Неточные совпадения
Но эта первая буря мало подействовала на
меня: не бывши никогда в море,
я думал, что это так должно быть, что иначе не бывает, то есть что корабль всегда раскачивается на обе стороны, палуба вырывается из-под ног и море
как будто опрокидывается на голову.
«Вот
какое различие бывает во взглядах на один и тот же предмет!» —
подумал я в ту минуту, а через месяц, когда, во время починки фрегата в Портсмуте, сдавали порох на сбережение в английское адмиралтейство, ужасно роптал, что огня не дают и что покурить нельзя.
Сначала
мне,
как школьнику, придется сказать: «Не знаю», а потом,
подумав, скажу: «А зачем бы
я остался?» Да позвольте: уехал ли
я? откуда? из Петербурга?
Вот
я думал бежать от русской зимы и прожить два лета, а приходится, кажется, испытать четыре осени: русскую, которую уже пережил, английскую переживаю, в тропики придем в тамошнюю осень. А бестолочь
какая: празднуешь два Рождества, русское и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество была крайняя нужда в работе — своих рук недоставало: англичане и слышать не хотят о работе в праздник. В наше Рождество англичане пришли, да совестно было заставлять работать своих.
До вечера:
как не до вечера! Только на третий день после того вечера мог
я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», —
подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел,
как в лесу, и только теперь смолкает.
Мне хотелось поверить портрет с подлинными чертами лежавшего передо
мной великана, во власть которого
я отдавался на долгое время. «
Какой же он в самом деле? —
думал я, поглядывая кругом.
«Нет, этого мы еще не испытали!» —
думал я, покачиваясь на диване и глядя,
как дверь кланялась окну, а зеркало шкапу.
«А что ж, ничего! —
думал я, —
мне хорошо,
как на диване; каково им?
Я все
думал,
как обедают по-португальски, и ждал чего-нибудь своего, оригинального; но оказалось, что нынче по-португальски обедают по-английски: после супа на стол разом поставили ростбиф, котлеты и множество блюд со всякой зеленью — все явления знакомые.
Может быть, это один попался удачный,
думал я, и взял другой: и другой такой же, и — третий: все
как один.
Табачник
думал, что бог знает
как утешит
меня, выдав свой товар за английский.
Сколько описаний читал
я о фермерах, о их житье-бытье;
как жадно следил за приключениями, за битвами их с дикими, со зверями, не
думая, что когда-нибудь…
— «
Какой бал? —
думал я, идучи ощупью за ним, — и отчего он показывает его
мне?» Он провел
меня мимо трех-четырех домов по улице и вдруг свернул в сторону.
«
Как же мы проедем через плеча этих великанов?» —
думал я, видя, что мы едем прямо на эту массу.
Я надеялся на эти тропики
как на каменную гору:
я думал, что настанет,
как в Атлантическом океане, умеренный жар, ровный и постоянный ветер; что мы войдем в безмятежное царство вечного лета, голубого неба, с фантастическим узором облаков, и синего моря. Но ничего похожего на это не было: ветер, качка, так что полупортики у нас постоянно были закрыты.
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами,
как у нас репа и картофель, — и
какие!
Я не
думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но
меня тянуло на палубу.
Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался в эти новые для
меня лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Европейцы ходят…
как вы
думаете, в чем? В полотняных шлемах! Эти шлемы совершенно похожи на шлем Дон Кихота. Отчего же не видать соломенных шляп? чего бы, кажется, лучше: Манила так близка, а там превосходная солома. Но потом
я опытом убедился, что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца. Шлемы эти делаются двойные с пустотой внутри и маленьким отверстием для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают поля и тулью ее белой материей, в виде чалмы.
Saddle Islands значит Седельные острова: видно уж по этому, что тут хозяйничали англичане. Во время китайской войны английские военные суда тоже стояли здесь.
Я вижу берег теперь из окна моей каюты: это целая группа островков и камней, вроде знаков препинания; они и на карте показаны в виде точек. Они бесплодны,
как большая часть островов около Китая; ветры обнажают берега. Впрочем, пишут, что здесь много устриц и — чего бы вы
думали? — нарциссов!
Я думал,
как мне поступить, — и заснул.
Я думал, что это обыкновенная уличная сцена, ссора какая-нибудь, но тут случился англичанин, который растолковал
мне, что империалисты хватают всякого, кто оплошает, и в качестве мятежника ведут в лагерь, повязав ему что-нибудь красное на голову
как признак возмущения.
Если японскому глазу больно,
как выразился губернатор в первое свидание, видеть чужие суда в портах Японии, то японскому уху еще,
я думаю, больнее слышать рев чужих пушек.
«Ну, это значит быть без обеда», —
думал я, поглядывая на две гладкие, белые, совсем тупые спицы, которыми нельзя взять ни твердого, ни мягкого кушанья.
Как же и чем есть? На соседа моего Унковского, видно, нашло такое же раздумье, а может быть, заговорил и голод, только он взял обе палочки и грустно разглядывал их. Полномочные рассмеялись и наконец решили приняться за обед. В это время вошли опять слуги, и каждый нес на подносе серебряную ложку и вилку для нас.
В другой чашке была похлебка с рыбой, вроде нашей селянки.
Я открыл, не помню, пятую или шестую чашку: в ней кусочек рыбы плавал в чистом совершенно и светлом бульоне,
как горячая вода.
Я думал, что это уха, и проглотил ложки четыре, но
мне показалось невкусно. Это действительно была горячая вода — и больше ничего.
Однако ж
я подумал, что уж если обедать по-японски, так надо вполне обедать, и потому попробовал и горячей воды: все так же нехорошо,
как если б
я попробовал ее и за русским столом.
Когда
я ехал в Шанхай,
я думал, что там, согласно Нанкинскому трактату, далее определенной черты европейцу нельзя и шагу сделать: а между тем мы исходили все окрестности и знаем их почти
как петербургские.
«Да
как же ее есть, когда она в перьях?» —
думал я, взяв ее в руки.
Я останавливался, выходил из коляски посмотреть, что они тут делают;
думал, что увижу знаменитые манильские петушьи бои, но видел только боевые экзерциции; петухов раздражали, спуская друг на друга, но тотчас же и удерживали за хвост,
как только рыцари слишком ощетинятся.
«Почему ж, —
думал я, — не быть у китайца русым волосам и красному носу,
как у европейца? ведь англичане давно уж распространяют в Китае просвещение и завели много своего.
«
Какое наслаждение, после долгого странствования по морю, лечь спать на берегу в постель, которая не качается, где со столика ничего не упадет, где над вашей головой не загремит ни бизань-шкот, ни грота-брас, где ничто не шелохнется!..» —
думал я… и вдруг вспомнил, что здесь землетрясения — обыкновенное, ежегодное явление. Избави Боже от такой качки!
«Что ж это такое будет?» —
думал я, отыскивая с беспокойством, нет ли
какой пружины остановить это наводнение.
«Что они здесь делают, эти французы? —
думал я, идучи в отель, — епископ говорит, что приехал лечиться от приливов крови в голове: в Нинпо, говорит, жарко;
как будто в Маниле холоднее! А молодой все ездит по окрестным пуэбло по каким-то делам…»
«Или они под паром, эти поля, —
думал я, глядя на пустые, большие пространства, — здешняя почва так же ли нуждается в отдыхе,
как и наши северные нивы, или это нерадение, лень?» Некого было спросить; с нами ехал К. И. Лосев, хороший агроном и практический хозяин, много лет заведывавший большим имением в России, но знания его останавливались на пшенице, клевере и далее не шли.
Я думал хуже о юртах, воображая их чем-то вроде звериных нор; а это та же бревенчатая изба, только бревна, составляющие стену, ставятся вертикально; притом она без клопов и тараканов, с двумя каминами; дым идет в крышу; лавки чистые. Мы напились чаю и проспали до утра
как убитые.
«
Как же на нее взобраться?» —
думал я.
Я так
думал вслух, при купцах, и они согласились со
мною. С общей точки зрения оно очень хорошо; а для этих пяти, шести, десяти человек — нет. Торговля в этой малонаселенной части империи обращается,
как кровь в жилах, помогая распространению народонаселения. Одно место глохнет, другое возникает рядом, потом третье и т. д., а между тем люди разбредутся в разные стороны, оснуются в глуши и вместо золота начнут добывать из земли что-нибудь другое.
Ну, так вот
я в дороге.
Как же, спросите вы, после тропиков показались
мне морозы? А ничего. Сижу в своей открытой повозке,
как в комнате; а прежде боялся,
думал, что в 30˚ не проедешь тридцати верст; теперь узнал, что проедешь лучше при 30˚ и скорее, потому что ямщики мчат что есть мочи; у них зябнут руки и ноги, зяб бы и нос, но они надевают на шею боа.
Я был внизу в каюте и располагался там с своими вещами,
как вдруг бывший наверху командир ее, покойный В. А. Римский-Корсаков, крикнул
мне сверху: «Адмирал едет к нам: не за вами ли?»
Я на минуту остолбенел, потом побежал наверх,
думая, что Корсаков шутит, пугает нарочно.
Смотрел
я на всю эту суматоху и дивился: «Вот привычные люди, у которых никаких «страшных» минут не бывает, а теперь
как будто боятся! На мели: велика важность! Постоим, да и сойдем,
как задует ветер посвежее, заколеблется море!» —
думал я, твердо шагая по твердой палубе. Неопытный слепец!
«И опять-таки мы все воротились бы домой! —
думал я, дополняя свою грезу: берег близко, рукой подать; не утонули бы мы, а
я еще немного и плавать умею». Опять неопытность! Уметь плавать в тихой воде, в речках, да еще в купальнях, и плавать по морским, расходившимся волнам — это неизмеримая,
как я убедился после, разница. В последнем случае редкий матрос, привычный пловец, выплывает.
Этими фразами и словами,
как бисером, унизан был весь журнал. «Боже мой, да
я ничего не понимаю! —
думал я в ужасе, царапая сухим пером по бумаге, — зачем
я поехал!»