью на кладбище…

— Я бы умерла еще по дороге! — пискнула Мурочка не столько от страха, сколько для придания рассказу нужного настроения.

Вова продолжал:

— Потащился он на кладбище и только по дороге сообразил, что не знает, где похоронены настоящие праведники, где так себе, а где полные грешники. Думал он, думал и вдруг вспомнил, что недавно хоронили дурочку Федосью. Она была, помните, вроде городской юродивой: по дворам побиралась, ходила с богомольцами, носила отрепья. Куда уж праведнее! Да только похоронена-то она была в другом конце кладбища, а не там, где Сашка Соловов стоял. Между тем дело шло к полуночи, оставалось в запасе всего минут десять (Сашка для верности с собой дедовы часы взял). Если вокруг ограды бежать к Федосьиной могиле, не поспеть никак, а уж земли в мешок наскрести и подавно. Оставался только один путь…

— Через кладбище, по аллее, мимо часовни! — выпалила Мурочка. — До чего ты, Володька, рассказываешь нудно — заснуть можно.

— Он хорошо рассказывает, обстоятельно, — не согласился Иван. — Все факты излагает в полной последовательности.

— Если меня перебивать, я до утра не кончу, — возмутился Вова. — На самом интересном месте сбила!

— Ты говорил, что Соловов собрался идти напрямик, мимо часовни, — подсказала Лиза.

Она прекрасно знала историю похождений Соловова. Но то ли в сумерках все казалось значительней и страшней, чем днем, то ли ее начал пробирать от садовой сырости вечерний озноб — только она с удивлением поняла, что дрожит. Так же дрожал, наверное, и глупый Сашка Соловов, и его серенькие, как воробьиные перья, вихры шевелились на макушке.

Еще бы Соловову не струхнуть! Никольское кладбище в Нетске самое старое. Кусты разрослись там в непролазные кущи, а уж возле часовни и вовсе стояли высоченные деревья, как лес над богатыми могилами, над мраморными обелисками да урнами. Бедный, бедный Соловов!

— Всем известно, что на кладбище водится нечистая сила, — загробным голосом гудел Вова. — Но Лидтке Сашка боялся больше, чем самого крупного черта.

Лысая голова Федора Людвиговича, его мефистофельская бородка и пронзительный взгляд внушали Соловову необоримый трепет…

— Чумилка, не увлекайся! — прервала его Мурочка. — К чему эти красоты?

Володька обиделся:

— Сама бы тогда и рассказывала! Ладно, буду краток и сух. Решился Соловов идти к Федосьиной могилке напрямик через кладбище. Сначала он бодро шагал, а потом душа его ушла в пятки — кругом темнотища, только кресты белеют. Вроде бы и луна светила, но как только Соловов забрался далеко в кусты, она сразу за тучу зашла. Сашка зажмурил глаза и припустил бегом. Тут он запнулся за корень — а может, нога о ногу заплелась. Растянулся во весь рост, полежал немного. Руки-ноги вроде целы. Хотел подняться, вдруг слышит шаги. Недалеко где-то, за кустами, топочут: топ-топ-топ. Будто бы даже несколько человек. Или это не люди вовсе?

Володька значительно замолчал. Сразу стало слышно, как под дощатым потолком беседки ноет беспокойный комар, а в доме у Одинцовых весело бьют по клавишам.

— Соловов до того испугался, что как был на карачках, так и пополз с дорожки в кусты. Залег там, прислушался — не только шаги, какие-то голоса слышатся. А потом поплыли огни! — скрежетал Володька, постепенно переходя с шепота на тихий вой. — И не синие огни, болотные, про какие нам тут Рянгин рассказывал, а красные, дьявольские. А между ними тени снуют, мечутся, галдят между собой задушенными неживыми голосами…

— Ай! Не надо больше! — не выдержала Мурочка. — Я не буду слушать! Я в дом пойду!

— Твое место в мезонине — ты ведь там сейчас с французского переводишь, не так ли? — холодно бросил Володька. — Сама же просила рассказать!

— Когда ты рассказывал в комнате, совсем не страшно было!

— Да и теперь ничуть не страшно, — сказал Иван Рянгин. — Все это, по-моему, выдумки и преувеличения. А что было дальше с Солововым?

— Дальше он заорал не своим голосом и бросился со всех ног назад, к кладбищенским воротам. За спиной все время топот слышал, но это как раз могло померещиться. Когда бежишь, тебя всегда будто догоняет кто-то. Прибежал Соловов домой и заболел нервной горячкой. Экзамена он, разумеется, никакого не держал — и до сих пор в пятом классе.

— Думаю, Соловов сам себя напугал, — сделал вывод Иван.

Вова с ним не согласился:

— Нет, все-таки там, на кладбище, что-то эдакое есть. Лечил Сашку наш отец. Он говорил, что нервное потрясение было самое настоящее — и сильнейшее. И другие про кладбище нехорошее говорят — мол, и огни там блуждают, и тени бродят, особенно когда в часовне над покойником не читают и она запертая стоит. Тогда нечистой силе и всякой нежити раздолье.

— Ерунда! — стоял на своем Ваня Рянгин. — В каком месте кладбища Соловов видел огни?

— В самой середке, где могила губернаторши Кригер.

— Я знаю это место! — сказала Лиза. — Там растет большой куст белой сирени. Цветы крупные и с остренькими лепестками, как звездочки. Нигде в городе такой больше нет. Мы пробовали у себя развести — ничего не вышло. Жалко. Такая красота! Сейчас, наверное, этот куст весь в цвету…

Ваня встал, скрипнув стулом. Небо между занавесей стало совсем синим, и по нему высыпались неяркие звезды. На этом фоне Ваня казался еще прямее и выше. «Он похож сейчас на статую командора», — шепнула Лизе начитанная Мурочка.

— Этой ночью, — сказал Ваня серьезно, — я пойду на кладбище и увижу так называемые дьявольские огни. А вам, Лиза, я принесу белой сирени.