Марина была не то что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по предметам, ни на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям — бог знает что!
Неточные совпадения
—
Будешь задумчив, как навяжется такая супруга, как
Марина Антиповна! Помнишь Антипа? ну, так его дочка! А золото-мужик, большие у меня дела делает: хлеб продает, деньги получает, — честный, распорядительный, да вот где-нибудь да подстережет судьба! У всякого свой крест! А ты что это затеял, или в самом деле с ума сошел? — спросила бабушка, помолчав.
Вдруг этот разговор нарушен
был чьим-то воплем с другой стороны. Из дверей другой людской вырвалась
Марина и быстро, почти не перебирая ногами, промчалась через двор. За ней вслед вылетело полено, очевидно направленное в нее, но благодаря ее увертливости пролетевшее мимо. У ней, однако ж,
были растрепаны волосы, в руке она держала гребенку и выла.
Бабушка объяснила ему это явление. В дворню из деревни
была взята
Марина девчонкой шестнадцати лет. Проворством и способностями она превзошла всех и каждого, и превзошла ожидания бабушки.
Татьяна Марковна не знала ей цены и сначала взяла ее в комнаты, потом, по просьбе Верочки, отдала ей в горничные. В этом звании
Марине мало
было дела, и она продолжала делать все и за всех в доме. Верочка как-то полюбила ее, и она полюбила Верочку и умела угадывать по глазам, что ей нужно, что нравилось, что нет.
С Савельем случилось то же, что с другими: то
есть он поглядел на нее раза два исподлобья, и хотя
был некрасив, но удостоился ее благосклонного внимания, ни более ни менее, как прочие. Потом пошел к барыне просить позволения жениться на
Марине.
— Все в родстве! — с омерзением сказала она. — Матрешка неразлучна с Егоркой, Машка — помнишь, за детьми ходила девчонка? — у Прохора в сарае живмя живет. Акулина с Никиткой, Татьяна с Васькой… Только Василиса да Яков и
есть порядочные! Но те все прячутся, стыд еще
есть: а
Марина!..
Татьяна Марковна не совсем
была права, сравнив ее с
Мариной. Полина Карповна
была покойного темперамента: она не искала так называемого «падения» и измены своим обязанностям на совести не имела.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и
Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и
петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Марк в самом деле
был голоден: в пять, шесть приемов ножом и вилкой стерлядей как не бывало; но и Райский не отставал от него.
Марина пришла убрать и унесла остов индейки.
— Пирожного не осталось, — отвечала
Марина, —
есть варенье, да ключи от подвала у Василисы.
На дворе тоже начиналась забота дня. Прохор
поил и чистил лошадей в сарае, Кузьма или Степан рубил дрова, Матрена прошла с корытцем муки в кухню,
Марина раза четыре пронеслась по двору, бережно неся и держа далеко от себя выглаженные юбки барышни.
Она не стыдливо, а больше с досадой взяла и выбросила в другую комнату кучу белых юбок, принесенных
Мариной, потом проворно прибрала со стульев узелок, брошенный, вероятно, накануне вечером, и подвинула к окну маленький столик. Все это в две, три минуты, и опять села перед ним на стуле свободно и небрежно, как будто его не
было.
Вера являлась ненадолго, здоровалась с бабушкой, сестрой, потом уходила в старый дом, и не слыхать
было, что она там делает. Иногда она вовсе не приходила, а присылала
Марину принести ей кофе туда.
—
Будет с вас: и так глаза-то налили! Барыня почивать хочет, говорит, пора вам домой… — ворчала
Марина, убирая посуду.
Он опять подкарауливал в себе подозрительные взгляды, которые бросал на Веру, раз или два он спрашивал у
Марины, дома ли барышня, и однажды, не заставши ее в доме, полдня просидел у обрыва и, не дождавшись, пошел к ней и спросил, где она
была, стараясь сделать вопрос небрежно.
Ее не
было дома,
Марина сказала, что барышня надела шляпку, мантилью, взяла зонтик и ушла.
— Молока у мужиков спросит или после придет, у
Марины чего-нибудь спросит
поесть.
— Ступай, мне больше ничего не надо — только не бей, пожалуйста,
Марину — дай ей полную свободу: и тебе, и ей лучше
будет… — сказал Райский.
— Ну, бабушка, — заметил Райский, — Веру вы уже наставили на путь. Теперь если Егорка с
Мариной прочитают эту «аллегорию» — тогда от добродетели некуда
будет деваться в доме!
Пока
Марина ходила спрашивать, что делать с ужином, Егорка, узнав, что никто ужинать не
будет, открыл крышку соусника, понюхал и пальцами вытащил какую-то «штучку» — «попробовать», как объяснил он заставшему его Якову, которого также пригласил отведать.
— Я, может
быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как брат с сестрой, а теперь… я не могу! Впрочем, нет! — поспешно заключила, махнув рукой, — уезжайте! Да окажите дружбу, зайдите в людскую и скажите Прохору, чтоб в пять часов готова
была бричка, а
Марину пошлите ко мне. На случай, если вы уедете без меня, — прибавила она задумчиво, почти с грустью, — простимтесь теперь! Простите меня за мои странности… (она вздохнула) и примите поцелуй сестры…
Он пошел к Вере, но ее не
было дома.
Марина сказала, что барышня ко всенощной пошла, но только не знала, в какую церковь, в слободе или в деревенский приход на гору.
Нужно
было узнать, не вернулась ли Вера во время его отлучки. Он велел разбудить и позвать к себе
Марину и послал ее посмотреть, дома ли барышня, или «уж вышла гулять».
Все ушли и уехали к обедне. Райский, воротясь на рассвете домой, не узнавая сам себя в зеркале, чувствуя озноб, попросил у
Марины стакан вина,
выпил и бросился в постель.