Неточные совпадения
Но все-таки
он еще был недоволен тем, что мог являться по два раза в день, приносить книги, ноты,
приходить обедать запросто.
Он привык
к обществу новых современных нравов и
к непринужденному обхождению с женщинами.
Иногда, напротив,
он придет от пустяков в восторг: какой-нибудь сытый ученик отдаст свою булку нищему, как делают добродетельные дети в хрестоматиях и прописях, или примет на себя чужую шалость, или покажется
ему, что насупившийся ученик думает глубокую думу, и
он вдруг возгорится участием
к нему, говорит о
нем со слезами, отыскивает в
нем что-то таинственное, необычайное, окружит
его уважением: и другие заразятся неисповедимым почтением.
Борис был счастлив. Когда
он приходил к учителю, у
него всякий раз ёкало сердце при взгляде на головку. И вот она у
него,
он рисует с нее.
Вот постой, Тит Никоныч
придет, а ты притаись, да и срисуй
его, а завтра тихонько пошлем
к нему в кабинет на стену приклеить!
— Oui, il etait tout-а-fait bien, [Да, вполне (фр.).] — сказала, покраснев немного, Беловодова, — я привыкла
к нему… и когда
он манкировал, мне было досадно, а однажды
он заболел и недели три не
приходил…
— Да, читал и аккомпанировал мне на скрипке:
он был странен, иногда задумается и молчит полчаса, так что вздрогнет, когда я назову
его по имени, смотрит на меня очень странно… как иногда вы смотрите, или сядет так близко, что испугает меня. Но мне не было… досадно на
него… Я привыкла
к этим странностям;
он раз положил свою руку на мою: мне было очень неловко. Но
он не замечал сам, что делает, — и я не отняла руки. Даже однажды… когда
он не
пришел на музыку, на другой день я встретила
его очень холодно…
Он прописал до света, возвращался
к тетрадям не один раз во дню,
приходя домой вечером, опять садился
к столу и записывал, что снилось
ему в перспективе.
Сначала бабушка писывала
к нему часто,
присылала счеты:
он на письма отвечал коротко, с любовью и лаской
к горячо любимой старушке, долго заменявшей
ему мать, а счеты рвал и бросал под стол.
— В конце лета суда с арбузами
придут, — продолжала она, — сколько
их тут столпится! Мы покупаем только мочить, а
к десерту свои есть, крупные, иногда в пуд весом бывают. Прошлый год больше пуда один был, бабушка архиерею отослала.
— Знаю, что садовник, да
он учитель, — возразил первый. —
К нему господа на выучку ребят
присылают…
Она прозвала
его женихом и, смеясь, обещала написать
к нему, когда
придет время выходить замуж.
Он принял это не шутя. С тем
они и расстались.
— Нет, вам не угодно, чтоб я
его принимал, я и отказываю, — сказал Ватутин. —
Он однажды
пришел ко мне с охоты ночью и попросил кушать: сутки не кушал, — сказал Тит Никоныч, обращаясь
к Райскому, — я накормил
его, и мы приятно провели время…
— Да, вам эти хлопоты приятны,
они занимают вас? признайтесь, вам бы без
них и делать нечего было? Обедом вы хотели похвастаться, вы добрая, радушная хозяйка.
Приди Маркушка
к вам, вы бы и
ему наготовили всего…
Они пришли в Малиновку и продолжали молча идти мимо забора, почти ощупью в темноте прошли ворота и подошли
к плетню, чтоб перелезть через
него в огород.
Он с нетерпением ждал. Но Вера не
приходила.
Он располагал увлечь ее в бездонный разговор об искусстве, откуда шагнул бы
к красоте,
к чувствам и т. д.
— Вы молчите, следовательно, это решено: когда я могу
прийти? Как мне одеться? Скажите, я отдаюсь на вашу волю — я вся вашя покорная раба… — говорила она шепелявым шепотом, нежно глядя на
него и готовясь как будто склонить голову
к его плечу.
Это особенно усилилось дня за два перед тем, когда
он пришел к ней в старый дом с Гете, Байроном, Гейне да с каким-то английским романом под мышкой и расположился у ее окна рядом с ней.
Но
он не смел сделать ни шагу, даже добросовестно отворачивался от ее окна, прятался в простенок, когда она проходила мимо
его окон; молча, с дружеской улыбкой пожал ей, одинаково, как и Марфеньке, руку, когда
они обе
пришли к чаю, не пошевельнулся и не повернул головы, когда Вера взяла зонтик и скрылась тотчас после чаю в сад, и целый день не знал, где она и что делает.
— О, о, о — вот как: то есть украсть или прибить. Ай да Вера! Да откуда у тебя такие ультраюридические понятия? Ну, а на дружбу такого строгого клейма ты не положишь? Я могу посягнуть на нее, да, это мое? Постараюсь! Дай мне недели две срока, это будет опыт: если я одолею
его, я
приду к тебе, как брат, друг, и будем жить по твоей программе. Если же… ну, если это любовь — я тогда уеду!
Он с удовольствием приметил, что она перестала бояться
его, доверялась
ему, не запиралась от
него на ключ, не уходила из сада, видя, что
он, пробыв с ней несколько минут, уходил сам; просила смело у
него книг и даже
приходила за
ними сама
к нему в комнату, а
он, давая требуемую книгу, не удерживал ее, не напрашивался в «руководители мысли», не спрашивал о прочитанном, а она сама иногда говорила
ему о своем впечатлении.
Райский
пришел к себе и начал с того, что списал письмо Веры слово в слово в свою программу, как материал для характеристики. Потом
он погрузился в глубокое раздумье, не о том, что она писала о
нем самом:
он не обиделся ее строгими отзывами и сравнением
его с какой-то влюбчивой Дашенькой. «Что она смыслит в художественной натуре!» — подумал
он.
— Пуще всего — без гордости, без пренебрежения! — с живостью прибавил
он, — это все противоречия, которые только раздражают страсть, а я
пришел к тебе с надеждой, что если ты не можешь разделить моей сумасшедшей мечты, так по крайней мере не откажешь мне в простом дружеском участии, даже поможешь мне. Но я с ужасом замечаю, что ты зла, Вера…
— Полноте вздор говорить, — отвечал Райский, стараясь не глядеть на
него, — скажите лучше, зачем вы
пришли опять
к ночи?
— Я сейчас
к губернатору еду, — сказал Райский, —
он присылал. Прощайте!
Мало-помалу она слабела, потом оставалась минут пять в забытьи, наконец
пришла в себя, остановила на
нем томный взгляд и — вдруг дико, бешено стиснула
его руками за шею, прижала
к груди и прошептала...
На третий день Вера совсем не
пришла к чаю, а потребовала
его к себе. Когда же бабушка
прислала за ней «послушать книжку», Веры не было дома: она ушла гулять.
— Когда
оно настанет — и я не справлюсь одна… тогда я
приду к вам — и ни
к кому больше, да
к Богу! Не мучьте меня теперь и не мучьтесь сами… Не ходите, не смотрите за мной…
Через неделю после радостного события все в доме
пришло в прежний порядок. Мать Викентьева уехала
к себе, Викентьев сделался ежедневным гостем и почти членом семьи. И
он, и Марфенька не скакали уже. Оба были сдержаннее, и только иногда живо спорили, или пели, или читали вдвоем.
— Вера, можно
прийти к тебе? — спросил
он.
Райский
пришел домой злой, не ужинал, не пошутил с Марфенькой, не подразнил бабушку и ушел
к себе. И на другой день
он сошел такой же мрачный и недовольный.
— А вы все рисуетесь в жизни и рисуете жизнь! — ядовито отвечал Волохов. — Ну, на кой черт мне ваша благодарность? Разве я для нее или для кого-нибудь
пришел к Козлову, а не для
него самого?
— Экая здоровая старуха, эта ваша бабушка! — заметил Марк, — я когда-нибудь
к ней на пирог
приду! Жаль, что старой дури набито в ней много!.. Ну я пойду, а вы присматривайте за Козловым, — если не сами, так посадите кого-нибудь. Вон третьего дня
ему мочили голову и велели на ночь сырой капустой обложить. Я заснул нечаянно, а
он, в забытьи, всю капусту с головы потаскал да съел… Прощайте! я не спал и не ел сам. Авдотья меня тут какой-то бурдой из кофе потчевала…
— Завтра я перевезу тебя
к нам, — сказал
ему Райский, — а теперь прощай! Ужо
к ночи я или
приду сам, или
пришлю кого-нибудь побыть с тобой.
Таким образом, всплыло на горизонт легкое облачко и стало над головой твоей кузины! А я все служил да служил делу, не забывая дружеской обязанности, и все ездил играть
к теткам. Даже сблизился с Милари и стал условливаться с
ним, как, бывало, с тобой,
приходить в одни часы, чтоб обоим было удобнее…»
«А ты, за службу и дружбу мою, — читал дальше Райский, —
пришли или привези мне
к зиме, с Волги, отличной свежей икры бочонок-другой, да стерлядей в аршин: я поделюсь с
его сиятельством, моим партнером, министром и милостивцем…»
Она выходила гулять, когда
он пришел. Глаза у ней были, казалось, заплаканы, нервы видимо упали, движения были вялы, походка медленна.
Он взял ее под руку, и так как она направлялась из сада
к полю,
он думал, что она идет
к часовне, повел ее по лугу и по дорожке туда.
— Зайдите вот сюда — знаете большой сад — в оранжерею,
к садовнику. Я уж говорила
ему; выберите понаряднее букет цветов и
пришлите мне, пока Марфенька не проснулась… Я полагаюсь на ваш вкус…
Полины Карповны не было. Она сказалась больною,
прислала Марфеньке цветы и деревья с зеленью. Райский заходил
к ней утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила
его с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя
он прямо сказал ей, что обедал накануне не дома, в гостях — там много пили — и
он выпил лишнюю рюмку — и вот «до чего дошел»!
Пришел к обеду и Тушин, еще накануне приехавший в город.
Он подарил Марфеньке хорошенького пони, для прогулок верхом: «Если бабушка позволит», — скромно прибавил
он.
И бабушку жаль! Какое ужасное, неожиданное горе нарушит мир ее души! Что, если она вдруг свалится! —
приходило ему в голову, — вон она сама не своя, ничего еще не зная! У
него подступали слезы
к глазам от этой мысли.
Татьяна Марковна была с ней ласкова, а Марья Егоровна Викентьева бросила на нее, среди разговора, два, три загадочных взгляда, как будто допрашиваясь: что с ней? отчего эта боль без болезни? что это она не
пришла вчера
к обеду, а появилась на минуту и потом ушла, а за ней пошел Тушин, и
они ходили целый час в сумерки!.. И так далее.
Райский, воротясь с прогулки,
пришел к завтраку тоже с каким-то странным, решительным лицом, как будто у человека впереди было сражение или другое важное, роковое событие и
он приготовлялся
к нему. Что-то обработалось, выяснилось или определилось в
нем. Вчерашней тучи не было.
Он так же покойно глядел на Веру, как на прочих, не избегал взглядов и Татьяны Марковны и этим поставил ее опять в недоумение.
После всех
пришел Марк — и внес новый взгляд во все то, что она читала, слышала, что знала, взгляд полного и дерзкого отрицания всего, от начала до конца, небесных и земных авторитетов, старой жизни, старой науки, старых добродетелей и пороков.
Он, с преждевременным триумфом, явился
к ней предвидя победу, и ошибся.
Все
пришло в прежний порядок. Именины Веры, по ее желанию, прошли незаметно. Ни Марфенька, ни Викентьевы не приехали с той стороны.
К ним послан был нарочный сказать, что Вера Васильевна не так здорова и не выходит из комнаты.
В особенно затруднительном положении очутилась Василиса. Она и Яков, как сказано, дали обет, если барыня
придет в себя и выздоровеет,
он — поставит большую вызолоченную свечу
к местной иконе в приходской церкви, а она — сходит пешком в Киев.
Убеждений мы не в силах изменить, как не в силах изменить натуру, а притворяться не сможем оба. Это не логично и не честно. Надо высказаться и согласиться во всем; мы сделали первое и не
пришли к соглашению; следовательно, остается молчать и быть счастливыми помимо убеждений; страсть не требует
их. Будем молчать и будем счастливы. Надеюсь, ты с этой логикой согласишься».
— Я не за тем
пришла к тебе, бабушка, — сказала Вера. — Разве ты не знаешь, что тут все решено давно? Я ничего не хочу, я едва хожу — и если дышу свободно и надеюсь ожить, так это при одном условии — чтоб мне ничего не знать, не слыхать, забыть навсегда… А
он напомнил! зовет туда, манит счастьем, хочет венчаться!.. Боже мой!..
—
Он зовет тебя; я сойду
к нему с обрыва вместо тебя на любовное свидание — и потом посмотрим, напишет ли
он тебе еще,
придет ли сюда, позовет ли…
Он хотел сказать что-то в ответ, но за
ним прислала бабушка и немедленно потребовала
его к себе.
На другой день Райский утром рано предупредил Крицкую запиской, что
он просит позволения
прийти к ней в половине первого часа, и получил ответ: «Charmee, j’attends» [«Очень рада, жду» (фр.).] и т. д.