Неточные совпадения
С ним можно
не согласиться, но сбить его трудно. Свет, опыт, вся жизнь его
не дали ему никакого содержания, и оттого он
боится серьезного, как огня. Но тот же опыт, жизнь всегда в куче людей, множество встреч и способность знакомиться со всеми образовывали ему какой-то очень приятный, мелкий умок, и
не знающий его с первого раза даже положится на его совет, суждение, и потом уже, жестоко обманувшись, разглядит, что это за человек.
Марфенька испугалась. Верочка ничего
не сказала; но когда Борис пришел к двери дома, она уже стояла, крепко прижавшись к ней,
боясь, чтоб ее
не оттащили прочь, и ухватясь за ручку замка.
— Разве я тебе
не говорила? Это председатель палаты, важный человек: солидный, умный, молчит все; а если скажет, даром слов
не тратит. Его все
боятся в городе: что он сказал, то и свято. Ты приласкайся к нему: он любит пожурить…
— Да, правда: мне, как глупой девочке, было весело смотреть, как он вдруг робел,
боялся взглянуть на меня, а иногда, напротив, долго глядел, — иногда даже побледнеет. Может быть, я немного кокетничала с ним, по-детски, конечно, от скуки… У нас было иногда… очень скучно! Но он был, кажется, очень добр и несчастлив: у него
не было родных никого. Я принимала большое участие в нем, и мне было с ним весело, это правда. Зато как я дорого заплатила за эту глупость!..
— Папа стоял у камина и грелся. Я посмотрела на него и думала, что он взглянет на меня ласково: мне бы легче было. Но он старался
не глядеть на меня; бедняжка
боялся maman, а я видела, что ему было жалко. Он все жевал губами: он это всегда делает в ажитации, вы знаете.
— И «что он никогда
не кончил бы, говоря обо мне, но
боится быть сентиментальным…» — добавила она.
У него воображение было раздражено: он невольно ставил на месте героя себя; он глядел на нее то смело, то стоял мысленно на коленях и млел, лицо тоже млело. Она взглянула на него раза два и потом
боялась или
не хотела глядеть.
Он никогда
не видал ее такою. Она
не замечает его, а он
боится дохнуть.
— А! — поймал ее Райский, —
не из сострадания ли вы так неприступны!.. Вы
боитесь бросить лишний взгляд, зная, что это никому
не пройдет даром. Новая изящная черта! Самоуверенность вам к лицу. Эта гордость лучше родовой спеси: красота — это сила, и гордость тут имеет смысл.
— Нет, портрет — это слабая, бледная копия; верен только один луч ваших глаз, ваша улыбка, и то
не всегда: вы редко так смотрите и улыбаетесь, как будто
боитесь. Но иногда это мелькнет; однажды мелькнуло, и я поймал, и только намекнул на правду, и уж смотрите, что вышло. Ах, как вы были хороши тогда!
— Есть, есть, и мне тяжело, что я
не выиграл даже этого доверия. Вы
боитесь, что я
не сумею обойтись с вашей тайной. Мне больно, что вас пугает и стыдит мой взгляд… кузина, кузина! А ведь это мое дело, моя заслуга, ведь я виноват… что вывел вас из темноты и слепоты, что этот Милари…
— И правду сказать, есть чего
бояться предков! — заметила совершенно свободно и покойно Софья, — если только они слышат и видят вас! Чего
не было сегодня! и упреки, и declaration, [признание (фр.).] и ревность… Я думала, что это возможно только на сцене… Ах, cousin… — с веселым вздохом заключила она, впадая в свой слегка насмешливый и покойный тон.
— А помнишь: председатель в палате? Мы с тобой заезжали к нему, когда ты после гимназии приехал сюда, — и
не застали. А потом он в деревню уехал: ты его и
не видал. Тебе надо съездить к нему: его все уважают и
боятся, даром что он в отставке…
— Только в лес
боюсь; я
не хожу с обрыва, там страшно, глухо! — говорила она. — Верочка приедет, она проводит вас туда.
— Пойдемте, только я близко
не пойду,
боюсь. У меня голова кружится. И
не охотница я до этого места! Я недолго с вами пробуду! Бабушка велела об обеде позаботиться. Ведь я хозяйка здесь! У меня ключи от серебра, от кладовой. Я вам велю достать вишневого варенья: это ваше любимое, Василиса сказывала.
Он прижал ее руку к груди и чувствовал, как у него бьется сердце, чуя близость… чего? наивного, милого ребенка, доброй сестры или… молодой, расцветшей красоты? Он
боялся, станет ли его на то, чтоб наблюдать ее, как артисту, а
не отдаться, по обыкновению, легкому впечатлению?
— На вот, кури скорей, а то я
не лягу,
боюсь, — говорила она.
— Нет,
не всё: когда ждешь скромно, сомневаешься,
не забываешься, оно и упадет. Пуще всего
не задирай головы и
не подымай носа, побаивайся: ну, и дастся. Судьба любит осторожность, оттого и говорят: «Береженого Бог бережет». И тут
не пересаливай: кто слишком трусливо пятится, она тоже
не любит и подстережет. Кто воды
боится, весь век бегает реки, в лодку
не сядет, судьба подкараулит: когда-нибудь да сядет, тут и бултыхнется в воду.
—
Не говорите,
не оправдывайтесь; я знаю причину:
боялись…
Все это часто повторялось с ним, повторилось бы и теперь: он ждал и
боялся этого. Но еще в нем
не изжили пока свой срок впечатления наивной среды, куда он попал. Ему еще пока приятен был ласковый луч солнца, добрый взгляд бабушки, радушная услужливость дворни, рождающаяся нежная симпатия Марфеньки — особенно последнее.
«Еще опыт, — думал он, — один разговор, и я буду ее мужем, или… Диоген искал с фонарем „человека“ — я ищу женщины: вот ключ к моим поискам! А если
не найду в ней, и
боюсь, что
не найду, я, разумеется,
не затушу фонаря, пойду дальше… Но Боже мой! где кончится это мое странствие?»
Она
не знала, что ей надо делать, чтоб быть
не ребенком, чтоб на нее смотрели, как на взрослую, уважали,
боялись ее. Она беспокойно оглядывалась вокруг, тиранила пальцами кончик передника, смотрела себе под ноги.
— Нет,
не привыкла бы… Вот другая неделя, как вы здесь… а я
боюсь вас.
— Очень часто: вот что-то теперь пропал.
Не уехал ли в Колчино, к maman? Надо его побранить, что,
не сказавшись, уехал. Бабушка выговор ему сделает: он
боится ее… А когда он здесь —
не посидит смирно: бегает, поет. Ах, какой он шалун! И как много кушает! Недавно большую, пребольшую сковороду грибов съел! Сколько булочек скушает за чаем! Что ни дай, все скушает. Бабушка очень любит его за это. Я тоже его…
Райский подождал в тени забора, пока тот перескочил совсем. Он колебался, на что ему решиться, потому что
не знал, вор ли это или обожатель Ульяны Андреевны, какой-нибудь m-r Шарль, — и потому
боялся поднять тревогу.
— Ничего: он ездил к губернатору жаловаться и солгал, что я стрелял в него, да
не попал. Если б я был мирный гражданин города, меня бы сейчас на съезжую посадили, а так как я вне закона, на особенном счету, то губернатор разузнал, как было дело, и посоветовал Нилу Андреичу умолчать, «чтоб до Петербурга никаких историй
не доходило»: этого он, как огня,
боится.
Он помешал новую жженку и хлебнул. Райский и желал и
боялся наводить его на дальнейший разговор, чтоб вино
не оказало полного действия.
«Что это значит:
не научилась, что ли, она еще
бояться и стыдиться, по природному неведению, или хитрит, притворяется? — думал он, стараясь угадать ее, — ведь я все-таки новость для нее.
— Вот Марфенька
боится, — сказал он, желая поправиться, — и сама
не знает почему…
Она
не любила, чтобы к ней приходили в старый дом. Даже бабушка
не тревожила ее там, а Марфеньку она без церемонии удаляла, да та и сама
боялась ходить туда.
— Покорно благодарю! Уж
не знаю, соберусь ли я, сама стара, да и через Волгу
боюсь ехать. А девочки мои…
— Мы без вас, бабушка,
не поедем, — сказала Марфенька, — я тоже
боюсь переезжать Волгу.
—
Не стыдно ли трусить? — говорил Викентьев. — Чего вы
боитесь? Я за вами сам приеду на нашем катере… Гребцы у меня все песенники…
Из дома выходить для нее было наказанием; только в церковь ходила она, и то стараясь робко, как-то стыдливо, пройти через улицу, как будто
боялась людских глаз. Когда ее спрашивали, отчего она
не выходит, она говорила, что любит «домовничать».
Случай представлялся ему много раз, когда она была одна: но он
боялся шевельнуться, почти
не дышал, когда завидит ее, чтоб
не испугать ее рождающегося доверия к искренности его перемены и
не испортить себе этот новый рай.
— То-то отстал! Какой пример для молодых женщин и девиц? А ведь ей давно за сорок! Ходит в розовом, бантики да ленточки… Как
не пожурить! Видите ли, — обратился он к Райскому, — что я страшен только для порока, а вы
боитесь меня! Кто это вам наговорил на меня страхи!
Он с удовольствием приметил, что она перестала
бояться его, доверялась ему,
не запиралась от него на ключ,
не уходила из сада, видя, что он, пробыв с ней несколько минут, уходил сам; просила смело у него книг и даже приходила за ними сама к нему в комнату, а он, давая требуемую книгу,
не удерживал ее,
не напрашивался в «руководители мысли»,
не спрашивал о прочитанном, а она сама иногда говорила ему о своем впечатлении.
— Только я
боюсь, что
не умею занять вас: я все молчу, вам приходится говорить одному…
Он
боялся признаться, что видел, чтоб опять
не уличила она его в шпионстве.
Я от этого преследования чуть
не захворала,
не видалась ни с кем,
не писала ни к кому, и даже к тебе, и чувствовала себя точно в тюрьме. Он как будто играет, может быть даже нехотя, со мной. Сегодня холоден, равнодушен, а завтра опять глаза у него блестят, и я его
боюсь, как
боятся сумасшедших. Хуже всего то, что он сам
не знает себя, и потому нельзя положиться на его намерения и обещания: сегодня решится на одно, а завтра сделает другое.
Полина Карповна перемогла себя, услыхав, что рисуют ее улыбку. Она периодически, отрывисто и тяжело дышала, так что и грудь увлажилась у ней, а пошевельнуться она
боялась. А Райский мазал да мазал, как будто
не замечал.
— И я был свободен и горд еще недели две назад, — а вот теперь и
не горд, и
не свободен, и
боюсь — тебя!
— Сами себя проклинаете: зачем вам имя? Если б бабушка стала беспокоиться об этом, это понятно: она
боялась бы, чтоб я
не полюбила какого-нибудь «недостойного», по ее мнению, человека. А вы — проповедник!..
— Так,
боимся. Я уж из окна вылезла на дворик и перелезла сюда. Как бы он там
не стянул чего-нибудь?
— Вот я до логики-то и добираюсь, — сказал Марк, — только
боюсь,
не две ли логики у нас!..
— Какая? Нил Андреич разбойником назовет, губернатор донесет, и вас возьмут на замечание!.. Перестанемте холопствовать: пока будем
бояться, до тех пор
не вразумим губернаторов…
— Ничего я ни Марфеньке, ни Верочке
не наматывала; о любви и
не заикалась никогда, —
боюсь и пикнуть, а вижу и знаю, что Марфенька без моего совета и благословения
не полюбила бы никого.
Этот атлет по росту и силе, по-видимому
не ведающий никаких страхов и опасностей здоровяк, робел перед красивой, слабой девочкой, жался от ее взглядов в угол, взвешивал свои слова при ней, очевидно сдерживал движения, караулил ее взгляд,
не прочтет ли в нем какого-нибудь желания,
боялся,
не сказать бы чего-нибудь неловко,
не промахнуться,
не показаться неуклюжим.
—
Боюсь, бабушка,
не пуще ли захворала…
— Да прежняя ли, такая ли она, как всегда была!.. Я
боюсь, что это
не веселье, а раздражение, хмель…