Неточные совпадения
— Молчи, пожалуйста! — с суеверным страхом остановил его Аянов, — еще накличешь что-нибудь! А у меня один геморрой чего-нибудь да стоит! Доктора только и знают, что вон отсюда
шлют: далась им эта сидячая жизнь — все беды в ней видят! Да воздух еще: чего лучше этого воздуха? — Он с удовольствием нюхнул воздух. — Я теперь выбрал подобрее эскулапа: тот хочет летом кислым молоком лечить меня: у меня ведь закрытый…
ты знаешь? Так
ты от скуки ходишь к своей кузине?
— Как прощай: а портрет Софьи!.. На днях начну. Я забросил академию и не видался ни с кем. Завтра
пойду к Кирилову:
ты его знаешь?
—
Тебе шестнадцатый год, — продолжал опекун, — пора о деле подумать, а
ты до сих пор, как я вижу, еще не подумал, по какой части
пойдешь в университете и в службе. По военной трудно: у
тебя небольшое состояние, а служить
ты по своей фамилии должен в гвардии.
—
Ты что тут стоишь? — оборотилась она к Матрене, — поди скажи Егорке, чтоб он бежал в село и сказал старосте, что мы сами
идем туда.
— Вот внук мой, Борис Павлыч! — сказала она старосте. — Что, убирают ли сено, пока горячо на дворе? Пожалуй, дожди после жары
пойдут. Вот барин, настоящий барин приехал, внук мой! — говорила она мужикам. —
Ты видал ли его, Гараська? Смотри же, какой он! А это твой, что ли, теленок во ржи, Илюшка? — спрашивала при этом, потом мимоходом заглянула на пруд.
Вот постой, Тит Никоныч придет, а
ты притаись, да и срисуй его, а завтра тихонько
пошлем к нему в кабинет на стену приклеить!
— Верочкины и Марфенькины счеты особо: вот смотри, — говорила она, — не думай, что на них хоть копейка твоя
пошла.
Ты послушай…
— Василиса,
ты бы
пошла за ним, — сказала бабушка.
— В приказные! Писать, согнувшись, купаться в чернилах, бегать в палату: кто потом за
тебя пойдет? Нет, нет, приезжай офицером да женись на богатой!
— Да как это
ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь
послала было Егорку верхом на большую дорогу, не увидит ли
тебя? А Савелья в город — узнать. А
ты опять — как тогда! Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на станции! Что прежде готово, то и подавайте.
— О чем же
ты помнишь? Ведь
ты читал мои счеты, ведомости, что я
посылала к
тебе?
— Ведомости о крестьянах, об оброке, о продаже хлеба, об отдаче огородов… Помнишь ли, сколько за последние года дохода было? По тысяче четыреста двадцати пяти рублей — вот смотри… — Она хотела щелкнуть на счетах. — Ведь
ты получал деньги? Последний раз
тебе послано было пятьсот пятьдесят рублей ассигнациями:
ты тогда писал, чтобы не
посылать. Я и клала в приказ: там у
тебя…
— Не бывать этому! — пылко воскликнула Бережкова. — Они не нищие, у них по пятидесяти тысяч у каждой. Да после бабушки втрое, а может быть, и побольше останется: это все им! Не бывать, не бывать! И бабушка твоя,
слава Богу, не нищая! У ней найдется угол, есть и клочок земли, и крышка, где спрятаться! Богач какой, гордец, в дар жалует! Не хотим, не хотим! Марфенька! Где
ты?
Иди сюда!
— Ну, если б я сказал
тебе: «Закрой глаза, дай руку и
иди, куда я поведу
тебя», —
ты бы дала руку? закрыла бы глаза?
— Да, да, пойдемте! — пристал к ним Леонтий, — там и обедать будем. Вели, Уленька, давать, что есть — скорее.
Пойдем, Борис, поговорим… Да… — вдруг спохватился он, — что же
ты со мной сделаешь… за библиотеку?
— Если б не она,
ты бы не увидал на мне ни одной пуговицы, — продолжал Леонтий, — я ем, сплю покойно, хозяйство хоть и маленькое, а
идет хорошо; какие мои средства, а на все хватает!
— Что? — повторила она, — молод
ты, чтоб знать бабушкины проступки. Уж так и быть, изволь, скажу: тогда откупа
пошли, а я вздумала велеть пиво варить для людей, водку гнали дома, не много, для гостей и для дворни, а все же запрещено было; мостов не чинила… От меня взятки-то гладки, он и озлобился, видишь! Уж коли кто несчастлив, так, значит, поделом. Проси скорее прощения, а то пропадешь,
пойдет все хуже… и…
— Вот
тебе и «непременно»! — шепнула Татьяна Марковна, — видишь! Теперь
пойдет таскаться, не отучишь ее! Принесла нелегкая! Стоит Марины! Что это, по-твоему: тоже драма?
— Не кажется
тебе иногда это… однообразно,
пошло, скучно?
— А! грешки есть: ну,
слава Богу! А я уже было отчаивался в
тебе! Говори же, говори, что?
— И я с вами
пойду, — сказал он Райскому и, надевши фуражку, в одно мгновение выскочил из окна, но прежде задул свечку у Леонтья, сказав: —
Тебе спать пора: не сиди по ночам. Смотри, у
тебя опять рожа желтая и глаза ввалились!
— Ну, ступай,
иди же скорей… Нет, постой! кстати попалась: не можешь ли
ты принести ко мне в комнату поужинать что-нибудь?
— Марк! Не
послать ли за полицией? Где
ты взял его? Как
ты с ним связался? — шептала она в изумлении. — По ночам с Марком пьет пунш! Да что с
тобой сделалось, Борис Павлович?
— Дайте срок! — остановила Бережкова. — Что это вам не сидится? Не успели носа показать, вон еще и лоб не простыл, а уж в ногах у вас так и зудит? Чего вы хотите позавтракать: кофе, что ли, или битого мяса? А
ты, Марфенька, поди узнай, не хочет ли тот… Маркушка… чего-нибудь? Только сама не показывайся, а Егорку
пошли узнать…
—
Шел,
шел — и зной палит, и от жажды и голода изнемог, а тут вдруг: «За Волгу уехала!» Испужался, матушка, ей-богу испужался: экой какой, — набросился он на Викентьева, — невесту
тебе за это рябую!
— Ну, ну… ну… — твердил Опенкин, кое-как барахтаясь и поднимаясь с пола, —
пойдем,
пойдем. Зачем домой, дабы змея лютая язвила меня до утрия? Нет,
пойдем к
тебе, человече: я поведаю ти, како Иаков боролся с Богом…
— Правду, правду говорит его превосходительство! — заметил помещик. — Дай только волю, дай только им свободу, ну и
пошли в кабак, да за балалайку: нарежется и прет мимо
тебя и шапки не ломает!
— Это
ты что затеял, Борюшка? — приступила было она к нему и осыпала его упреками, закидала вопросами — но он отделался от нее и
пошел к Вере.
— Разумеется, мне не нужно: что интересного в чужом письме? Но докажи, что
ты доверяешь мне и что в самом деле дружна со мной.
Ты видишь, я равнодушен к
тебе. Я
шел успокоить
тебя, посмеяться над твоей осторожностью и над своим увлечением. Погляди на меня: таков ли я, как был!.. «Ах, черт возьми, это письмо из головы нейдет!» — думал между тем сам.
— Не покажешь? Ну, Бог с
тобой! — полупечально сказал он. — Я
пойду.
— Ну, вот
слава Богу! три дня ходил как убитый, а теперь опять дым коромыслом
пошел!.. А что Вера: видел
ты ее? — спросила Татьяна Марковна.
— Ей-богу, не знаю: если это игра, так она похожа на ту, когда человек ставит последний грош на карту, а другой рукой щупает пистолет в кармане. Дай руку, тронь сердце, пульс и скажи, как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и страсти нет, я покоен, буду сам смеяться с
тобой и уезжаю завтра же. Я
шел, чтоб сказать
тебе это…
— Всякий, Вера. И
тебе повторю то же, что сказал Марфеньке: люби, не спрашиваясь никого, достоин ли он, нет ли — смело
иди…
— Да вот тут бродил в обрыве и потерял дорогу в кустах.
Иду по горе. А
ты как это решилась по такой крутизне? С кем
ты? Чьи это лошади? Нельзя ли меня довезти?
—
Ты, мой батюшка, что! — вдруг всплеснув руками, сказала бабушка, теперь только заметившая Райского. — В каком виде! Люди, Егорка! — да как это вы угораздились сойтись? Из какой тьмы кромешной! Посмотри, с
тебя течет, лужа на полу! Борюшка! ведь
ты уходишь себя! Они домой ехали, а
тебя кто толкал из дома? Вот — охота пуще неволи! Поди, поди переоденься, — да рому к чаю! — Иван Иваныч! — вот и вы
пошли бы с ним… Да знакомы ли вы? Внук мой, Борис Павлыч Райский — Иван Иваныч Тушин!..
— Иван Иваныч медведей бьет, и
ты бы
пошла?
— Врешь все! — с досадой продолжал Райский, —
ты подглядываешь за Мариной: это… скверно, — хотел он сказать, но не договорил и
пошел.
—
Слава Богу — какое счастье! Куда
ты теперь, домой? Дай мне руку. Я провожу
тебя.
— Как я ждала
тебя, хотела эстафету
посылать! — сказала она с тревожным лицом, выслав Пашутку вон и затворяя кабинет.
— Вот я
тебе покажу… — Он
пошел к бюро, вынул из ящика письмо и подал ему.
Играя с тетками, я служил, говорю, твоему делу, то есть пробуждению страсти в твоей мраморной кузине, с тою только разницею, что без
тебя это дело
пошло было впрок. Итальянец, граф Милари, должно быть, служит по этой же части, то есть развивает страсти в женщинах, и едва ли не успешнее
тебя. Он повадился ездить в те же дни и часы, когда мы играли в карты, а Николай Васильевич не нарадовался, глядя на свое семейное счастье.
— Что
тебе нужно, Вера, зачем
ты не даешь мне покоя? Через час я уеду!.. — резко и сухо говорил он, и сам все
шел к ней.
— Мне кажется, Вера, у
тебя есть помощь сильнее моей, и
ты напрасно надеялась на меня.
Ты и без меня не
пойдешь туда… — тихо говорил он, стоя на пороге часовни.
—
Пойдем домой,
ты легко одета, — сказал он.
— И
слава Богу, Вера! Опомнись, приди в себя немного,
ты сама не
пойдешь! Когда больные горячкой мучатся жаждой и просят льду — им не дают. Вчера, в трезвый час,
ты сама предвидела это и указала мне простое и самое действительное средство — не пускать
тебя — и я не пущу…
—
Ты в самом деле нездорова — посмотри, какая
ты бледная! — заметила серьезно Марфенька, — не сказать ли бабушке? Она за доктором
пошлет…
Пошлем, душечка, за Иваном Богдановичем… Как это грустно — в день моего рождения! Теперь мне целый день испорчен!
— Я не прошу у
тебя прощения за всю эту историю… И
ты не волнуйся, — сказала она. — Мы помиримся с
тобой… У меня только один упрек
тебе —
ты поторопился с своим букетом. Я
шла оттуда… хотела
послать за
тобой, чтобы
тебе первому сказать всю историю… искупить хоть немного все, что
ты вытерпел… Но
ты поторопился!
Бабушка отпускала Марфеньку за Волгу, к будущей родне, против обыкновения молчаливо, с некоторой печалью. Она не обременяла ее наставлениями, не вдавалась в мелочные предостережения, даже на вопросы Марфеньки, что взять с собой, какие платья, вещи — рассеянно отвечала: «Что
тебе вздумается». И велела Василисе и девушке Наталье, которую
посылала с ней, снарядить и уложить, что нужно.
—
Пойдем теперь туда, к
тебе, отдохнем обе, — говорила Вера.
— Но
ты не
пойдешь сама, не увидишься с ним? — говорила Вера, пытливо глядя в глаза бабушке. — Помни, я не жалуюсь на него, не хочу ему зла…