Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить, чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды, подать руку пылкому товарищу, другу, пожалуй мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и идти на борьбу против старых врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не слушая старых, разбитых голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки,
там, где последняя безусловно опирается на старое, вопреки своему разуму, — вывести, если можно, и ее на другую дорогу.
Неточные совпадения
Она была отличнейшая женщина по сердцу, но далее своего уголка ничего знать не хотела, и
там в тиши, среди садов и рощ, среди семейных и хозяйственных хлопот маленького размера, провел Райский несколько лет, а чуть подрос, опекун поместил его в гимназию,
где окончательно изгладились из памяти мальчика все родовые предания фамилии о прежнем богатстве и родстве с другими старыми домами.
Там жилым пахло только в одном уголке,
где она гнездилась, а другие двадцать комнат походили на покои в старом бабушкином доме.
И все это точно складывал в голову, следил, как
там, где-то, отражался дом, княгиня, болонка, пожилой слуга с проседью, в ливрейном фраке, слышался бой часов…
— Я думала, ты утешишь меня. Мне так было скучно одной и страшно… — Она вздрогнула и оглянулась около себя. — Книги твои все прочла, вон они, на стуле, — прибавила она. — Когда будешь пересматривать, увидишь
там мои заметки карандашом; я подчеркивала все места,
где находила сходство… как ты и я… любили… Ох, устала, не могу говорить… — Она остановилась, смочила языком горячие губы. — Дай мне пить, вон
там, на столе!
«Леонтий, бабушка! — мечтал он, — красавицы троюродные сестры, Верочка и Марфенька! Волга с прибрежьем, дремлющая, блаженная тишь,
где не живут, а растут люди и тихо вянут,
где ни бурных страстей с тонкими, ядовитыми наслаждениями, ни мучительных вопросов, никакого движения мысли, воли —
там я сосредоточусь, разберу материалы и напишу роман. Теперь только закончу как-нибудь портрет Софьи, распрощаюсь с ней — и dahin, dahin! [туда, туда! (нем.)]»
«
Где же тут роман? — печально думал он, — нет его! Из всего этого материала может выйти разве пролог к роману! а самый роман — впереди, или вовсе не будет его! Какой роман найду я
там, в глуши, в деревне! Идиллию, пожалуй, между курами и петухами, а не роман у живых людей, с огнем, движением, страстью!»
Бабушка припрятала все ваши рисунки, портреты, тетради, все вещи — и берегла
там, вот в этой темной комнате,
где у ней хранится серебро, брильянты, кружева…
Райский, идучи из переулка в переулок, видел кое-где семью за трапезой, а
там, в мещанском доме, уж подавали самовар.
Не все, конечно; нельзя всего:
где наготы много, я
там прималчиваю…
— Ульяна Андреевна сумела лучше угостить тебя:
где мне столичных франтов принимать! — продолжала свое бабушка. — Что она
там тебе, каких фрикасе наставила? — отчасти с любопытством спросила Татьяна Марковна.
— Цветы? да, люблю их вон
там, в саду, а не в комнате,
где надо за ними ходить.
Там кое-где двигался народ.
Но она была
там или где-нибудь далеко, потому что была немного утомлена, надела, воротясь, вместо ботинок туфли, вместо платья блузу, и руки у ней были несколько горячи.
— Сейчас, сейчас — вот и прекрасно: все, все — будет! — А
где ж Иван Иваныч? — Иван Иваныч! — обратилась бабушка к лесничему, — подите сюда, что вы
там делаете? — Марфенька,
где Марфенька? Что она забилась
там к себе?
— Вот будто я тихонько вошла в графский дом, — начала она, — прямо в галерею,
где там статуи стоят.
— Прощайте, Вера, вы не любите меня, вы следите за мной, как шпион, ловите слова, делаете выводы… И вот, всякий раз, как мы наедине, вы — или спорите, или пытаете меня, — а на пункте счастья мы все
там же,
где были… Любите Райского: вот вам задача! Из него, как из куклы, будете делать что хотите, наряжать во все бабушкины отрепья или делать из него каждый день нового героя романа, и этому конца не будет. А мне некогда, у меня есть дела…
«Правда и свет, сказал он, — думала она, идучи, —
где же вы?
Там ли,
где он говорит, куда влечет меня… сердце? И сердце ли это? И ужели я резонерка? Или правда здесь!..» — говорила она, выходя в поле и подходя к часовне.
— Ты не можешь вообразить себе, как я счастлив, что ты стала покойнее. Посмотри, каким миром сияет у тебя лицо:
где ты почерпнула этот мир?
Там?
— Позволь мне остаться, пока ты
там… Мы не будем видеться, я надоедать не стану! Но я буду знать,
где ты, буду ждать, пока ты успокоишься, и — по обещанию — объяснишь… Ты сейчас сама сказала… Здесь близко, можно перекинуться письмом…
Дела шли своим чередом, как вдруг однажды перед началом нашей вечерней партии, когда Надежда Васильевна и Анна Васильевна наряжались к выходу, а Софья Николаевна поехала гулять, взявши с собой Николая Васильевича, чтоб завезти его
там где-то на дачу, — доложили о приезде княгини Олимпиады Измайловны. Обе тетки поворчали на это неожиданное расстройство партии, но, однако, отпустили меня погулять, наказавши через час вернуться, а княгиню приняли.
Между тем граф серьезных намерений не обнаруживал и наконец… наконец… вот
где ужас! узнали, что он из «новых» и своим прежним правительством был — «mal vu», [на подозрении (фр.).] и «эмигрировал» из отечества в Париж,
где и проживал, а главное, что у него
там, под голубыми небесами, во Флоренции или в Милане, есть какая-то нареченная невеста, тоже кузина… что вся ее фортуна («fortune» — в оригинале) перейдет в его род из того рода, так же как и виды на карьеру.
— Вон
там, — сказала она, указывая назад на церковь, —
где мы сейчас были!.. Я это до него знала…
— Твоя судьба — вон
там: я видел,
где ты вчера искала ее, Вера. Ты веришь в провидение, другой судьбы нет…
— Скорей! я замучаюсь, пока она не узнает, а у меня еще много мук… — «И это неглавная!» — подумала про себя. — Дай мне спирт,
там где-то… — прибавила она, указывая,
где стоял туалет. — А теперь поди… оставь меня… я устала…
Где Вера не была приготовлена,
там она слушала молча и следила зорко — верует ли сам апостол в свою доктрину, есть ли у него самого незыблемая точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Изиды — и это будущее видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое и поверить если не ему, то опыту. «И будем как боги!» — прибавлял он насмешливо.
— Садовник спал
там где-то в углу и будто все видел и слышал. Он молчал, боялся, был крепостной… А эта пьяная баба, его вдова, от него слышала — и болтает… Разумеется, вздор — кто поверит! я первая говорю: ложь, ложь! эта святая, почтенная Татьяна Марковна!.. — Крицкая закатилась опять смехом и вдруг сдержалась. — Но что с вами? Allons donc, oubliez tout! Vive la joie! [Забудьте все! Да здравствует веселье! (фр.)] — сказала она. — Что вы нахмурились? перестаньте. Я велю еще подать вина!