Неточные совпадения
—
Если все свести на нужное и серьезное, — продолжал Райский, — куда как жизнь будет бедна, скучна!
Только что человек выдумал, прибавил к ней — то и красит ее. В отступлениях от порядка, от формы, от ваших скучных правил
только и есть отрады…
— Но ведь я… совершенство, cousin? Вы мне третьего дня сказали и даже собрались доказать,
если б я
только захотела слушать…
Представьте
только себя там, хоть изредка: например,
если б вам пришлось идти пешком в зимний вечер, одной взбираться в пятый этаж, давать уроки?
— Ах,
только не у всех, нет, нет! И
если вы не любили и еще полюбите когда-нибудь, тогда что будет с вами, с этой скучной комнатой? Цветы не будут стоять так симметрично в вазах, и все здесь заговорит о любви.
— Кому ты это говоришь! — перебил Райский. — Как будто я не знаю! А я
только и во сне, и наяву вижу, как бы обжечься. И
если б когда-нибудь обжегся неизлечимою страстью, тогда бы и женился на той… Да нет: страсти — или излечиваются, или,
если неизлечимы, кончаются не свадьбой. Нет для меня мирной пристани: или горение, или — сон и скука!
А оставил он ее давно, как
только вступил. Поглядевши вокруг себя, он вывел свое оригинальное заключение, что служба не есть сама цель, а
только средство куда-нибудь девать кучу люда, которому без нее незачем бы родиться на свет. И
если б не было этих людей, то не нужно было бы и той службы, которую они несут.
Она, кажется,
только тогда и была счастлива, когда вся вымажется, растреплется от натиранья полов, мытья окон, посуды, дверей, когда лицо, голова сделаются неузнаваемы, а руки до того выпачканы, что
если понадобится почесать нос или бровь, так она прибегает к локтю.
Хотя она была не скупа, но обращалась с деньгами с бережливостью; перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз деньги, тотчас же забывала о них, и даже не любила записывать; а
если записывала, так
только для того, по ее словам, чтоб потом не забыть, куда деньги дела, и не испугаться. Пуще всего она не любила платить вдруг много, большие куши.
Потом,
если нужно, ехала в ряды и заезжала с визитом в город, но никогда не засиживалась, а
только заглянет минут на пять и сейчас к другому, к третьему, и к обеду домой.
Если в доме есть девицы, то принесет фунт конфект, букет цветов и старается подладить тон разговора под их лета, занятия, склонности, сохраняя утонченнейшую учтивость, смешанную с неизменною почтительностью рыцарей старого времени, не позволяя себе нескромной мысли, не
только намека в речи, не являясь перед ними иначе, как во фраке.
— Посмотрите: ни одной черты нет верной. Эта нога короче, у Андромахи плечо не на месте;
если Гектор выпрямится, так она ему будет
только по брюхо. А эти мускулы, посмотрите…
Но
если увидите его завтра, даже почуете надежду увидеть, вы будете свежее этого цветка, и будете счастливы, и он счастлив этим блестящим взглядом — не
только он, но и чужой, кто вас увидит в этих лучах красоты…
— Я преступник!..
если не убил, то дал убить ее: я не хотел понять ее, искал ада и молний там, где был
только тихий свет лампады и цветы. Что же я такое, Боже мой! Злодей! Ужели я…
«Переделать портрет, — думал он. — Прав ли Кирилов? Вся цель моя, задача, идея — красота! Я охвачен ею и хочу воплотить этот, овладевший мною, сияющий образ:
если я поймал эту „правду“ красоты — чего еще? Нет, Кирилов ищет красоту в небе, он аскет: я — на земле… Покажу портрет Софье: что она скажет? А потом уже переделаю…
только не в блудницу!»
— Вот что значит Олимп! — продолжал он. — Будь вы просто женщина, не богиня, вы бы поняли мое положение, взглянули бы в мое сердце и поступили бы не сурово, а с пощадой, даже
если б я был вам совсем чужой. А я вам близок. Вы говорите, что любите меня дружески, скучаете, не видя меня… Но женщина бывает сострадательна, нежна, честна, справедлива
только с тем, кого любит, и безжалостна ко всему прочему. У злодея под ножом скорее допросишься пощады, нежели у женщины, когда ей нужно закрыть свою любовь и тайну.
— Ничего, бабушка. Я даже забывал, есть ли оно, нет ли. А
если припоминал, так вот эти самые комнаты, потому что в них живет единственная женщина в мире, которая любит меня и которую я люблю… Зато
только ее одну и больше никого… Да вот теперь полюблю сестер, — весело оборотился он, взяв руку Марфеньки и целуя ее, — все полюблю здесь — до последнего котенка!
— Она там и живет, там ей
только и хорошо. Она умрет,
если ее увезут, — мы обе умрем.
— Ну, добро, посмотрим, посмотрим, — сказала она, —
если не женишься сам, так как хочешь, на свадьбу подари им кружева, что ли:
только чтобы никто не знал, пуще всего Нил Андреич… надо втихомолку…
«Что это такое, что же это!.. Она, кажется, добрая, — вывел он заключение, —
если б она
только смеялась надо мной, то пуговицы бы не пришила. И где она взяла ее? Кто-нибудь из наших потерял!»
Только Леонтий продолжал смотреть на нее серьезно, задумчиво и вдруг объявил, что женится на ней,
если она согласится, лишь
только он получит место и устроится. Над этим много смеялись товарищи, и она также.
Райский немного смутился и поглядывал на Леонтья, что он, а он ничего. Потом он, не скрывая удивления, поглядел на нее, и удивление его возросло, когда он увидел, что годы так пощадили ее: в тридцать с небольшим лет она казалась
если уже не прежней девочкой, то
только разве расцветшей, развившейся и прекрасно сложившейся физически женщиной.
— Пожалуйста,
только не меня… — вступилась она, — я и сама сумею заложить или продать себя,
если захочу!
Если б
только одно это, я бы назвал его дураком — и дело с концом, а он затопал ногами, грозил пальцем, стучал палкой: «Я тебя, говорит, мальчишку, в острог: я тебя туда, куда ворон костей не заносил; в двадцать четыре часа в мелкий порошок изотру, в бараний рог согну, на поселение сошлю!» Я дал ему истощить весь словарь этих нежностей, выслушал хладнокровно, а потом прицелился в него.
А
если и бывает, то в сфере рабочего человека, в приспособлении к делу грубой силы или грубого уменья, следовательно, дело рук, плечей, спины: и то дело вяжется плохо, плетется кое-как; поэтому рабочий люд, как рабочий скот, делает все из-под палки и норовит
только отбыть свою работу, чтобы скорее дорваться до животного покоя.
— Правда, вы редко говорите со мной, не глядите прямо, а бросаете на меня исподлобья злые взгляды — это тоже своего рода преследование. Но
если бы
только это и было…
Он забыл
только, что вся ее просьба к нему была — ничего этого не делать, не показывать и что ей ничего от него не нужно. А ему все казалось, что
если б она узнала его, то сама избрала бы его в руководители не
только ума и совести, но даже сердца.
Красота, про которую я говорю, не материя: она не палит
только зноем страстных желаний: она прежде всего будит в человеке человека, шевелит мысль, поднимает дух, оплодотворяет творческую силу гения,
если сама стоит на высоте своего достоинства, не тратит лучи свои на мелочь, не грязнит чистоту…
— Да неужели дружба такое корыстное чувство и друг
только ценится потому, что сделал то или другое? Разве нельзя так любить друг друга, за характер, за ум?
Если б я любила кого-нибудь, я бы даже избегала одолжать его или одолжаться…
Оно так и должно быть: он уже согласился с этим.
Если б это отчуждение налагалось на него
только чистотой девической скромности, бессознательно, не ведающею зла невинностью, как было с Марфенькой, он бы скорее успокоился, уважив безусловно святость неведения.
Он бы без церемонии отделался от Полины Карповны,
если б при сеансах не присутствовала Вера. В этом тотчас же сознался себе Райский, как
только они ушли.
Все это может быть, никогда, ни в каком отчаянном положении нас не оставляющее, и ввергнуло Райского
если еще не в самую тучу страсти, то уже в ее жаркую атмосферу, из которой счастливо спасаются
только сильные и в самом деле «гордые» характеры.
— Пуще всего — без гордости, без пренебрежения! — с живостью прибавил он, — это все противоречия, которые
только раздражают страсть, а я пришел к тебе с надеждой, что
если ты не можешь разделить моей сумасшедшей мечты, так по крайней мере не откажешь мне в простом дружеском участии, даже поможешь мне. Но я с ужасом замечаю, что ты зла, Вера…
— Вы не
только эгоист, но вы и деспот, брат: я лишь открыла рот, сказала, что люблю — чтоб испытать вас, а вы — посмотрите, что с вами сделалось: грозно сдвинули брови и приступили к допросу. Вы, развитой ум, homme blase, grand coeur, [человек многоопытный, великодушный (фр.).] рыцарь свободы — стыдитесь! Нет, я вижу, вы не годитесь и в друзья! Ну,
если я люблю, — решительно прибавила она, понижая голос и закрывая окно, — тогда что?
— Разве я запретил бы тебе любить кого-нибудь?
если б ты выбрала хоть… Нила Андреича — мне все равно! Мне нужно имя, чтоб
только убедиться в истине и охладеть. Я знаю, мне сейчас сделается скучно, и я уеду…
Но
если б еще
только одно это: а она вполовину открыла ему, что любит, что есть кто-то тут около, кем полна ее жизнь, и этот уголок, кем прекрасны эти деревья, это небо, эта Волга.
Если и больна, так не узнаешь ее: ни пожалуется, ни лекарства не спросит, а
только пуще молчит.
Она сидела в своей красивой позе, напротив большого зеркала, и молча улыбалась своему гостю, млея от удовольствия. Она не старалась ни приблизиться, ни взять Райского за руку, не приглашала сесть ближе, а
только играла и блистала перед ним своей интересной особой, нечаянно показывала «ножки» и с улыбкой смотрела, как действуют на него эти маневры.
Если он подходил к ней, она прилично отодвигалась и давала ему подле себя место.
Он понял в ту минуту, что будить давно уснувший стыд следовало исподволь, с пощадой,
если он не умер совсем, а
только заглох. «Все равно, — подумал он, — как пьяницу нельзя вдруг оторвать от чарки — горячка будет!»
Она, как совесть,
только и напоминает о себе, когда человек уже сделал не то, что надо, или
если он и бывает тверд волей, так разве случайно, или там, где он равнодушен».
Но бабушка, по-женски, проникла в секрет их взаимных отношений и со вздохом заключила, что
если тут и есть что-нибудь, то с одной
только стороны, то есть со стороны лесничего, а Вера платила ему просто дружбой или благодарностью, как еще вернее догадалась Татьяна Марковна, за «баловство».
— Уйду,
если станете говорить. Дайте мне
только оправиться, а то я перепугаю всех, я вся дрожу… Сейчас же к бабушке!
— Вы скажите
только слово, можно мне любить вас?
Если нет — я уеду — вот прямо из сада и никогда…
Они спорили на каждом шагу, за всякие пустяки, — и
только за пустяки. А когда доходило до серьезного дела, она другим голосом и другими глазами, нежели как обыкновенно, предъявляла свой авторитет, — и он хотя сначала протестовал, но потом сдавался,
если требование ее было благоразумно.
—
Только смей!
Если изомнешь шляпку, я не поеду! — прибавила она.
— Он не романтик, а поэт, артист, — сказала она. — Я начинаю верить в него. В нем много чувства, правды… Я ничего не скрыла бы от него,
если б у него у самого не было ко мне того, что он называл страстью.
Только чтоб его немного охладить, я решаюсь на эту глупую, двойную роль… Лишь отрезвится, я сейчас ему скажу первая все — и мы будем друзья…
—
Если б я была барышня и хотела
только замуж, то, конечно, выбрала бы для этого кого-нибудь другого, Марк, — сказала она, вставая с места.
— Хорошо, оставайтесь! — прибавила потом решительно, — пишите ко мне,
только не проклинайте меня,
если ваша «страсть», — с небрежной иронией сделала она ударение на этом слове, — и от этого не пройдет! — «А может быть, и пройдет… — подумала сама, глядя на него, — ведь это так, фантазия!»
От этого сознания творческой работы внутри себя и теперь пропадала у него из памяти страстная, язвительная Вера, а
если приходила, то затем
только, чтоб он с мольбой звал ее туда же, на эту работу тайного духа, показать ей священный огонь внутри себя и пробудить его в ней, и умолять беречь, лелеять, питать его в себе самой.
Средство или ключ к ее горю,
если и есть — в руках самой Веры, но она никому не вверяет его, и едва теперь
только, когда силы изменяют, она обронит намек, слово, и опять в испуге отнимет и спрячется. Очевидно — она не в силах одна рассечь своего гордиева узла, а гордость или привычка жить своими силами — хоть погибать, да жить ими — мешает ей высказаться!
— Не знаю! — сказал он с тоской и досадой, — я знаю
только, что буду делать теперь, а не заглядываю за полгода вперед. Да и вы сами не знаете, что будет с вами.
Если вы разделите мою любовь, я останусь здесь, буду жить тише воды, ниже травы… делать, что вы хотите… Чего же еще? Или… уедем вместе! — вдруг сказал он, подходя к ней.