Неточные совпадения
Вытирая шарфом лицо свое, мать заговорила уже не сердито, а тем уверенным голосом, каким она объясняла непонятную путаницу в нотах,
давая Климу уроки музыки. Она
сказала, что учитель снял с юбки ее гусеницу и только, а ног не обнимал, это было бы неприлично.
Не отводя взгляда из
дали, Лидия
сказала равнодушно и тихо...
Ее рассказы почти всегда раздражали Лидию, но изредка смешили и ее. Смеялась Лидия осторожно, неуверенно и резкими звуками, а посмеявшись немного, оглядывалась, нахмурясь, точно виноватая в неуместном поступке. Сомова приносила романы,
давала их читать Лидии, но, прочитав «Мадам Бовари», Лидия
сказала сердито...
Говоря, он пристально, с улыбочкой, смотрел на Лидию, но она не замечала этого, сбивая наплывы на свече ручкой чайной ложки. Доктор
дал несколько советов, поклонился ей, но она и этого не заметила, а когда он ушел,
сказала, глядя в угол...
Науки не очень интересовали Клима, он хотел знать людей и находил, что роман
дает ему больше знания о них, чем научная книга и лекция. Он даже
сказал Марине, что о человеке искусство знает больше, чем наука.
— Вот, если б вся жизнь остановилась, как эта река, чтоб
дать людям время спокойно и глубоко подумать о себе, — невнятно, в муфту,
сказала она.
Макаров зажег папиросу,
дал спичке догореть до конца, а папиросу бросил на тарелку. Видно было, что он опьянел, на висках у него выступил пот. Клим
сказал, что хочет посмотреть Москву.
— Ты знаешь, — в посте я принуждена была съездить в Саратов, по делу дяди Якова; очень тяжелая поездка! Я там никого не знаю и попала в плен местным… радикалам, они много напортили мне. Мне ничего не удалось сделать, даже свидания не
дали с Яковом Акимовичем. Сознаюсь, что я не очень настаивала на этом. Что могла бы я
сказать ему?
— Мне кажется, — решительно начал Клим, — я даже уверен, — что людям, которые
дают волю воображению, живется легче. Еще Аристотель
сказал, что вымысел правдоподобнее действительности.
— Бог мой, это, кажется, не очень приятная
дама! — усталым голосом
сказала она. — Еврейка? Нет? Как странно, такая практичная. Торгуется, как на базаре. Впрочем, она не похожа на еврейку. Тебе не показалось, что она сообщила о Дмитрии с оттенком удовольствия? Некоторым людям очень нравится сообщать дурные вести.
— Любопытна слишком. Ей все надо знать — судоходство, лесоводство. Книжница. Книги портят женщин. Зимою я познакомился с водевильной актрисой, а она вдруг спрашивает: насколько зависим Ибсен от Ницше? Да черт их знает, кто от кого зависит! Я — от дураков. Мне на днях губернатор
сказал, что я компрометирую себя,
давая работу политическим поднадзорным. Я говорю ему: Превосходительство! Они относятся к работе честно! А он: разве, говорит, у нас, в России, нет уже честных людей неопороченных?
— На днях купец, у которого я урок
даю,
сказал: «Хочется блинов поесть, а знакомые не умирают». Спрашиваю: «Зачем же нужно вам, чтоб они умирали?» — «А блин, говорит, особенно хорош на поминках». Вероятно, теперь он поест блинов…
— Н-да-с, — вот! А недели две тому назад Дронов
дал приличное стихотворение, мы его тиснули, оказалось — Бенедиктова! Разумеется — нас высмеяли. Спрашиваю Дронова: «Что же это значит?» — «Мне, говорит, знакомый семинарист
дал». Гм… Должен
сказать — не верю я в семинариста.
Кутузов
дал Климу толстый конверт, Спивак тихо
сказала...
— Вы были свидетелем безобразия, но — вы не думайте! Я этого не оставлю. Хотя он сумасшедший, — это не оправдание, нет! Елизавета Львовна, почтенная
дама, конечно, не должна знать — верно-с? А ему вы
скажите, что он получит свое!
— Ух! Скажи-ко, чтоб
дали чаю.
За три недели, одиноко прожитых им в квартире Варвары, он убедился, что Любаша играет роль более значительную, чем он приписывал ей. Приходила нарядная
дама под вуалью, с кружевным зонтиком в руках, она очень расстроилась и, кажется, даже испугалась, узнав, что Сомова арестована. Ковыряя зонтиком пол, она нервно
сказала...
— Выпейте с нами, мудрец, — приставал Лютов к Самгину. Клим отказался и шагнул в зал, встречу аплодисментам.
Дама в кокошнике отказалась петь, на ее место встала другая, украинка, с незначительным лицом, вся в цветах, в лентах, а рядом с нею — Кутузов. Он снял полумаску, и Самгин подумал, что она и не нужна ему, фальшивая серая борода неузнаваемо старила его лицо. Толстый маркиз впереди Самгина
сказал...
Анфимьевна, взяв на себя роль домоправительницы, превратила флигель в подобие меблированных комнат, и там, кроме Любаши, поселились два студента, пожилая
дама, корректорша и господин Митрофанов, человек неопределенной профессии. Анфимьевна
сказала о нем...
— Ну, — раздвоились: крестьянская,
скажем, партия, рабочая партия, так! А которая же из них возьмет на себя защиту интересов нации, культуры, государственные интересы? У нас имперское великороссийское дело интеллигенцией не понято, и не заметно у нее желания понять это. Нет, нам необходима третья партия, которая
дала бы стране единоглавие, так
сказать. А то, знаете, все орлы, но домашней птицы — нет.
— Что — яд? У моей
дамы старичок буфетчик есть, такой, я вам
скажу, Менделеев!.. Гуся возьмите…
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет,
сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и не
дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
— Он — дурак, но хочет играть большую роль, вот что, по-моему, — довольно спокойно
сказала Татьяна. — Варя,
дайте чашку крепкого чая Любаше, и я прогоню ее домой, она нездорова.
— Вчера там, — заговорила она, показав глазами на окно, — хоронили мужика. Брат его, знахарь, коновал,
сказал… моей подруге: «Вот, гляди, человек сеет, и каждое зерно, прободая землю,
дает хлеб и еще солому оставит по себе, а самого человека зароют в землю, сгниет, и — никакого толку».
— Вы там
скажите Гогину или Пояркову, чтоб они присылали мне литературы больше и что совершенно необходимо, чтоб сюда снова приехал товарищ Дунаев. А также — чтоб не являлась ко мне бестолковая
дама.
Когда он рассказывал ей о своих встречах и беседах с партийными людями, Никонова слушала как будто не так охотно, как его философические размышления. Она никогда не расспрашивала его о людях. И только один раз, когда он
сказал, что Усов просит не присылать к нему «бестолковую»
даму, она живо спросила...
— Ну, —
сказал он, не понижая голоса, — о ней все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать начали. Скучно, батя! Делать нечего. В карты играть — надоело,
давайте сделаем революцию, что ли? Я эту публику понимаю. Идут в революцию, как неверующие церковь посещают или участвуют в крестных ходах. Вы знаете — рассказ напечатал я, — не читали?
— Постой, —
сказал он, отирая руку о колено, — погоди! Как же это? Должен был трубить горнист. Я — сам солдат! Я — знаю порядок. Горнист должен был сигнал
дать, по закону, — сволочь! — Громко всхлипнув, он матерно выругался. — Василья Мироныча изрубили, — а? Он жену поднимал, тут его саблей…
—
Скажите… Это — не в порядке дознания, —
даю вам честное слово офицера! Это — русский человек спрашивает тоже русского человека… других мыслей, честного человека. Вы допускаете…?
— Все это — ненадолго, ненадолго, —
сказал доктор, разгоняя дым рукой. — Ну-ко,
давай, поставим компресс. Боюсь, как левый глаз у него? Вы, Самгин, идите спать, а часа через два-три смените ее…
— Все
дают, —
сказала Анфимьевна, а из сарая догнал ее слова чей-то чужой голос...
—
Дайте палку, —
сказал студент Николаю, а парню скомандовал: — Вставай! Ну, держись за меня, бери палку! Стоишь? Ну, вот! А — орал! орал!
— Вынесите его в сад, —
сказал Калитин. — Дай-ка мне книжку и все…
— Ой, если б ты знал, что делается в провинции! Я была в шести городах. В Туле…
Сказали — там семьсот винтовок, патроны, а… ничего нет! В Коломне меня едва не… едва успела убежать… Туда приехали какие-то солдаты… ужас!
Дай мне кусок чего-нибудь…
— На природу все жалуются, и музыка об этом, —
сказала Дуняша, вздохнув, но тотчас же усмехнулась. — Впрочем, мужчины любят петь: «Там за
далью непогоды есть блаженная страна…»
Ей долго не
давали петь, потом она что-то
сказала публике и снова удивительно легко запела в тишине.
— Вы, однако, не доктор, — приставал рябой. Жена
дала ему конфету,
сказав...
— Лидию кадеты до того напугали, что она даже лес хотела продать, а вчера уже советовалась со мной, не купить ли ей Отрадное Турчаниновых? Скучно
даме. Отрадное — хорошая усадьба! У меня — закладная на нее… Старик Турчанинов умер в Ницце, наследник его где-то заблудился… — Вздохнула и, замолчав, поджала губы так, точно собиралась свистнуть. Потом, утверждая какое-то решение,
сказала...
— Ну, что вы — сразу?
Дайте вздохнуть человеку! — Он подхватил Самгина под локоть. — Пожалуйте в дом, там приготовлена трапеза… — И, проходя мимо казака,
сказал ему вполголоса: — Поглядывай, Данило, я сейчас Васю пришлю. — И тихими словами оправдал свое распоряжение: — Народ здесь — ужасающий, Клим Иванович, чумовой народ!
—
Дадите, что ли, папироску? — А получив папиросу,
сказал, строго разглядывая фигуру Клима...
Он замолчал, даже поднял руку, как бы желая закрыть себе рот, и этот судорожный наивный жест
дал Самгину право утвердительно
сказать...
— Ужасно, —
сказала дама, разливая вино. — И притом Горемыкин — педераст.
— Вы заметили, что мы вводим в старый текст кое-что от современности? Это очень нравится публике. Я тоже начинаю немного сочинять, куплеты Калхаса — мои. — Говорил он стоя, прижимал перчатку к сердцу и почтительно кланялся кому-то в одну из лож. — Вообще — мы стремимся
дать публике веселый отдых, но — не отвлекая ее от злобы дня. Вот — высмеиваем Витте и других, это, я думаю, полезнее, чем бомбы, — тихонько
сказал он.
Самгин вспомнил, что она уже второй раз называет террор «семейным делом»; так же
сказала она по поводу покушения Тамары Принц на генерала Каульбарса в Одессе. Самгин
дал ей газету, где напечатана была заметка о покушении.
— Взятку надобно
дать, — устало
сказал Захарий.
— Над этим надо подумать, — солидно
сказал он. —
Дайте мне время. Я должен допросить Локтева. Он и сообщит вам мое решение.
— А-а, приехал, — ненужно громко
сказала Марина и, встряхнув какими-то бумагами в левой руке, правую быстро вскинула к подбородку Клима. Она никогда раньше не
давала ему целовать руку, и в этом ее жесте Самгин почувствовал нечто.
— Сегодня он — между прочим —
сказал, что за хороший процент банкир может
дать денег хоть на устройство землетрясения. О банкире — не знаю, но Захар —
даст. Завтракать — рано, —
сказала она, взглянув на часы. — Чаю хочешь? Еще не пил? А я уже давно…
Завтракали в ресторане отеля, потом ездили в коляске по бульварам, были на площади Согласия, посмотрели Нотр
Дам, — толстый седоусый кучер в смешной клеенчатой шляпе поучительно и не без гордости
сказал...
— Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, —
сказала Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке; не взяв ни одного из них, она не кивнула головой на тихое «Мерси, мадам!» и низкий поклон гарсона. — Я не в ладу, не в ладу сама с собой, — продолжала она, взяв Клима под руку и выходя из ресторана. — Но, знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу, из страны, где вешают, в страну, откуда вешателям
дают деньги и где пляшут…