Неточные совпадения
—
Хоть бы один день прожить
так…
и то не удается!
— Что тебе, леший, не спится? — сказала она
и, согнув одно бедро, скользнула проворно мимо его, — бродит по ночам! Ты
бы хоть лошадям гривы заплетал, благо нет домового! Срамит меня только перед господами! — ворчала она, несясь, как сильф, мимо его, с тарелками, блюдами, салфетками
и хлебами в обеих руках, выше головы, но
так, что ни одна тарелка не звенела, ни ложка, ни стакан не шевелились у ней.
—
И я добра вам хочу. Вот находят на вас
такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал
и слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век —
хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь как перст»
и так далее. А тут
бы подле вас сидел почтенный человек, целовал
бы у вас руки, вместо вас ходил
бы по полям, под руку водил
бы в сад, в пикет с вами играл
бы… Право, бабушка, что
бы вам…
— Всего! Если не всего,
так многого!
И до сих пор не добилась, чтоб вы поберегли себя…
хоть для меня, перестали
бы «вспрыскивать мозги»
и остались здесь, были
бы, как другие…
На этом
бы и остановиться ему, отвернуться от Малиновки навсегда или
хоть надолго,
и не оглядываться —
и все потонуло
бы в пространстве, даже не
такой дали, какую предполагал Райский между Верой
и собой, а двух-трехсот верст,
и во времени — не годов, а пяти-шести недель,
и осталось
бы разве смутное воспоминание от этой трескотни, как от кошмара.
До света он сидел там, как на угольях, — не от страсти, страсть как в воду канула.
И какая страсть устояла
бы перед
таким «препятствием»? Нет, он сгорал неодолимым желанием взглянуть Вере в лицо, новой Вере,
и хоть взглядом презрения заплатить этой «самке» за ее позор, за оскорбление, нанесенное ему, бабушке, всему дому, «целому обществу, наконец человеку, женщине!».
Ее эти взгляды Тушина обдавали ужасом. «Не узнал ли? не слыхал ли он чего? — шептала ей совесть. — Он ставит ее
так высоко, думает, что она лучше всех в целом свете! Теперь она молча будет красть его уважение…» «Нет, пусть знает
и он! Пришли
бы хоть новые муки на смену этой ужасной пытке — казаться обманщицей!» — шептало в ней отчаяние.
— Есть, батюшка, да сил нет, мякоти одолели, до церкви дойду — одышка мучает. Мне седьмой десяток! Другое дело, кабы барыня маялась в постели месяца три, да причастили ее
и особоровали
бы маслом, а Бог, по моей грешной молитве, поднял
бы ее на ноги,
так я
бы хоть ползком поползла. А то она
и недели не хворала!
— А
хоть бы и так, Николай Всеволодович, хоть бы и так? — осторожно вгляделся Лебядкин. — Ведь судьба-то моя какова! Даже стихи перестал писать, а когда-то и вы забавлялись моими стишками, Николай Всеволодович, помните, за бутылкой? Но конец перу. Написал только одно стихотворение, как Гоголь «Последнюю повесть», помните, еще он возвещал России, что она «выпелась» из груди его. Так и я, пропел, и баста.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно
хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли…
И батюшка будет гневаться, что
так замешкались.
Так бы, право, закатили славно! А лошадей
бы важных здесь дали.
Городничий. Не гневись! Вот ты теперь валяешься у ног моих. Отчего? — оттого, что мое взяло; а будь
хоть немножко на твоей стороне,
так ты
бы меня, каналья! втоптал в самую грязь, еще
бы и бревном сверху навалил.
— Отжившее-то отжившее, а всё
бы с ним надо обращаться поуважительнее.
Хоть бы Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли. Знаете, придется если вам пред домом разводить садик, планировать,
и растет у вас на этом месте столетнее дерево… Оно, хотя
и корявое
и старое, а всё вы для клумбочек цветочных не срубите старика, а
так клумбочки распланируете, чтобы воспользоваться деревом. Его в год не вырастишь, — сказал он осторожно
и тотчас же переменил разговор. — Ну, а ваше хозяйство как?
— Да, но в
таком случае, если вы позволите сказать свою мысль… Картина ваша
так хороша, что мое замечание не может повредить ей,
и потом это мое личное мнение. У вас это другое. Самый мотив другой. Но возьмем
хоть Иванова. Я полагаю, что если Христос сведен на степень исторического лица, то лучше было
бы Иванову
и избрать другую историческую тему, свежую, нетронутую.
Такой злодей;
хоть бы в сердце ударил — ну,
так уж
и быть, одним разом все
бы кончил, а то в спину… самый разбойничий удар!