Неточные совпадения
Он так и
говорит со стены: «Держи себя достойно», — чего: человека, женщины, что ли? нет, — «достойно рода, фамилии», и если, Боже сохрани, явится человек с вчерашним именем, с добытым собственной головой и руками значением — «
не возводи на него глаз, помни, ты носишь имя Пахотиных!..» Ни лишнего взгляда, ни смелой, естественной симпатии…
—
Говоря о себе,
не ставьте себя наряду
со мной, кузина: я урод, я… я…
не знаю, что я такое, и никто этого
не знает. Я больной, ненормальный человек, и притом я отжил, испортил, исказил… или нет,
не понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что даром уходит жизнь, как река, текущая в пустыне… А то ли суждено вам природой? Посмотрите на себя…
Вот послушайте, — обратилась она к папа, — что
говорит ваша дочь… как вам нравится это признание!..» Он, бедный, был смущен и жалок больше меня и смотрел вниз; я знала, что он один
не сердится, а мне хотелось бы умереть в эту минуту
со стыда…
— К чему вы это мне
говорите?
Со мной это вовсе
не у места! А я еще просила вас оставить разговор о любви, о страстях…
— Правда, вы редко
говорите со мной,
не глядите прямо, а бросаете на меня исподлобья злые взгляды — это тоже своего рода преследование. Но если бы только это и было…
— В экстазе! —
со страхом повторила Татьяна Марковна. — Зачем ты мне на ночь
говоришь: я
не усну. Это беда — экстаз в девушке? Да
не ты ли чего-нибудь нагородил ей? От чего ей приходить в экстаз? — Что же делать?
— Если хотите, расстанемтесь, вот теперь же… — уныло
говорил он. — Я знаю, что будет
со мной: я попрошусь куда-нибудь в другое место, уеду в Петербург, на край света, если мне скажут это —
не Татьяна Марковна,
не маменька моя — они, пожалуй, наскажут, но я их
не послушаю, — а если скажете вы. Я сейчас же с этого места уйду и никогда
не ворочусь сюда! Я знаю, что уж любить больше в жизни никогда
не буду… ей-богу,
не буду… Марфа Васильевна!
Я усердно помогаю делу
со своей стороны, лукаво молчу и
не обличаю,
не говорю, что там написано.
— Вы
не знаете, что
со мной, вы в потемках, подите сюда! —
говорила она, уводя его из аллеи, и, выйдя из нее, остановилась. Луна светила ей прямо в лицо. — Смотрите, что
со мной.
— И это оставим? Нет,
не оставлю! — с вспыхнувшей злостью сказал он, вырвав у ней руку, — ты как кошка с мышью играешь
со мной! Я больше
не позволю, довольно! Ты можешь откладывать свои секреты до удобного времени, даже вовсе о них
не говорить: ты вправе, а о себе я требую немедленного ответа. Зачем я тебе? Какую ты роль дала мне и зачем, за что!
— Я прошу вас только,
не говорите мне об этом теперь,
не тревожьте меня — чтоб
со мной
не случилось опять вчерашнего припадка!.. Вы видите, я едва держусь на ногах… Посмотрите на меня, возьмите мою руку…
Прошло два дня. По утрам Райский
не видал почти Веру наедине. Она приходила обедать, пила вечером вместе
со всеми чай,
говорила об обыкновенных предметах, иногда только казалась утомленною.
— Вы
не сладите
со мной!.. —
говорила она, сжимая зубы и с неестественной силой вырывая руку, наконец вырвала и метнулась было в сторону, мимо его.
— Видите свою ошибку, Вера: «с понятиями о любви»,
говорите вы, а дело в том, что любовь
не понятие, а влечение, потребность, оттого она большею частию и слепа. Но я привязан к вам
не слепо. Ваша красота, и довольно редкая — в этом Райский прав — да ум, да свобода понятий — и держат меня в плену долее, нежели
со всякой другой!
— Что с вами,
говорите, ради Бога, что такое случилось? Вы сказали, что хотели
говорить со мной; стало быть, я нужен… Нет такого дела, которого бы я
не сделал! приказывайте, забудьте мою глупость… Что надо… что надо сделать?
— Я ничего
не понимаю, — сказал он, — «
не виноват», «
не жалуюсь»; в таком случае — о чем хотели
поговорить со мной? зачем вы звали меня сюда, в аллею!..
— Вот это другое дело; благодарю вас, благодарю! — торопливо
говорил он, скрадывая волнение. — Вы делаете мне большое добро, Вера Васильевна. Я вижу, что дружба ваша ко мне
не пострадала от другого чувства, значит, она сильна. Это большое утешение! Я буду счастлив и этим…
со временем, когда мы успокоимся оба…
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка
не бранит ее, Марфеньку:
не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла в гостях две?
Не любит больше? Отчего Верочка
не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные,
не говорят друг с другом,
не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось
со всем домом?
Неточные совпадения
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения
со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в глаза ему,
говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный
со мною случай: в дороге совершенно издержался.
Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
Наконец, однако, сели обедать, но так как
со времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал
говорить неподобные речи и, указывая на"деревянного дела пушечку", угрожал всех своих амфитрионов [Амфитрио́н — гостеприимный хозяин, распорядитель пира.] перепалить. Тогда за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но
не гораздо.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он
не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити,
со слезами благодаря ее, и
говорил, что ему хорошо, нигде
не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он
не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы
не ошибиться, возбуждении.
Он приписывал это своему достоинству,
не зная того, что Метров, переговорив
со всеми своими близкими, особенно охотно
говорил об этом предмете с каждым новым человеком, да и вообще охотно
говорил со всеми о занимавшем его, неясном еще ему самому предмете.
— Да нет, Маша, Константин Дмитрич
говорит, что он
не может верить, — сказала Кити, краснея за Левина, и Левин понял это и, еще более раздражившись, хотел отвечать, но Вронский
со своею открытою веселою улыбкой сейчас же пришел на помощь разговору, угрожавшему сделаться неприятным.