Неточные совпадения
— Теперь знаю, что такое! —
говорил он окружающим, спешиваясь у протопоповских ворот. — Все эти размышления мои до
сих пор предварительные были не больше как одною глупостью моею; а теперь я наверное вам скажу, что отец протопоп кроме ничего как просто велел вытравить литеры греческие, а не то так латинские. Так, так, не иначе как так; это верно, что литеры вытравил, и если я теперь не отгадал, то сто раз меня дураком после этого назовите.
Сей же правитель, поляк, не по-владычнему дело
сие рассмотреть изволил, а напустился на меня с криком и рыканием,
говоря, что я потворствую расколу и сопротивляюсь воле моего государя.
Ритор
говорит, что всех умнее был Соломон, а моя попадья утверждает, что я, и должно сознаться, что на
сей раз роскошный царь Сиона имел адвоката гораздо менее стойкого, чем я.
Наиотчайнейший отпор в
сем получил, каким только истина одна отвергаться может: „Умные, —
говорит, — обо всем рассуждают, а я ни о чем судить не могу и никогда не рассуждаю.
Говорят иносказательно, что наилучшее, чтобы женщина ходила с водой против мужчины, ходящего с огнем, то есть дабы, если он с пылкостию, то она была бы с кротостию, но все это, по-моему, еще не ясно, и притом слишком много толкований допускает; а я, глядя на себя с Натальей Николаевной, решаюсь вывесть, что и наивернейшее средство ладить —
сие: пусть считают друг друга умнее друг друга, и оба тогда будут один другого умней.
Служанке, которая подала ему стакан воды, он положил на поднос двугривенный, и когда
сия взять эти деньги сомневалась, он сам сконфузился и заговорил: „Нет, матушка, не обидьте, это у меня такая привычка“; а когда попадья моя вышла ко мне, чтобы волосы мне напомадить, он взял на руки случившуюся здесь за матерью замарашку-девочку кухаркину и
говорит: „Слушай, как вон уточки на бережку разговаривают.
Уточка-франтиха
говорит селезню-козырю: купи коты, купи коты! а селезень отвечает: заказал, заказал!“ И дитя рассмеялось, да и я тоже
сему сочинению словесному птичьего разговора невольно улыбнулся.
За тою же самою занавесью я услышал такие слова: „А ну, покажи-ка мне этого умного попа, который, я слышала, приобык правду
говорить?“ И с
сим занавесь как бы мановением чародейским, на не видимых шнурах, распахнулась, и я увидал пред собою саму боярыню Плодомасову.
23-едекабря. Вот слухи-то какие! Ах, Боже мой милосердный! Ах, Создатель мой всеправедный! Не
говорю чести моей, не
говорю лет ее, но даже сана моего, столь для меня бесценного, и того не пощадили! Гнусники! Но
сие столь недостойно, что не хочу и обижаться.
1-го апреля. Представил записку владыке. Попадья
говорит, напрасно
сего числа представлял: по ее легковерным приметам,
сие первое число апреля обманчиво. Заметим.
В марте месяце
сего года, в проезд чрез наш город губернатора, предводителем дворянства было праздновано торжество, и я, пользуясь
сим случаем моего свидания с губернатором, обратился к оному сановнику с жалобой на обременение помещиками крестьян работами в воскресные дни и даже в двунадесятые праздники и
говорил, что таким образом великая бедность народная еще более увеличивается, ибо по целым селам нет ни у кого ни ржи, ни овса…
Вижу, что нечто дивное на Руси зреет и готовится систематически; народу то потворствуют и мирволят в его дурных склонностях, то внезапно начинают сборы податей, и поступают тогда беспощадно,
говоря при
сем, что
сие „по царскому указу“.
„Ну, —
говорю, — а если бы двадцать?“ — „Ну, а с двадцатью, —
говорит, — уж нечего делать — двадцать одолеют“ — и при
сем рассказал, что однажды он, еще будучи в училище, шел с своим родным братом домой и одновременно с проходившею партией солдат увидели куст калины с немногими ветками
сих никуда почти не годных ягод и устремились овладеть ими, и Ахилла с братом и солдаты человек до сорока, „и произошла, —
говорит, — тут между нами великая свалка, и братца Финогешу убили“.
Негодую страшно; но лекарь наш
говорит, что выйти мне невозможно, ибо у меня будто рецидивная angina, [Ангина (лат.).] и затем проторю дорожку ad patres, [К предкам (лат.).] а
сего бы еще не хотелось.
Я не вытерпел, и хотя лекарь грозил мне опасностью, однако я вышел и
говорил ему о бесчинствах Препотенского; но директор всему
сему весьма рассмеялся.
И что меня еще более убеждает в том, что Русь вступила в фазу шандиизма, так это то, что
сей Шанди
говорил: „Если бы мне, как Санхе-Пансе, дали выбирать для себя государство, то я выбрал бы себе не коммерческое и не богатое, а такое, в котором бы непрестанно как в шутку, так и всерьез смеялись“.
Я стал
се просить: «Маменька, милая, я почитать вас буду, только скажите честно, где мои кости?» — «Не спрашивай,
говорит, Варнаша, им, друг мой, теперь покойно».
— Отец Савелий, вообразите-с: прохожу улицей и вдруг слышу говор. Мещане
говорят о дожде, что дождь ныне ночью был послан после молебствия, а
сей (Ахилла уставил указательный палец левой руки в самый нос моргавшего Данилки), а
сей это опровергал.
— Он, вообразите,
говорил, — опять начал дьякон, потянув Данилку, — он
говорил, что дождь,
сею ночью шедший после вчерашнего мирского молебствия, совсем не по молебствию ниспоследовал.
«Господу, —
говорю, — было угодно меня таким создать», — да с
сими словами и опять заплакал; опять сердце, знаете, сжалось: и сержусь на свои слезы и плачу. Они же, покойница, глядели, глядели на меня и этак молчком меня к себе одним пальчиком и поманули: я упал им в ноги, а они положили мою голову в колени, да и я плачу, и они изволят плакать. Потом встали, да и
говорят...
Марфа Андревна до
сего времени, идучи с отцом Алексеем, всё о покосах изволили разговаривать и внимания на меня будто не обращали, а тут вдруг ступили ножками на крыльцо, оборачиваются ко мне и изволят
говорить такое слово: «Вот тебе, слуга мой, отпускная: пусти своих стариков и брата с детьми на волю!» и положили мне за жилет эту отпускную…
— Да чего ты все до
сих пор
говоришь мне вы, когда я тебе
говорю ты?
Говори мне ты. А теперь подавай мне сюда портреты.
«Ну, теперь подавайте», —
говорит владыка. Подали две мелкие тарелочки горохового супа с сухарями, и только что офицер раздразнил аппетит, как владыка уже и опять встает. «Ну, возблагодаримте, —
говорит, — теперь господа бога по трапезе». Да уж в этот раз как стал читать, так тот молодец не дождался да потихоньку драла и убежал. Рассказывает мне это вчера старик и смеется: «
Сей дух, —
говорит, — ничем же изымается, токмо молитвою и постом».
— Да; но тоже кряхтит и жалуется, что людей нет. «Плывем,
говорит, по глубокой пучине на расшатанном корабле и с пьяными матросами. Хорони бог на
сей случай бури».
Говорит, что был-де будто один какой-то офицер, который, вступив на походе в одну квартиру, заметил по соседству с собою замечательную красавицу и, пленясь ее видом, тотчас же, по своему полковому обычаю, позвал денщика и
говорит: «Как бы, братец, мне с
сею красавицей познакомиться?» А денщик помялся на месте и, как ставил в эту пору самовар, вдруг восклицает: «Дымом пахнет!» Офицер вскочил и бросился в комнату к
сей прелестнице,
говоря: «Ай, сударыня, у вас дымом пахнет, и я пришел вас с вашею красотой спасти от пламени пожара», и таким образом с нею познакомился, а денщика одарил и напоил водкой.
Но спустя немалое время тот же охотник до красоты, перейдя на другое место, также увидал красивую даму, но уже не рядом с собою, а напротив своего окна через улицу, и
говорит денщику: «Ах, познакомь меня с
сею дамой!», но тот, однако, сумел только ответить снова то же самое, что «дымом пахнет!» И офицер увидал, что напрасно он полагался на ум
сего своего помощника, и желанного знакомства через него вторично уже не составил.
Из умов городской интеллигенции Савелий самым успешным образом был вытеснен стихотворением Термосесова. Последний пассаж
сего последнего и скандальное положение, в котором благодаря ему очутилась бойкая почтмейстерша и ее дочери, совсем убрали с местной сцены старого протопопа; все были довольны и все помирали со смеху. О Термосесове
говорили как «об острой бестии»; о протопопе изредка вспоминали как о «скучном маньяке».
— Да-с, ну вот подите же! А по отца дьякона характеру, видите, не все равно что село им в голову, то уж им вынь да положь. «Я,
говорят, этого песика по особенному случаю растревоженный домой принес, и хочу, чтоб он в означение
сего случая таким особенным именем назывался, каких и нет»
Ахилла взялся рукой за сердце и отошел, помышляя: «Не знаю, как все
сие будет?» А безотчетное предчувствие внятно ему
говорило, что он скоро, скоро будет один, и оставит его вся сила его, «и иной его препояшет».
В следующую за
сим ночь, в одиннадцатом часу, дьякон, не
говоря никому ни слова, тихо вышел из дому и побрел на кладбище. Он имел в руке длинный шест и крепкую пеньковую петлю.
— Нет, не стоит
сего…
говорить, — перебил, путаясь, дьякон. — Все я не тем занимался, чем следовало… и напоследях… серчал за памятник… Пустая фантазия: земля и небо сгорят, и все провалится. Какой памятник! То была одна моя несообразность!