Неточные совпадения
А иногда его брал задор: все это подавало постоянный повод к бесчисленным сценам, которые развлекали нас
не только между Галлоперским маяком и Доггерской банкой, но и
в тропиках, и под экватором, на всех четырех океанах, и развлекают до сих
пор.
Я, кажется, прилагаю все старания, — говорит он со слезами
в голосе и с пафосом, — общество удостоило меня доверия, надеюсь, никто до сих
пор не был против этого, что я блистательно оправдывал это доверие; я дорожу оказанною мне доверенностью…» — и так продолжает, пока дружно
не захохочут все и наконец он сам.
На эти случаи, кажется, есть особые глаза и уши, зорче и острее обыкновенных, или как будто человек
не только глазами и ушами, но легкими и
порами вбирает
в себя впечатления, напитывается ими, как воздухом.
Наконец объяснилось, что Мотыгин вздумал «поиграть» с портсмутской леди, продающей рыбу. Это все равно что поиграть с волчицей
в лесу: она отвечала градом кулачных ударов, из которых один попал
в глаз. Но и матрос
в своем роде тоже
не овца: оттого эта волчья ласка была для Мотыгина
не больше, как сарказм какой-нибудь барыни на неуместную любезность франта. Но Фаддеев утешается этим еще до сих
пор, хотя синее пятно на глазу Мотыгина уже пожелтело.
Если обстановить этими выдумками, машинками, пружинками и таблицами жизнь человека, то можно
в pendant к вопросу о том, «достовернее ли стала история с тех
пор, как размножились ее источники» — поставить вопрос, «удобнее ли стало жить на свете с тех
пор, как размножились удобства?» Новейший англичанин
не должен просыпаться сам; еще хуже, если его будит слуга: это варварство, отсталость, и притом слуги дороги
в Лондоне.
Но
пора кончить это письмо… Как? что?.. А что ж о Мадере: об управлении города, о местных властях, о числе жителей, о количестве выделываемого вина, о торговле: цифры, факты — где же все? Вправе ли вы требовать этого от меня? Ведь вы просили писать вам о том, что я сам увижу, а
не то, что написано
в ведомостях, таблицах, календарях. Здесь все, что я видел
в течение 10-ти или 12-ти часов пребывания на Мадере. Жителей всех я
не видел, властей тоже и даже
не успел хорошенько посетить ни одного виноградника.
Море… Здесь я
в первый раз понял, что значит «синее» море, а до сих
пор я знал об этом только от поэтов,
в том числе и от вас. Синий цвет там, у нас, на севере, — праздничный наряд моря. Там есть у него другие цвета,
в Балтийском, например, желтый,
в других морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я вижу и синее море, какого вы
не видали никогда.
Меня еще
в Англии удивило, что такой опрятный, тонкий и причудливый
в житье-бытье народ, как англичане, да притом и изобретательный,
не изобрел до сих
пор чего-нибудь вместо дорогих восковых свеч.
— «Куда же отправитесь, выслужив пенсию?» — «И сам
не знаю; может быть, во Францию…» — «А вы знаете по-французски?» — «О да…» — «
В самом деле?» И мы живо заговорили с ним, а до тех
пор, правду сказать, кроме Арефьева, который отлично говорит по-английски, у нас рты были точно зашиты.
Если обратишься с этим вопросом к курсу географии, получишь
в ответ, что пространство, занимаемое колониею, граничит к северу рекою Кейскамма, а
в газетах, помнится, читал, что граница с тех
пор во второй или третий раз меняет место и обещают, что она
не раз отодвинется дальше.
Близость к Капштату поддержала
в западных фермерах до сих
пор эту утонченность нравов, о которой
не имеют понятия восточные, скотопромышленные хозяева.
Еще до сих
пор не определено, до какой степени может усилиться шерстяная промышленность, потому что нельзя еще, по неверному состоянию края, решить, как далеко может быть она распространена внутри колонии. Но, по качествам своим, эта шерсть стоит наравне с австралийскою, а последняя высоко ценится на лондонском рынке и предпочитается ост-индской. Вскоре возник
в этом углу колонии город Грем (Grahamstown) и порт Елизабет, через который преимущественно производится торговля шерстью.
Выше сказано было, что колония теперь переживает один из самых знаменательных моментов своей истории: действительно оно так. До сих
пор колония была
не что иное, как английская провинция, живущая по законам, начертанным ей метрополиею, сообразно духу последней, а
не действительным потребностям страны.
Не раз заочные распоряжения лондонского колониального министра противоречили нуждам края и вели за собою местные неудобства и затруднения
в делах.
И с тех
пор комната чтится, как святыня: она наглухо заперта, и постель оставлена
в своем тогдашнем виде; никто
не дотрогивался до нее, а я вдруг лягу!
Проезжая эти пространства, где на далекое друг от друга расстояние разбросаны фермы, невольно подумаешь, что
пора бы уже этим фермам и полям сблизиться так, чтобы они касались друг друга, как
в самой Англии, чтоб соседние нивы разделялись только канавой, а
не степями, чтоб ни один клочок
не пропал даром…
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне
не к лицу. Однако ж
пора было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли
в тени леса, все
в белом с ног до головы и легком платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо
в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
2-го сентября, ночью часа
в два, задул жесточайший ветер:
порывы с гор, из ущелий, были страшные.
В три часа ночи, несмотря на луну, ничего
не стало видно, только блистала неяркая молния, но без грома, или его
не слыхать было за ветром.
Еще дела
не начались, а на Лючу,
в прихожей у порога, и
в Китае также, стоит нетерпеливо, как у долго
не отпирающихся дверей, толпа миссионеров: они ждут
не дождутся, когда настанет
пора восстановить дерзко поверженный крест…
«Однако ж час, — сказал барон, —
пора домой; мне завтракать (он жил
в отели), вам обедать». Мы пошли
не прежней дорогой, а по каналу и повернули
в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши
не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться
в китайский лагерь.
Католическое духовенство, правда,
не встретит
в массе китайского народа той пылкости, какой оно требует от своих последователей, разве этот народ перевоспитается совсем, но этого долго ждать; зато
не встретит и
не встречает до сих
пор и фанатического сопротивления, а только ленивое, систематическое противодействие со стороны правительства как политическую предосторожность.
Наконец надо же и совесть знать,
пора и приехать.
В этом японском, по преимуществу тридесятом, государстве можно еще оправдываться и тем, что «скоро сказка сказывается, да
не скоро дело делается». Чуть ли эта поговорка
не здесь родилась и перешла по соседству с Востоком и к нам, как и многое другое… Но мы выросли, и поговорка осталась у нас
в сказках.
В Японии, напротив, еще до сих
пор скоро дела
не делаются и
не любят даже тех, кто имеет эту слабость. От наших судов до Нагасаки три добрые четверти часа езды. Японцы часто к нам ездят: ну что бы пригласить нас стать у города, чтоб самим
не терять по-пустому время на переезды? Нельзя. Почему? Надо спросить у верховного совета, верховный совет спросит у сиогуна, а тот пошлет к микадо.
Хозяева были любезны.
Пора назвать их: старика зовут Тсутсуй Хизе-но-ками-сама, второй Кавадзи Сойемон-но-ками… нет,
не ками, а дзио-сами, это все равно: «дзио» и «ками» означают равный титул; третий Алао Тосан-но-ками-сама; четвертого… забыл, после скажу. Впрочем, оба последние приданы только для числа и большей важности, а
в сущности они сидели с поникшими головами и молча слушали старших двух, а может быть, и
не слушали, а просто заседали.
Ну чем он
не европеец? Тем, что однажды за обедом спрятал
в бумажку пирожное, а
в другой раз слизнул с тарелки сою из анчоусов, которая ему очень понравилась? это местные нравы — больше ничего. Он до сих
пор не видал тарелки и ложки, ел двумя палочками, похлебку свою пил непосредственно из чашки. Можно ли его укорять еще и за то, что он, отведав какого-нибудь кушанья, отдавал небрежно тарелку Эйноске, который, как пудель, сидел у ног его? Переводчик брал, с земным поклоном, тарелку и доедал остальное.
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им
пора ехать
в Едо. По некоторым вопросам они просили отсрочки, опираясь на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала показать
в глазах народа уважение к старым законам, а
не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему, говорили они, собрать на совет всех своих удельных князей, а их шестьдесят человек.
Адмирал сказал им, что хотя отношения наши с ними были
не совсем приятны, касательно отведения места на берегу, но он понимает, что губернаторы ничего без воли своего начальства
не делали и потому против них собственно ничего
не имеет, напротив, благодарит их за некоторые одолжения, доставку провизии, воды и т. п.; но просит только их представить своему начальству, что если оно намерено вступить
в какие бы то ни было сношения с иностранцами, то
пора ему подумать об отмене всех этих стеснений, которые всякой благородной нации покажутся оскорбительными.
Японцы осматривали до сих
пор каждое судно, записывали каждую вещь,
не в видах торгового соперничества, а чтоб
не прокралась к ним христианская книга, крест — все, что относится до религии; замечали число людей, чтоб
не пробрался
в Японию священник проповедовать религию, которой они так боятся.
Мне несколько неловко было ехать на фабрику банкира: я
не был у него самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно чаще у себя; а
не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся
в пять часов, именно тогда, когда настает
в Маниле лучшая
пора глотать
не мясо,
не дичь, а здешний воздух, когда надо ехать
в поля, на взморье, гулять по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Я вошел
в свою каюту,
в которой
не был ни разу с тех
пор, как переехал на берег.
Нельзя было Китаю жить долее, как он жил до сих
пор. Он
не шел,
не двигался, а только конвульсивно дышал, пав под бременем своего истощения. Нет единства и целости, нет условий органической государственной жизни, необходимой для движения такого огромного целого. Политическое начало
не скрепляет народа
в одно нераздельное тело, присутствие религии
не согревает тела внутри.
Уже вьючат лошадей,
пора ехать, мы еще
не сделали вчера сорока верст. Маил
в нескольких верстах отсюда.