Неточные совпадения
У него был живой, игривый ум, наблюдательность и некогда смелые
порывы в характере. Но шестнадцати лет он поступил
в гвардию, выучась отлично говорить, писать и петь по-французски и почти
не зная русской грамоты. Ему дали отличную квартиру, лошадей, экипаж и тысяч двадцать дохода.
Она на его старания смотрела ласково, с улыбкой. Ни
в одной черте никогда
не было никакой тревоги, желания,
порыва.
Вокруг его
не было никого, кто направил бы эти жадные
порывы любознательности
в определенную колею.
Он гордо ходил один по двору,
в сознании, что он лучше всех, до тех
пор, пока на другой день публично
не осрамился
в «серьезных предметах».
— Тебе шестнадцатый год, — продолжал опекун, —
пора о деле подумать, а ты до сих
пор, как я вижу, еще
не подумал, по какой части пойдешь
в университете и
в службе. По военной трудно: у тебя небольшое состояние, а служить ты по своей фамилии должен
в гвардии.
Опекуну она
не давала сунуть носа
в ее дела и,
не признавая никаких документов, бумаг, записей и актов, поддерживала порядок, бывший при последних владельцах, и отзывалась
в ответ на письма опекуна, что все акты, записи и документы записаны у ней на совести, и она отдаст отчет внуку, когда он вырастет, а до тех
пор, по словесному завещанию отца и матери его, она полная хозяйка.
С тех
пор не стало слышно Райского
в доме; он даже
не ходил на Волгу, пожирая жадно волюмы за волюмами.
— Нет, нет, pardon — я
не назову его… с тех
пор, хочу я сказать, как он появился, стал ездить
в дом…
—
В городе все говорят о вас и все
в претензии, что вы до сих
пор ни у кого
не были, ни у губернатора, ни у архиерея, ни у предводителя, — обратилась Крицкая к Райскому.
— И я с вами пойду, — сказал он Райскому и, надевши фуражку,
в одно мгновение выскочил из окна, но прежде задул свечку у Леонтья, сказав: — Тебе спать
пора:
не сиди по ночам. Смотри, у тебя опять рожа желтая и глаза ввалились!
С тех
пор как у Райского явилась новая задача — Вера, он реже и холоднее спорил с бабушкой и почти
не занимался Марфенькой, особенно после вечера
в саду, когда она
не подала никаких надежд на превращение из наивного, подчас ограниченного, ребенка
в женщину.
— Ах, Марфа Васильевна, какие вы! Я лишь только вырвался, так и прибежал! Я просился, просился у губернатора —
не пускает: говорит,
не пущу до тех
пор, пока
не кончите дела! У маменьки
не был: хотел к ней пообедать
в Колчино съездить — и то пустил только вчера, ей-богу…
Он ушел, а Татьяна Марковна все еще стояла
в своей позе, с глазами, сверкающими гневом, передергивая на себе, от волнения, шаль. Райский очнулся от изумления и робко подошел к ней, как будто
не узнавая ее, видя
в ней
не бабушку, а другую, незнакомую ему до тех
пор женщину.
А пока глупая надежда слепо шепчет: «
Не отчаивайся,
не бойся ее суровости: она молода; если бы кто-нибудь и успел предупредить тебя, то разве недавно, чувство
не могло упрочиться здесь,
в доме, под десятками наблюдающих за ней глаз, при этих наростах предрассудков, страхов, старой бабушкиной морали. Погоди, ты вытеснишь впечатление, и тогда…» и т. д. — до тех
пор недуг
не пройдет!
С отъездом Веры Райского охватил ужас одиночества. Он чувствовал себя сиротой, как будто целый мир опустел, и он очутился
в какой-то бесплодной пустыне,
не замечая, что эта пустыня вся
в зелени,
в цветах,
не чувствуя, что его лелеет и греет природа, блистающая лучшей, жаркой
порой лета.
— А заметили ли вы, что Вера с некоторых
пор как будто… задумчива? — нерешительно спросил Райский,
в надежде,
не допытается ли как-нибудь от бабушки разрешения своего мучительного «вопроса» о синем письме.
— Вы уж меня извините, старуху, а вы все, кажется, полоумные, — заговорила бабушка, —
в такую грозу и зверь
не выползет из своей берлоги!.. Вон, Господи, как сверкает еще до сих
пор! Яков, притвори поди ставню поплотнее. А вы —
в такой вечер через Волгу!
Может быть, Вера несет крест какой-нибудь роковой ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость и неопытность и держит ее под другим злым игом, а
не под игом любви, что этой последней и нет у нее, что она просто хочет там выпутаться из какого-нибудь узла, завязавшегося
в раннюю
пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие письма — больше ничего, как отступления, —
не перед страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее загнал фальшивый шаг и откуда она
не знает, как выбраться… что, наконец,
в ней проговаривается любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь и на ней искать спасения…»
Что будет с ней теперь —
не знаю: драма ли, роман ли — это уже докончи ты на досуге, а мне
пора на вечер к
В. И. Там ожидает меня здоровая и серьезная партия с серьезными игроками.
Он на другой день утром взял у Шмита porte-bouquet и обдумывал, из каких цветов должен быть составлен букет для Марфеньки. Одних цветов нельзя было найти
в позднюю
пору, другие
не годились.
— Пять тысяч рублей ассигнациями мой дед заплатил
в приданое моей родительнице. Это хранилось до сих
пор в моей вотчине,
в спальне покойницы. Я
в прошедшем месяце под секретом велел доставить сюда; на руках несли полтораста верст; шесть человек попеременно, чтоб
не разбилось. Я только новую кисею велел сделать, а кружева — тоже старинные: изволите видеть — пожелтели. Это очень ценится дамами, тогда как… — добавил он с усмешкой, —
в наших глазах
не имеет никакой цены.
— И зовете меня на помощь; думал, что пришла
пора медведю «сослужить службу», и чуть было
не оказал вам
в самом деле «медвежьей услуги», — добавил он, вынимая из кармана и показывая ей обломок бича. — От этого я позволил себе сделать вам дерзкий вопрос об имени… Простите меня, ради Бога, и скажите и остальное: зачем вы открыли мне это?
С такою же силой скорби шли
в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской души и великой красоты, которой до сих
пор не знали за собой они сами,
не знали за ними и другие и которую они, как золото
в огне, закаляли
в огне и дыме грубой работы, служа своим мужьям — князьям и неся и их, и свою «беду».
Вера, узнав, что Райский
не выходил со двора, пошла к нему
в старый дом, куда он перешел с тех
пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
«А отчего у меня до сих
пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „
в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто
не мешает, страсти у него нет, она его
не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как живая…
— Эта нежность мне
не к лицу. На сплетню я плюю, а
в городе мимоходом скажу, как мы говорили сейчас, что я сватался и получил отказ, что это огорчило вас, меня и весь дом… так как я давно надеялся… Тот уезжает завтра или послезавтра навсегда (я уж справился) — и все забудется. Я и прежде ничего
не боялся, а теперь мне нечем дорожить. Я все равно, что живу, что нет с тех
пор, как решено, что Вера Васильевна
не будет никогда моей женой…
Одна Вера ничего этого
не знала,
не подозревала и продолжала видеть
в Тушине прежнего друга, оценив его еще больше с тех
пор, как он явился во весь рост над обрывом и мужественно перенес свое горе, с прежним уважением и симпатией протянул ей руку, показавшись
в один и тот же момент и добрым, и справедливым, и великодушным — по своей природе, чего брат Райский, более его развитой и образованный, достигал таким мучительным путем.