Неточные совпадения
Он говорил просто, свободно переходя от предмета к предмету, всегда знал обо всем, что делается в мире, в свете и в городе; следил за подробностями войны, если была война, узнавал равнодушно о перемене английского или французского министерства, читал последнюю речь в парламенте и во французской палате депутатов, всегда знал о новой пиесе и о том, кого зарезали ночью
на Выборгской
стороне.
— Вот тебе раз! — сказал он и поглядел около себя. — Да вот! — Он указал
на полицейского чиновника, который упорно глядел в одну
сторону.
Он как будто смотрел
на все это со
стороны и наслаждался, видя и себя, и другого, и всю картину перед собой.
С другой
стороны дома, обращенной к дворам, ей было видно все, что делается
на большом дворе, в людской, в кухне,
на сеновале, в конюшне, в погребах. Все это было у ней перед глазами как
на ладони.
Один только старый дом стоял в глубине двора, как бельмо в глазу, мрачный, почти всегда в тени, серый, полинявший, местами с забитыми окнами, с поросшим травой крыльцом, с тяжелыми дверьми, замкнутыми тяжелыми же задвижками, но прочно и массивно выстроенный. Зато
на маленький домик с утра до вечера жарко лились лучи солнца, деревья отступили от него, чтоб дать ему простора и воздуха. Только цветник, как гирлянда, обвивал его со
стороны сада, и махровые розы, далии и другие цветы так и просились в окна.
Даже когда являлся у Ирины, Матрены или другой дворовой девки непривилегированный ребенок, она выслушает донесение об этом молча, с видом оскорбленного достоинства; потом велит Василисе дать чего там нужно, с презрением глядя в
сторону, и только скажет: «Чтоб я ее не видала, негодяйку!» Матрена и Ирина, оправившись, с месяц прятались от барыни, а потом опять ничего, а ребенок отправлялся «
на село».
Верочка только что ворвалась в переднюю, как бросилась вприпрыжку вперед и исчезла из глаз, вскидывая далеко пятки и едва глядя по
сторонам,
на портреты.
Но Верочка обегала все углы и уже возвращалась сверху, из внутренних комнат, которые, в противоположность большим нижним залам и гостиным, походили
на кельи, отличались сжатостью, уютностью и смотрели окнами
на все
стороны.
Их везла пара сытых лошадей, ехавших медленной рысью; в груди у них что-то отдавалось, точно икота. Кучер держал кнут в кулаке, вожжи лежали у него
на коленях, и он изредка подергивал ими, с ленивым любопытством и зевотой поглядывая
на знакомые предметы по
сторонам.
Доехали они до деревянных рядов. Купец встретил ее с поклонами и с улыбкой, держа шляпу
на отлете и голову наклонив немного в
сторону.
А так — он добрый: ребенка встретит — по голове погладит, букашку
на дороге никогда не раздавит, а отодвинет тростью в
сторону: «Когда не можешь, говорит, дать жизни, и не лишай».
Но maman после обеда отвела меня в
сторону и сказала, что это ни
на что не похоже — девице спрашивать о здоровье постороннего молодого человека, еще учителя, «и бог знает, кто он такой!» — прибавила она.
Долго сидел он в задумчивом сне, потом очнулся, пересел за письменный стол и начал перебирать рукописи, —
на некоторых останавливался, качал головой, рвал и бросал в корзину, под стол, другие откладывал в
сторону.
Обида, зло падали в жизни
на нее иногда и с других
сторон: она бледнела от боли, от изумления, подкашивалась и бессознательно страдала, принимая зло покорно, не зная, что можно отдать обиду, заплатить злом.
Умирала она частию от небрежного воспитания, от небрежного присмотра, от проведенного, в скудности и тесноте, болезненного детства, от попавшей в ее организм наследственной капли яда, развившегося в смертельный недуг, оттого, наконец, что все эти «так надо» хотя не встречали ни воплей, ни раздражения с ее
стороны, а всё же ложились
на слабую молодую грудь и подтачивали ее.
Глядя
на эти задумчивые, сосредоточенные и горячие взгляды,
на это, как будто уснувшее, под непроницаемым покровом волос, суровое, неподвижное лицо, особенно когда он, с палитрой пред мольбертом, в своей темной артистической келье, вонзит дикий и острый, как гвоздь, взгляд в лик изображаемого им святого, не подумаешь, что это вольный, как птица, художник мира, ищущий светлых
сторон жизни, а примешь его самого за мученика, за монаха искусства, возненавидевшего радости и понявшего только скорби.
«Да, это правда, я попал: она любит его! — решил Райский, и ему стало уже легче, боль замирала от безнадежности, оттого, что вопрос был решен и тайна объяснилась. Он уже стал смотреть
на Софью,
на Милари, даже
на самого себя со
стороны, объективно.
Вон за усадьбой, со
стороны деревни, целая луговина покрыта разостланными
на солнце полотнами.
Райский засмеялся, взял ее за обе руки и прямо смотрел ей в глаза. Она покраснела, ворочалась то в одну, то в другую
сторону, стараясь не смотреть
на него.
Простор и пустота — как в пустыне. Кое-где высунется из окна голова с седой бородой, в красной рубашке, поглядит, зевая,
на обе
стороны, плюнет и спрячется.
Другой сидит по целым часам у ворот, в картузе, и в мирном бездействии смотрит
на канаву с крапивой и
на забор
на противоположной
стороне. Давно уж мнет носовой платок в руках — и все не решается высморкаться: лень.
Райский подошел сначала к одному, потом к другому окну. Из окон открывались виды
на поля, деревню с одной
стороны,
на сад, обрыв и новый дом с другой.
С той
стороны отодвинули задвижку; Райский толкнул калитку ногой, и она отворилась. Перед ним стоял Савелий: он бросился
на Райского и схватил его за грудь…
Она спрятала книгу в шкаф и села против него, сложив руки
на груди и рассеянно глядя по
сторонам, иногда взглядывая в окно, и, казалось, забывала, что он тут. Только когда он будил ее внимание вопросом, она обращала
на него простой взгляд.
Бабушка поглядела в окно и покачала головой.
На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в
стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров, в саду цветы и кусты зашевелились, точно живые, и не
на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга улетели в рощу.
На Марфеньку и
на Викентьева точно живой водой брызнули. Она схватила ноты, книгу, а он шляпу, и только было бросились к дверям, как вдруг снаружи, со
стороны проезжей дороги, раздался и разнесся по всему дому чей-то дребезжащий голос.
Яков с Кузьмой провели утро в слободе, под гостеприимным кровом кабака. Когда они выходили из кабака, то Кузьма принимал чрезвычайно деловое выражение лица, и чем ближе подходил к дому, тем строже и внимательнее смотрел вокруг, нет ли беспорядка какого-нибудь, не валяется ли что-нибудь лишнее, зря, около дома, трогал замок у ворот, цел ли он. А Яков все искал по
сторонам глазами, не покажется ли церковный крест вдалеке, чтоб помолиться
на него.
Райский пробрался до Козлова и, узнав, что он в школе, спросил про жену. Баба, отворившая ему калитку,
стороной посмотрела
на него, потом высморкалась в фартук, отерла пальцем нос и ушла в дом. Она не возвращалась.
Он прошел мимо многих, покривившихся набок, домишек, вышел из города и пошел между двумя плетнями, за которыми с обеих
сторон расстилались огороды, посматривая
на шалаши огородников,
на распяленный кое-где старый, дырявый кафтан или
на вздетую
на палку шапку — пугать воробьев.
«Где она, эта красавица, теперь? — думал он злобно, — вероятно,
на любимой скамье зевает по
сторонам — пойти посмотреть!»
— Нет, ты скажи, — настаивал он, все еще озадаченный и совершенно покоренный этими новыми и неожиданными
сторонами ума и характера, бросившими страшный блеск
на всю ее и без того сияющую красоту.
— То есть уважать свободу друг друга, не стеснять взаимно один другого: только это редко, я думаю, можно исполнить. С чьей-нибудь
стороны замешается корысть… кто-нибудь да покажет когти… А вы сами способны ли
на такую дружбу?
Не знали, бедные, куда деться, как сжаться, краснели, пыхтели и потели, пока Татьяна Марковна, частию из жалости, частию оттого, что от них в комнате было и тесно, и душно, и «пахло севрюгой», как тихонько выразилась она Марфеньке, не выпустила их в сад, где они, почувствовав себя
на свободе, начали бегать и скакать, только прутья от кустов полетели в
стороны, в ожидании, пока позовут завтракать.
— Какая жара! Bonjur, bonjur, [Здравствуйте, здравствуйте (фр.).] — говорила она, кивая
на все
стороны, и села
на диван подле Райского.
Внезапный поцелуй Веры взволновал Райского больше всего. Он чуть не заплакал от умиления и основал было
на нем дальние надежды, полагая, что простой случай, неприготовленная сцена, где он нечаянно высказался просто, со
стороны честности и приличия, поведут к тому, чего он добивался медленным и трудным путем, — к сближению.
Он добился, что она стала звать его братом, а не кузеном, но
на ты не переходила, говоря, что ты, само по себе, без всяких прав, уполномочивает
на многое, чего той или другой
стороне иногда не хочется, порождает короткость, даже иногда стесняет ненужной, и часто не разделенной другой
стороной, дружбой.
Он поглядел
на обе
стороны и взглянул
на подпись: Pauline Kritzki. [Полина Крицкая (фр.).]
Борис начал чертить мелом контур головы, все злобнее и злобнее глядя
на «противную рожу», и так крепко нажимал мел, что куски его летели в
стороны.
А она, отворотясь от этого сухого взгляда, обойдет сзади стула и вдруг нагнется к нему и близко взглянет ему в лицо, положит
на плечо руки или нежно щипнет его за ухо — и вдруг остановится
на месте, оцепенеет, смотрит в
сторону глубоко-задумчиво, или в землю, точно перемогает себя, или — может быть — вспоминает лучшие дни, Райского-юношу, потом вздохнет, очнется — и опять к нему…
— Неблагодарный! — шептала она и прикладывала руку к его сердцу, потом щипала опять за ухо или за щеку и быстро переходила
на другую
сторону.
Она часто отвлекалась то в ту, то в другую
сторону. В ней даже вспыхивал минутами не только экстаз, но какой-то хмель порывистого веселья. Когда она, в один вечер, в таком настроении исчезла из комнаты, Татьяна Марковна и Райский устремили друг
на друга вопросительный и продолжительный взгляд.
Татьяна Марковна печально поникала головой и не знала, чем и как вызвать Веру
на откровенность. Сознавши, что это почти невозможно, она ломала голову, как бы, хоть
стороной, узнать и отвратить беду.
Между рощей и проезжей дорогой стояла в
стороне,
на лугу, уединенная деревянная часовня, почерневшая и полуразвалившаяся, с образом Спасителя, византийской живописи, в бронзовой оправе. Икона почернела от времени, краски местами облупились; едва можно было рассмотреть черты Христа: только веки были полуоткрыты, и из-под них задумчиво глядели глаза
на молящегося, да видны были сложенные в благословение персты.
Вдруг у бабушки мелькнула счастливая мысль — доведаться о том, что так ее беспокоило, попытать вывести
на свежую воду внучку —
стороной, или «аллегорией», как она выразилась Райскому, то есть примером.
— А что ж делать? Вот, чтоб этого не терпеть, — говорила бабушка,
стороной глядя
на Веру, — и надо бы было этой Кунигунде спроситься у тех, кто уже пожил и знает, что значит страсти.
— Я теперь вскочил бы
на лошадь и поскакал бы во всю мочь, чтоб дух захватывало… Или бросился бы в Волгу и переплыл
на ту
сторону… А с вами, ничего?
— Да,
на этот раз я
на ее
стороне.
Свобода с обеих
сторон, — и затем — что выпадет кому из нас
на долю: радость ли обоим, наслаждение, счастье, или одному радость, покой, другому мука и тревоги — это уже не наше дело.
Вера,
на другой день утром рано, дала Марине записку и велела отдать кому-то и принести ответ. После ответа она стала веселее, ходила гулять
на берег Волги и вечером, попросившись у бабушки
на ту
сторону, к Наталье Ивановне, простилась со всеми и, уезжая, улыбнулась Райскому, прибавив, что не забудет его.
«Слезами и сердцем, а не пером благодарю вас, милый, милый брат, — получил он ответ с той
стороны, — не мне награждать за это: небо наградит за меня! Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности! Как обрадовался вашим подаркам бедный изгнанник! он все „смеется“ с радости и оделся в обновки. А из денег сейчас же заплатил за три месяца долгу хозяйке и отдал за месяц вперед. И только
на три рубля осмелился купить сигар, которыми не лакомился давно, а это — его страсть…»