Неточные совпадения
Райский между тем сгорал желанием узнать
не Софью Николаевну Беловодову — там нечего было узнавать, кроме того, что она была прекрасная собой, прекрасно воспитанная, хорошего рода и тона женщина, — он хотел отыскать в ней
просто женщину, наблюсти и определить, что кроется под этой покойной, неподвижной оболочкой красоты, сияющей ровно, одинаково, никогда
не бросавшей ни на что быстрого, жаждущего, огненного или наконец скучного, утомленного взгляда, никогда
не обмолвившейся нетерпеливым, неосторожным или порывистым словом?
Одевалась она
просто, если разглядеть подробно все, что на ней было надето, но казалась великолепно одетой. И материя ее платья как будто была особенная, и ботинки
не так сидят на ней, как на других.
— Нет,
не отжил еще Олимп! — сказал он. — Вы, кузина,
просто олимпийская богиня — вот и конец объяснению, — прибавил как будто с отчаянием, что
не удается ему всколебать это море. — Пойдемте в гостиную!
Нравственные женщины, строгие судьи, и между прочим Нил Андреевич, вслух порицали ее, Татьяна Марковна
просто не любила, считала пустой вертушкой, но принимала как всех, дурных и хороших. Зато молодежь гонялась за Крицкой.
— Все это так
просто, cousin, что я даже
не сумею рассказать: спросите у всякой замужней женщины. Вот хоть у Catherine…
Она сидит, опершись локтями на стол, положив лицо в ладони, и мечтает, дремлет или… плачет. Она в неглиже,
не затянута в латы негнущегося платья, без кружев, без браслет, даже
не причесана; волосы небрежно, кучей лежат в сетке; блуза стелется по плечам и падает широкими складками у ног. На ковре лежат две атласные туфли: ноги
просто в чулках покоятся на бархатной скамеечке.
—
Не будьте, однако, слишком сострадательны: кто откажется от страданий, чтоб подойти к вам, говорить с вами? Кто
не поползет на коленях вслед за вами на край света,
не только для торжества, для счастья и победы —
просто для одной слабой надежды на победу…
— Но вы сами, cousin, сейчас сказали, что
не надеетесь быть генералом и что всякий,
просто за внимание мое, готов бы… поползти куда-то… Я
не требую этого, но если вы мне дадите немного…
— Вот что значит Олимп! — продолжал он. — Будь вы
просто женщина,
не богиня, вы бы поняли мое положение, взглянули бы в мое сердце и поступили бы
не сурово, а с пощадой, даже если б я был вам совсем чужой. А я вам близок. Вы говорите, что любите меня дружески, скучаете,
не видя меня… Но женщина бывает сострадательна, нежна, честна, справедлива только с тем, кого любит, и безжалостна ко всему прочему. У злодея под ножом скорее допросишься пощады, нежели у женщины, когда ей нужно закрыть свою любовь и тайну.
И ей
не нужно было притворяться перед ним, лгать, прикидываться. Она держала себя с ним прямо,
просто, как держала себя, когда никого с ней
не было.
— Где это вы пропадали, братец? Как на вас сердится бабушка! — сказала она, —
просто не глядит.
Просто быть братом невозможно, надо бежать: она слишком мила, тепла, нежна, прикосновение ее греет, жжет, шевелит нервы. Он же приходится ей брат в третьем колене, то есть
не брат, и близость такой сестры опасна…
— Что вы такое? — повторил Райский, остановясь перед ним и глядя на него так же бесцеремонно, почти дерзко, как и Марк на него. — Вы
не загадка: «свихнулись в ранней молодости» — говорит Тит Никоныч; а я думаю, вы
просто не получили никакого воспитания, иначе бы
не свихнулись: оттого ничего и
не делаете… Я
не извиняюсь в своей откровенности: вы этого
не любите; притом следую вашему примеру…
Весь этот уголок, хозяйство с избами, мужиками, скотиной и живностью, терял колорит веселого и счастливого гнезда, а казался
просто хлевом, и он бы давно уехал оттуда, если б…
не Вера!
Райский и
не намеревался выдать свое посещение за визит: он
просто искал какого-нибудь развлечения, чтоб
не чувствовать тупой скуки и вместе также чтоб
не сосредоточиваться на мысли о Вере.
— Да, Вера, теперь я несколько вижу и понимаю тебя и обещаю: вот моя рука, — сказал он, — что отныне ты
не услышишь и
не заметишь меня в доме: буду «умник», — прибавил он, — буду «справедлив», буду «уважать твою свободу», и как рыцарь буду «великодушен», буду
просто — велик! Я — grand coeur! [великодушен! (фр.)]
Но все же ей было неловко —
не от одного только внутреннего «противоречия с собой», а
просто оттого, что вышла история у ней в доме, что выгнала человека старого, почтен… нет, «серьезного», «со звездой»…
Внезапный поцелуй Веры взволновал Райского больше всего. Он чуть
не заплакал от умиления и основал было на нем дальние надежды, полагая, что простой случай, неприготовленная сцена, где он нечаянно высказался
просто, со стороны честности и приличия, поведут к тому, чего он добивался медленным и трудным путем, — к сближению.
— Ну,
не надо — я пошутил: только, ради Бога,
не принимай этого за деспотизм, за шпионство, а
просто за любопытство. А впрочем, Бог с тобой и с твоими секретами! — сказал он, вставая, чтоб уйти.
Он какой-то артист: все рисует, пишет, фантазирует на фортепиано (и очень мило), бредит искусством, но, кажется, как и мы, грешные, ничего
не делает и чуть ли
не всю жизнь проводит в том, что «поклоняется красоте», как он говорит:
просто влюбчив по-нашему, как, помнишь, Дашенька Семечкина, которая была однажды заочно влюблена в испанского принца, увидевши портрет его в немецком календаре, и
не пропускала никого, даже настройщика Киша.
На другой день опять она ушла с утра и вернулась вечером. Райский
просто не знал, что делать от тоски и неизвестности. Он караулил ее в саду, в поле, ходил по деревне, спрашивал даже у мужиков,
не видали ли ее, заглядывал к ним в избы, забыв об уговоре
не следить за ней.
Ну,
просто не гони меня, дай мне иногда быть с тобой, слышать тебя, наслаждаться и мучиться, лишь бы
не спать, а жить: я точно деревянный теперь!
— Я этого
не боюсь, — сказала Марфенька, — гром бьет все больше мужиков, — а так,
просто страшно!
В нем все открыто, все сразу видно для наблюдателя, все слишком
просто,
не заманчиво,
не таинственно,
не романтично. Про него нельзя было сказать «умный человек» в том смысле, как обыкновенно говорят о людях, замечательно наделенных этою силою; ни остроумием, ни находчивостью его тоже упрекнуть было нельзя.
Их сближение было
просто и естественно, как указывала натура, сдержанная чистой нравственностью и моралью бабушки. Марфенька до свадьбы
не дала ему ни одного поцелуя, никакой почти лишней против прежнего ласки — и на украденный им поцелуй продолжала смотреть как на дерзость и грозила уйти или пожаловаться бабушке.
Но неумышленно, когда он
не делал никаких любовных прелюдий, а
просто брал ее за руку, она давала ему руку, брала сама его руку, опиралась ему доверчиво на плечо, позволяла переносить себя через лужи и даже, шаля, ерошила ему волосы или, напротив, возьмет гребенку, щетку, близко подойдет к нему, так что головы их касались, причешет его, сделает пробор и, пожалуй, напомадит голову.
Может быть, Вера несет крест какой-нибудь роковой ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость и неопытность и держит ее под другим злым игом, а
не под игом любви, что этой последней и нет у нее, что она
просто хочет там выпутаться из какого-нибудь узла, завязавшегося в раннюю пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие письма — больше ничего, как отступления, —
не перед страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее загнал фальшивый шаг и откуда она
не знает, как выбраться… что, наконец, в ней проговаривается любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь и на ней искать спасения…»
— Врал, хвастал,
не понимал ничего, Борис, — сказал он, — и
не случись этого… я никогда бы и
не понял. Я думал, что я люблю древних людей, древнюю жизнь, а я
просто любил… живую женщину; и любил и книги, и гимназию, и древних, и новых людей, и своих учеников… и тебя самого… и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее любил! А теперь это все опротивело, я бы готов хоть к полюсу уехать… Да, я это недавно узнал: вот как тут корчился на полу и читал ее письмо.
— Да… да,
не слушайте меня! У меня
просто нервы расстроены. Какая страсть? Никакой страсти нет! Я шутила, как вы… со мной…
— Ничего… Вы только проводите меня домой, помогите взойти на лестницу — я боюсь чего-то… Я лягу… простите меня, я встревожила вас напрасно… вызвала сюда… Вы бы уехали и забыли меня. У меня
просто лихорадка… Вы
не сердитесь!.. — ласково сказала она.
— Да, — удержаться,
не смотреть туда, куда «тянет»! Тогда
не надо будет и притворяться, а
просто воздерживаться, «как от рюмки», говорит бабушка, и это правда… Так я понимаю счастье и так желаю его!
В ожидании какого-нибудь серьезного труда, какой могла дать ей жизнь со временем, по ее уму и силам, она положила
не избегать никакого дела, какое представится около нее, как бы оно
просто и мелко ни было, — находя, что, под презрением к мелкому, обыденному делу и под мнимым ожиданием или изобретением какого-то нового, еще небывалого труда и дела, кроется у большей части
просто лень или неспособность, или, наконец, больное и смешное самолюбие — ставить самих себя выше своего ума и сил.
— Я
просто не пущу тебя сегодня, Леонтий, — сказал Райский, — мне скучно одному; я перейду в старый дом с тобой вместе, а потом, после свадьбы Марфеньки, уеду. Ты при бабушке и при Вере будешь первым министром, другом и телохранителем.
— Для этого
не нужно быть женихом, а
просто другом, чтоб исполнить поручение.
Глядя на него, слушая его, видя его деятельность, распоряжения по хозяйству, отношения к окружающим его людям, к приказчикам, крестьянам — ко всем, кто около него был, с кем он соприкасался, с кем работал или
просто говорил, жил вместе, Райский удивлялся до наивности каким-то наружно будто противоположностям, гармонически уживавшимся в нем: мягкости речи, обращения — с твердостью, почти методическою, намерений и поступков, ненарушимой правильности взгляда, строгой справедливости — с добротой, тонкой, природной, а
не выработанной гуманностью, снисхождением, — далее, смеси какого-то трогательного недоверия к своим личным качествам, робких и стыдливых сомнений в себе — с смелостью и настойчивостью в распоряжениях, работах, поступках, делах.