Неточные совпадения
Один с уверенностью глядит на учителя, просит
глазами спросить себя, почешет колени от нетерпения, потом голову.
— О чем я говорил сейчас? — вдруг
спросил его учитель, заметив, что он рассеянно бродит
глазами по всей комнате.
А когда все кончалось, когда шум, чад, вся трескотня выходили из него, он вдруг очнется, окинет все удивленными
глазами, и внутренний голос
спросит его: зачем это? Он пожмет плечами, не зная сам зачем.
— Ну, ну, ну… — хотела она сказать,
спросить и ничего не сказала, не
спросила, а только засмеялась и проворно отерла
глаза платком. — Маменькин сынок: весь, весь в нее! Посмотри, какая она красавица была. Посмотри, Василиса… Помнишь? Ведь похож!
— Почему? —
спросил он, впиваясь в нее
глазами.
— Ты посидишь со мной сегодня? —
спросила она, глядя ему в
глаза.
— Где ты пропадал? Ведь я тебя целую неделю жду:
спроси Марфеньку — мы не спали до полуночи, я
глаза проглядела. Марфенька испугалась, как увидела тебя, и меня испугала — точно сумасшедшая прибежала. Марфенька! где ты? Поди сюда.
— Что изволите приказать? — тихо
спросил Савелий, не поднимая
глаз. Райский молчал и думал, что бы приказать ему.
— Любишь? — живо
спросил Райский, наклоняясь и глядя ей в
глаза.
— Что вы, бабушка? — вдруг
спросила Марфенька, с удивлением вскинувши на старушку
глаза и ожидая, к чему ведет это предисловие.
Из дома выходить для нее было наказанием; только в церковь ходила она, и то стараясь робко, как-то стыдливо, пройти через улицу, как будто боялась людских
глаз. Когда ее
спрашивали, отчего она не выходит, она говорила, что любит «домовничать».
Она, не отрываясь от работы, молча указала локтем вдаль на одиноко стоявшую избушку в поле. Потом, когда Райский ушел от нее шагов на сорок, она, прикрыв рукой
глаза от солнца, звонко
спросила его вслед...
— Зачем это вам нужно знать для вашего отъезда? —
спросила она, делая большие
глаза.
Она сильно оперлась рукой на его руку и прижалась к его плечу, умоляя
глазами не
спрашивать.
— Если скажу — вы не удержите меня? — вдруг
спросила она с живостью, хватаясь за эту, внезапно явившуюся надежду вырваться — и
спрашивала его
глазами, глядя близко и прямо ему в
глаза.
— Чем это — позвольте
спросить? Варить суп, ходить друг за другом, сидеть с
глазу на
глаз, притворяться, вянуть на «правилах», да на «долге» около какой-нибудь тщедушной слабонервной подруги или разбитого параличом старика, когда силы у одного еще крепки, жизнь зовет, тянет дальше!.. Так, что ли?
— Что ты? — тихо
спросила Вера, отирая украдкой, как будто воруя свои слезы из
глаз.
С Титом Никонычем сначала она побранилась и чуть не подралась, за подарок туалета, а потом поговорила с ним наедине четверть часа в кабинете, и он стал немного задумчив, меньше шаркал ножкой, и хотя говорил с дамами, но сам смотрел так серьезно и пытливо то на Райского, то на Тушина, что они
глазами в недоумении
спрашивали его, чего он от них хочет. Он тотчас оправлялся и живо принимался говорить дамам «приятности».
Вера просыпалась,
спрашивала: «Ты спишь, Наташа?» — и, не получив ответа, закрывала
глаза, по временам открывая их с мучительным вздохом опять, лишь только память и сознание напомнят ей ее положение.
— Что бабушка? —
спросила она, открыв
глаза, и опять закрыла их. — Наташа, где ты? поди сюда, что ты все прячешься?
— Что?! — вдруг приподнявшись на локоть, с ужасом в
глазах и в голосе,
спросила Вера.
Переработает ли в себе бабушка всю эту внезапную тревогу, как землетрясение всколыхавшую ее душевный мир? —
спрашивала себя Вера и читала в
глазах Татьяны Марковны, привыкает ли она к другой, не прежней Вере и к ожидающей ее новой, неизвестной, а не той судьбе, какую она ей гадала? Не сетует ли бессознательно про себя на ее своевольное ниспровержение своей счастливой, старческой дремоты? Воротится ли к ней когда-нибудь ясность и покой в душу?
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг
спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает, страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед
глазами будет она, как живая…
Сам хозяин, однако, смотрел на убранство своего кабинета так холодно и рассеянно, как будто
спрашивал глазами: «Кто сюда натащил и наставил все это?» От такого холодного воззрения Обломова на свою собственность, а может быть, и еще от более холодного воззрения на тот же предмет слуги его, Захара, вид кабинета, если осмотреть там все повнимательнее, поражал господствующею в нем запущенностью и небрежностью.