Неточные совпадения
Он пришел мало-помалу
к многообразным и любопытным заключениям, и, по
его мнению, главнейшая причина заключается не столько в материальной невозможности скрыть преступление, как в самом преступнике; сам же преступник, и почти всякий, в момент преступления подвергается какому-то упадку воли и рассудка, сменяемых, напротив того, детским феноменальным легкомыслием, и именно в тот момент, когда наиболее необходимы рассудок и осторожность.
Странная мысль
пришла ему вдруг: встать сейчас, подойти
к Никодиму Фомичу и рассказать
ему все вчерашнее, все до последней подробности, затем пойти вместе с
ним на квартиру и указать
им вещи, в углу, в дыре.
Он пошел
к Неве по В—му проспекту; но дорогою
ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя
он чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль
ему показалась безошибочною.
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут
он живет, в этом доме, — подумал
он. — Что это, да никак я
к Разумихину сам
пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я
пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что
к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
— Ну, слушай: я
к тебе
пришел, потому что, кроме тебя, никого не знаю, кто бы помог… начать… потому что ты всех
их добрее, то есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что ничего мне не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
Он пришел к себе уже
к вечеру, стало быть, проходил всего часов шесть. Где и как шел обратно, ничего
он этого не помнил. Раздевшись и весь дрожа, как загнанная лошадь,
он лег на диван, натянул на себя шинель и тотчас же забылся…
Но, стало быть, и
к нему сейчас
придут, если так, «потому что… верно, все это из того же… из-за вчерашнего…
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что
они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что
к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но… Ведь что
их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта, а
пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили! Вот ведь
их логика.
— Ваша мамаша, еще в бытность мою при
них, начала
к вам письмо. Приехав сюда, я нарочно пропустил несколько дней и не
приходил к вам, чтоб уж быть вполне уверенным, что вы извещены обо всем; но теперь,
к удивлению моему…
— Если только
он будет дома, — прибавил
он. — Фу, черт! В своем больном не властен, лечи поди! Не знаешь,
он к тем пойдет, али те сюда
придут?
— Что бишь я еще хотел, — продолжал
он, с усилием припоминая, — да: пожалуйста, маменька, и ты, Дунечка, не подумайте, что я не хотел
к вам сегодня первый
прийти и ждал вас первых.
Когда Раскольников
пришел к своему дому, — виски
его были смочены потом, и дышал
он тяжело.
— Н… нет, видел, один только раз в жизни, шесть лет тому. Филька, человек дворовый у меня был; только что
его похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» — вошел, и прямо
к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это
он мне отомстить», потому что перед самою смертью мы крепко поссорились. «Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне входить, — вон, негодяй!» Повернулся, вышел и больше не
приходил. Я Марфе Петровне тогда не сказал. Хотел было панихиду по
нем отслужить, да посовестился.
— Я сейчас
приду! — крикнул
он, обращаясь
к помертвевшей Пульхерии Александровне, и выбежал из комнаты.
— Я так и знал, что ты выбежишь, — сказал
он. — Воротись
к ним и будь с
ними… Будь и завтра у
них… и всегда… Я… может,
приду… если можно. Прощай!
Не стану теперь описывать, что было в тот вечер у Пульхерии Александровны, как воротился
к ним Разумихин, как
их успокоивал, как клялся, что надо дать отдохнуть Роде в болезни, клялся, что Родя
придет непременно, будет ходить каждый день, что
он очень, очень расстроен, что не надо раздражать
его; как
он, Разумихин, будет следить за
ним, достанет
ему доктора хорошего, лучшего, целый консилиум… Одним словом, с этого вечера Разумихин стал у
них сыном и братом.
«И многие из иудеев
пришли к Марфе и Марии утешать
их в печали о брате
их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу
ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего ты попросишь у бога, даст тебе бог».
«Мария же,
пришедши туда, где был Иисус, и увидев
его, пала
к ногам
его; и сказала
ему: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили
его? Говорят
ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри, как
он любил
его. А некоторые из
них сказали: не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»
— Я о деле
пришел говорить, — громко и нахмурившись проговорил вдруг Раскольников, встал и подошел
к Соне. Та молча подняла на
него глаза. Взгляд
его был особенно суров, и какая-то дикая решимость выражалась в
нем.
— У меня теперь одна ты, — прибавил
он. — Пойдем вместе… Я
пришел к тебе. Мы вместе прокляты, вместе и пойдем!
— Никто ничего не поймет из
них, если ты будешь говорить
им, — продолжал
он, — а я понял. Ты мне нужна, потому я
к тебе и
пришел.
— Батюшка, потише! Ведь услышат,
придут! Ну что тогда мы
им скажем, подумайте! — прошептал в ужасе Порфирий Петрович, приближая свое лицо
к самому лицу Раскольникова.
Придя к этому заключению,
он вернулся домой вдвое злее и раздражительнее, чем вышел.
Да мимоходом зашел прежде в нумер
к госпожам Кобылятниковым, чтоб занести
им «Общий вывод положительного метода» и особенно рекомендовать статью Пидерита (а впрочем, тоже и Вагнера); потом
прихожу сюда, а тут вон какая история!
И вдруг странное, неожиданное ощущение какой-то едкой ненависти
к Соне прошло по
его сердцу. Как бы удивясь и испугавшись сам этого ощущения,
он вдруг поднял голову и пристально поглядел на нее; но
он встретил на себе беспокойный и до муки заботливый взгляд ее; тут была любовь; ненависть
его исчезла, как призрак. Это было не то;
он принял одно чувство за другое. Это только значило, что та минута
пришла.
— И что тебе, что тебе в том, — вскричал
он через мгновение с каким-то даже отчаянием, — ну что тебе в том, если б я и сознался сейчас, что дурно сделал? Ну что тебе в этом глупом торжестве надо мною? Ах, Соня, для того ли я
пришел к тебе теперь!
— Э-эх, Соня! — вскрикнул
он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся
он надо мной, вот я
к тебе и
пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то
пришел ли бы я
к тебе? Слушай: когда я тогда
к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
Она бросалась
к детям, кричала на
них, уговаривала, учила
их тут же при народе, как плясать и что петь, начинала
им растолковывать, для чего это нужно,
приходила в отчаяние от
их непонятливости, била
их…
Собралась
к тебе; Авдотья Романовна стала удерживать; слушать ничего не хочет: «Если
он, говорит, болен, если у
него ум мешается, кто же
ему поможет, как не мать?»
Пришли мы сюда все, потому не бросать же нам ее одну.
«Надо кончить с Свидригайловым, — думал
он, — и во что бы то ни стало, как можно скорей: этот тоже, кажется, ждет, чтоб я сам
к нему пришел».
На всякий случай есть у меня и еще
к вам просьбица, — прибавил
он, понизив голос, — щекотливенькая она, а важная: если, то есть на всякий случай (чему я, впрочем, не верую и считаю вас вполне неспособным), если бы на случай, — ну так, на всякий случай, —
пришла бы вам охота в эти сорок — пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим каким образом — ручки этак на себя поднять (предположение нелепое, ну да уж вы мне
его простите), то — оставьте краткую, но обстоятельную записочку.
Он спешил
к Свидригайлову. Чего
он мог надеяться от этого человека —
он и сам не знал. Но в этом человеке таилась какая-то власть над
ним. Сознав это раз,
он уже не мог успокоиться, а теперь
к тому же и
пришло время.
Вот сюда два вечера сряду
он приходил к Софье Семеновне.
Снесите-ка
к нему, завтра или… когда
придет время.
Дуня из этого свидания по крайней мере вынесла одно утешение, что брат будет не один:
к ней, Соне,
к первой
пришел он со своею исповедью; в ней искал
он человека, когда
ему понадобился человек; она же и пойдет за
ним, куда пошлет судьба.
Напротив, у ней у самой оказалась целая история о внезапном отъезде сына; она со слезами рассказывала, как
он приходил к ней прощаться; давала при этом знать намеками, что только ей одной известны многие весьма важные и таинственные обстоятельства и что у Роди много весьма сильных врагов, так что
ему надо даже скрываться.