Неточные совпадения
Выскакивая на середину комнаты, раскачиваясь, точно пьяный, он описывал в воздухе руками круги и эллипсы и
говорил об обезьяне, доисторическом человеке, о механизме Вселенной так уверенно, как будто он сам создал Вселенную,
посеял в ней Млечный Путь, разместил созвездия, зажег солнца и привел в движение планеты.
— На
сей вечер хотел я продолжать вам дальше поучение мое, но как пришел новый человек, то надобно, вкратцах, сказать ему исходы мои, —
говорил он, осматривая слушателей бесцветными и как бы пьяными глазами.
— Я — не зря
говорю. Я — человек любопытствующий. Соткнувшись с каким-нибудь ближним из простецов, но беспокойного взгляда на жизнь, я даю ему два-три толчка в направлении, сыну моему любезном, марксистском. И всегда оказывается, что основные начала учения
сего у простеца-то как бы уже где-то под кожей имеются.
«Приходится соглашаться с моим безногим сыном, который
говорит такое: раньше революция на испанский роман с приключениями похожа была, на опасную, но весьма приятную забаву, как, примерно, медвежья охота, а ныне она становится делом сугубо серьезным, муравьиной работой множества простых людей.
Сие, конечно, есть пророчество, однако не лишенное смысла. Действительно: надышали атмосферу заразительную, и доказательством ее заразности не одни мы, сущие здесь пьяницы, служим».
Клим, давно заметив эту его привычку, на
сей раз почувствовал, что Дронов не находит для историка темных красок да и
говорит о нем равнодушно, без оживления, характерного во всех тех случаях, когда он мог обильно напудрить человека пылью своей злости.
Это — не тот город, о котором сквозь зубы
говорит Иван Дронов, старается смешно писать Робинзон и пренебрежительно рассказывают люди, раздраженные неутоленным честолюбием, а может быть, так или иначе, обиженные действительностью, неблагожелательной им. Но на
сей раз Клим подумал об этих людях без раздражения, понимая, что ведь они тоже действительность, которую так благосклонно оправдывал чистенький историк.
Когда Самгин вошел и сел в шестой ряд стульев, доцент Пыльников
говорил, что «пошловато-зеленые сборники “Знания” отжили свой краткий век, успев, однако,
посеять все эстетически и философски малограмотное, политически вредное, что они могли
посеять, засорив, на время, мудрые, незабвенные произведения гениев русской литературы, бессмертных сердцеведов, в совершенстве обладавших чарующей магией слова».
Диомидов выпрямился и, потрясая руками, начал
говорить о «жалких соблазнах мира
сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над духом. Речь его обильно украшалась словами молитв, стихами псалмов, цитатами из церковной литературы, но нередко и чуждо в ней звучали фразы светских проповедников церковной философии...
На
сей раз старик
говорил медленно, как будто устало или — нехотя. И сквозь его слова Самгин поймал чьи-то другие...
Вертелся Ногайцев, щедро
сеял ласковые слова, улыбки и согласно
говорил...
К таким голосам из углов Самгин прислушивался все внимательней, слышал их все более часто, но на
сей раз мешал слушать хозяин квартиры, — размешивая сахар в стакане очень крепкого чая, он пророчески громко и уверенно
говорил...
Здесь, по внесении знамени внутрь дворца, нижние чины были распущены по домам, а штаб — и обер-офицеры, повествует Нащокин, позваны ко дворцу, и как пришли во дворец, при зажжении свеч, ибо целый день в той церемонии продолжался, тогда Ее Императорское Величество, наша всемилостивейшая Государыня, в середине галереи изволили ожидать, и как подполковник, со всеми в галереи войдя, нижайший поклон учинил, Ее Императорское Величество изволила
говорить сими словами:
Неточные совпадения
«И лежал бы град
сей и доднесь в оной погибельной бездне, —
говорит „Летописец“, — ежели бы не был извлечен оттоль твердостью и самоотвержением некоторого неустрашимого штаб-офицера из местных обывателей».
— Не к тому о
сем говорю! — объяснился батюшка, — однако и о нижеследующем не излишне размыслить: паства у нас равнодушная, доходы малые, провизия дорогая… где пастырю-то взять, господин бригадир?
«Для
сего, —
говорил он, — уединись в самый удаленный угол комнаты, сядь, скрести руки под грудью и устреми взоры на пупок».
«Бежали-бежали, —
говорит летописец, — многие, ни до чего не добежав, венец приняли; [Венец принять — умереть мученической смертью.] многих изловили и заключили в узы;
сии почитали себя благополучными».
«Он же, —
говорит по этому поводу летописец, — жалеючи сиротские слезы, всегда отвечал: не время, ибо не готовы еще собираемые известным мне способом для
сего материалы.