Неточные совпадения
Робкий ум мальчика, родившегося среди материка и
не видавшего никогда моря, цепенел перед ужасами и бедами, которыми наполнен путь пловцов. Но с летами ужасы изглаживались из памяти, и в воображении жили, и пережили молодость,
только картины тропических лесов, синего моря, золотого, радужного неба.
Нет науки о путешествиях: авторитеты, начиная от Аристотеля до Ломоносова включительно, молчат; путешествия
не попали под ферулу риторики, и писатель свободен пробираться в недра гор, или опускаться в глубину океанов, с ученою пытливостью, или, пожалуй, на крыльях вдохновения скользить по ним быстро и ловить мимоходом на бумагу их образы; описывать страны и народы исторически, статистически или
только посмотреть, каковы трактиры, — словом, никому
не отведено столько простора и никому от этого так
не тесно писать, как путешественнику.
Можно ли поверить, что в Петербурге есть множество людей, тамошних уроженцев, которые никогда
не бывали в Кронштадте оттого, что туда надо ехать морем, именно оттого, зачем бы стоило съездить за тысячу верст, чтобы
только испытать этот способ путешествия?
Утром я
только что проснулся, как увидел в каюте своего городского слугу, который
не успел с вечера отправиться на берег и ночевал с матросами.
Только у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури
не покидали нас: таков обычай на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Начинается крик, шум, угрозы, с одной стороны по-русски, с другой — энергические ответы и оправдания по-голландски, или по-английски, по-немецки. Друг друга в суматохе
не слышат,
не понимают, а кончится все-таки тем, что расцепятся, — и все смолкнет: корабль нем и недвижим опять;
только часовой задумчиво ходит с ружьем взад и вперед.
«Нет, извольте сказать, чем он нехорош, я требую этого, — продолжает он, окидывая всех взглядом, — двадцать человек обедают, никто слова
не говорит, вы один
только…
Знаете что, — перебил он, — пусть он продолжает потихоньку таскать по кувшину,
только, ради Бога,
не больше кувшина: если его Терентьев и поймает, так что ж ему за важность, что лопарем ударит или затрещину даст: ведь это
не всякий день…» — «А если Терентьев скажет вам, или вы сами поймаете, тогда…» — «Отправлю на бак!» — со вздохом прибавил Петр Александрович.
Удовольствуйтесь беглыми заметками,
не о стране,
не о силах и богатстве ее;
не о жителях,
не о их нравах, а о том
только, что мелькнуло у меня в глазах.
Поэтому я
только и выехал, а
не уехал.
Зато тут другие двигатели
не дают дремать организму: бури, лишения, опасности, ужас, может быть, отчаяние, наконец следует смерть, которая везде следует; здесь
только быстрее, нежели где-нибудь.
Теперь нужно
только спросить: к чему же этот ряд новых опытов выпал на долю человека,
не имеющего запаса свежести и большей впечатлительности, который
не может ни с успехом воспользоваться ими, ни оценить, который даже просто устал выносить их?
Дружба, как бы она ни была сильна, едва ли удержит кого-нибудь от путешествия.
Только любовникам позволительно плакать и рваться от тоски, прощаясь, потому что там другие двигатели: кровь и нервы; оттого и боль в разлуке. Дружба вьет гнездо
не в нервах,
не в крови, а в голове, в сознании.
Напротив того, про «неистинного» друга говорят: «Этот приходит
только есть да пить, а мы
не знаем, каков он на деле».
Сам я
только что собрался обещать вам —
не писать об Англии, а вы требуете, чтоб я писал, сердитесь, что до сих пор
не сказал о ней ни слова.
Пожалуй, без приготовления, да еще без воображения, без наблюдательности, без идеи, путешествие, конечно,
только забава. Но счастлив, кто может и забавляться такою благородною забавой, в которой нехотя чему-нибудь да научишься! Вот Regent-street, Oxford-street, Trafalgar-place —
не живые ли это черты чужой физиономии, на которой движется современная жизнь, и
не звучит ли в именах память прошедшего, повествуя на каждом шагу, как слагалась эта жизнь? Что в этой жизни схожего и что несхожего с нашей?..
Воля ваша, как кто ни расположен
только забавляться, а, бродя в чужом городе и народе,
не сможет отделаться от этих вопросов и закрыть глаза на то, чего
не видал у себя.
Особенно в белье; скатерти — ослепительной белизны, а салфетки были бы тоже, если б они были, но их нет, и вам подадут салфетку
только по настойчивому требованию — и то
не везде.
Женщина же урод
не имеет никакой цены, если
только за ней нет какого-нибудь особенного таланта, который нужен и в Англии.
Этого я
не видал: я
не проникал в семейства и знаю
только понаслышке и по весьма немногим признакам, между прочим по тому, что англичанин, когда хочет познакомиться с вами покороче, оказать особенное внимание, зовет вас к себе, в свое святилище, обедать: больше уж он сделать
не в состоянии.
Этот маленький эпизод напомнил мне, что пройден
только вершок необъятного, ожидающего впереди пространства; что этот эпизод есть обыкновенное явление в этой жизни; что в три года может случиться много такого, чего
не выживешь в шестьдесят лет жизни, особенно нашей русской жизни!
Светское воспитание, если оно в самом деле светское, а
не претензия
только на него,
не так поверхностно, как обыкновенно думают.
Барину по городам ездить
не нужно: он ездит в город
только на ярмарку раз в год да на выборы: и то и другое еще далеко.
Завтрак снова является на столе, после завтрака кофе. Иван Петрович приехал на три дня с женой, с детьми, и с гувернером, и с гувернанткой, с нянькой, с двумя кучерами и с двумя лакеями. Их привезли восемь лошадей: все это поступило на трехдневное содержание хозяина. Иван Петрович дальний родня ему по жене:
не приехать же ему за пятьдесят верст —
только пообедать! После объятий начался подробный рассказ о трудностях и опасностях этого полуторасуточного переезда.
Прибавят
только, что она бедная дворянка, что муж у ней был игрок или спился с кругу и ничего
не оставил.
За этим некуда уже тратить денег,
только вот остался иностранец, который приехал учить гимнастике, да ему
не повезло, а в числе гимнастических упражнений у него нет такой штуки, как выбираться из чужого города без денег, и он
не знает, что делать.
До вечера: как
не до вечера!
Только на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно
не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и
только теперь смолкает.
Он один приделал полки, устроил кровать, вбил гвоздей, сделал вешалку и потом принялся разбирать вещи по порядку, с тою
только разницею, что сапоги положил уже
не с книгами, как прежде, а выстроил их длинным рядом на комоде и бюро, а ваксу, мыло, щетки, чай и сахар разложил на книжной полке.
Но
не бойтесь: она сейчас опять спрячется,
только держитесь обеими руками за что-нибудь.
Он и в жар и в холод всегда застегнут, всегда бодр;
только в жар подбородок у него светится, как будто вымазанный маслом; в качку и
не в качку стоит на ногах твердо, заложив коротенькие руки на спину или немного пониже, а на ходу шагает маленькими шажками.
А если кто-нибудь при нем скажет или сделает
не отлично, так он посмотрит
только испытующим взглядом на всех кругом и улыбнется по-своему.
— Вот, вот так! — учил он, опускаясь на пол. — Ай, ай! — закричал он потом, ища руками кругом, за что бы ухватиться. Его потащило с горы, а он стремительно домчался вплоть до меня… на всегда готовом экипаже. Я
только что успел подставить ноги, чтоб он своим ростом и дородством
не сокрушил меня.
На берегу замечаются
только одни дни, а в море, в качке, спишь
не когда хочешь, а когда можешь.
Мы остановились здесь
только затем, чтоб взять живых быков и зелени, поэтому и решено было на якорь
не становиться, а держаться на парусах в течение дня; следовательно, остановка предполагалась кратковременная, и мы поспешили воспользоваться ею.
Он представил нас ей, но, к сожалению, она
не говорила ни на каком другом языке, кроме португальского, и потому мы
только поглядели на нее, а она на нас.
Я оторвал один и очистил — кожа слезает почти от прикосновения; попробовал —
не понравилось мне: пресно, отчасти сладко, но вяло и приторно, вкус мучнистый, похоже немного и на картофель, и на дыню,
только не так сладко, как дыня, и без аромата или с своим собственным, каким-то грубоватым букетом.
Красная мадера
не имеет ни малейшей сладости; это капитальное вино и нам показалось несравненно выше белой, madeire secco, которую мы
только попробовали, а на другие вина и
не смотрели.
Облака подвигались на высоту пика, потом вдруг обнажали его вершину, а там опять скрывали ее; казалось, надо было ожидать бури, но ничего
не было: тучи
только играли с горами.
Я послал к вам коротенькое письмо с Мадеры, а это пошлю из первого порта, откуда
только ходит почта в Европу; а откуда она
не ходит теперь?
Одно
только не вошло в Реперовы таблицы,
не покорилось никаким выкладкам и цифрам, одного
только не смог никто записать на карте…
«
Не увидим, — говорит дед, — мы у него на параллели,
только далеко».
Переход от качки и холода к покою и теплу был так ощутителен, что я с радости
не читал и
не писал, позволял себе
только мечтать — о чем? о Петербурге, о Москве, о вас? Нет, сознаюсь, мечты опережали корабль. Индия, Манила, Сандвичевы острова — все это вертелось у меня в голове, как у пьяного неясные лица его собеседников.
Все прекрасно —
не правда ли?» — «Хорошо,
только ничего особенного: так же, как и у нас в хороший летний день…» Вы хмуритесь?
Море… Здесь я в первый раз понял, что значит «синее» море, а до сих пор я знал об этом
только от поэтов, в том числе и от вас. Синий цвет там, у нас, на севере, — праздничный наряд моря. Там есть у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я вижу и синее море, какого вы
не видали никогда.
Только Фаддеев ничем
не поражается: «Тепло, хорошо!» — говорит он.
Улица напоминает любой наш уездный город в летний день, когда полуденное солнце жжет беспощадно, так что ни одной живой души
не видно нигде;
только ребятишки безнаказанно, с непокрытыми головами, бегают по улице и звонким криком нарушают безмолвие.
И все было ново нам: мы знакомились с декорациею
не наших деревьев,
не нашей травы, кустов и жадно хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели на это в последний раз, хотя нам
только это и предстояло видеть на долгое время.
А я перед тем
только что заглянул в Араго и ужаснулся, еще
не видя ничего.
Опять пошли по узлу, по полтора, иногда совсем
не шли. Сначала мы
не тревожились, ожидая, что
не сегодня, так завтра задует поживее; но проходили дни, ночи, паруса висели, фрегат
только качался почти на одном месте, иногда довольно сильно, от крупной зыби, предвещавшей, по-видимому, ветер. Но это
только слабое и отдаленное дуновение где-то, в счастливом месте, пронесшегося ветра. Появлявшиеся на горизонте тучки, казалось, несли дождь и перемену: дождь точно лил потоками, непрерывный, а ветра
не было.
Рассчитывали на дующие около того времени вестовые ветры, но и это ожидание
не оправдалось. В воздухе мертвая тишина, нарушаемая
только хлопаньем грота. Ночью с 21 на 22 февраля я от жара ушел спать в кают-компанию и лег на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики. На лицо упало несколько брызг. «Шквал! — говорят, — ну, теперь задует!» Ничего
не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал в штиле.