Неточные совпадения
— Это очень серьезно, что вы мне сказали! — произнесла она задумчиво. — Если вы не разбудили меня, то напугали. Я
буду дурно спать. Ни тетушки, ни Paul, муж мой, никогда мне не говорили этого — и никто. Иван Петрович, управляющий, привозил бумаги, счеты, я
слышала, говорили иногда о хлебе, о неурожае. А… о бабах этих… и о ребятишках… никогда.
Он пугался этих приговоров, плакал втихомолку и думал иногда с отчаянием, отчего он лентяй и лежебока? «Что я такое? что из меня
будет?» — думал он и
слышал суровое: «Учись, вон как учатся Саврасов, Ковригин, Малюев, Чудин, — первые ученики!»
Он
услышит оркестр, затвердит то, что увлекло его, и повторяет мотивы, упиваясь удивлением барышень: он
был первый; лучше всех; немец говорит, что способности у него быстрые, удивительные, но лень еще удивительнее.
Она
была всегда в оппозиции с местными властями: постой ли к ней назначат или велят дороги чинить, взыскивают ли подати: она считала всякое подобное распоряжение начальства насилием, бранилась, ссорилась, отказывалась платить и об общем благе
слышать не хотела.
— И правду сказать,
есть чего бояться предков! — заметила совершенно свободно и покойно Софья, — если только они
слышат и видят вас! Чего не
было сегодня! и упреки, и declaration, [признание (фр.).] и ревность… Я думала, что это возможно только на сцене… Ах, cousin… — с веселым вздохом заключила она, впадая в свой слегка насмешливый и покойный тон.
Часто с Райским уходили они в эту жизнь. Райский как дилетант — для удовлетворения мгновенной вспышки воображения, Козлов — всем существом своим; и Райский видел в нем в эти минуты то же лицо, как у Васюкова за скрипкой, и
слышал живой, вдохновенный рассказ о древнем быте или, напротив, сам увлекал его своей фантазией — и они полюбили друг в друге этот живой нерв, которым каждый
был по-своему связан с знанием.
Марфеньку всегда слышно и видно в доме. Она то смеется, то говорит громко. Голос у ней приятный, грудной, звонкий, в саду слышно, как она песенку
поет наверху, а через минуту
слышишь уж ее говор на другом конце двора, или раздается смех по всему саду.
— Ступай, да чтоб этого не
было,
слышишь?
— Ну, да — да. Я вижу, я угадала! О, мы
будем счастливы! Enfin!.. [Наконец-то!.. (фр.)] — будто про себя шепнула она, но так, что он
слышал.
— Вы, я думаю, забыли меня, Вера? — спросил он. Он сам
слышал, что голос его, без намерения,
был нежен, взгляд не отрывался от нее.
— Да, Вера, теперь я несколько вижу и понимаю тебя и обещаю: вот моя рука, — сказал он, — что отныне ты не
услышишь и не заметишь меня в доме:
буду «умник», — прибавил он, —
буду «справедлив»,
буду «уважать твою свободу», и как рыцарь
буду «великодушен»,
буду просто — велик! Я — grand coeur! [великодушен! (фр.)]
— Да, да, это правда:
был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то
слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Иногда он как будто и расшевелит ее, она согласится с ним, выслушает задумчиво, если он скажет ей что-нибудь «умное» или «мудреное», а через пять минут, он
слышит, ее голос где-нибудь вверху уже
поет: «Ненаглядный ты мой, как люблю я тебя», или рисует она букет цветов, семейство голубей, портрет с своего кота, а не то примолкнет, сидя где-нибудь, и читает книжку «с веселым окончанием» или же болтает неумолкаемо и спорит с Викентьевым.
— Весь город говорит! Хорошо! Я уж хотел к вам с почтением идти, да вдруг,
слышу, вы с губернатором связались, зазвали к себе и ходили перед ним с той же бабушкой на задних лапах! Вот это скверно! А я
было думал, что вы и его затем позвали, чтоб спихнуть с крыльца.
Ну, просто не гони меня, дай мне иногда
быть с тобой,
слышать тебя, наслаждаться и мучиться, лишь бы не спать, а жить: я точно деревянный теперь!
— Так пойдемте! А как хорошо
поет —
слышите,
слышите? отсюда слышно! Тут филин
было в дупле начал кричать — и тот замолчал. Пойдемте.
— Ничего. Вы
слышали, что сейчас читали в книге о Ричарде и Кунигунде: что им за это
было? Как же вы позволили себе…
— Еще что Татьяна Марковна скажет! — говорила раздражительно, как будто с досадой уступая, Марья Егоровна, когда уже лошади
были поданы, чтобы ехать в город. — Если она не согласится, я тебе никогда не прощу этого срама!
Слышишь?
— Я
слышала, как Егор жаловался кому-то на дворе, что платье все в глине да в тине у вас — насилу отчистил: «Должно
быть, на острове
был», — говорил он.
— Ты все
слышишь! — заметил он. — Я
был не один; Марк
был, еще жена Козлова…
«Куда „туда же“? — спрашивал он мучительно себя, проклиная чьи-то шаги, помешавшие
услышать продолжение разговора. — Боже! так это правда: тайна
есть (а он все не верил) — письмо на синей бумаге — не сон! Свидания! Вот она, таинственная „Ночь“! А мне проповедовала о нравственности!»
— Ну,
слышали: эта божественная истина обходит весь мир. Хотите, принесу Прудона? Он у меня
есть.
Он
был в недоумении. Эта живость речи, быстрые движения, насмешливое кокетство — все казалось ему неестественно в ней. Сквозь живой тон и резвость он
слышал будто усталость, видел напряжение скрыть истощение сил. Ему хотелось взглянуть ей в лицо, и когда они подошли к концу аллеи, он вывел
было ее на лунный свет.
— Если
услышите… выстрел оттуда… (она показала на обрыв) —
будьте подле меня… не пускайте меня — заприте, если нужно, удержите силой…
— Туда… взглянуть один раз… на «волка»… проститься…
услышать его… может
быть… он уступит…
— Мы высказались… отдаю решение в ваши руки! — проговорил глухо Марк, отойдя на другую сторону беседки и следя оттуда пристально за нею. — Я вас не обману даже теперь, в эту решительную минуту, когда у меня голова идет кругом… Нет, не могу —
слышите, Вера, бессрочной любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и от вас, венчаться с вами не пойду. Но люблю вас теперь больше всего на свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, — кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и хотите
быть моей…
— Надо
было натереть вчера спиртом; у тебя нет? — сдержанно сказала бабушка, стараясь на нее не глядеть, потому что
слышала принужденный голос, видела на губах Веры какую-то чужую, а не ее улыбку и чуяла неправду.
Все
слышали, что Вера Васильевна больна, и пришли наведаться. Татьяна Марковна объявила, что Вера накануне прозябла и на два дня осталась в комнате, а сама внутренне страдала от этой лжи, не зная, какая правда кроется под этой подложной болезнью, и даже не смела пригласить доктора, который тотчас узнал бы, что болезни нет, а
есть моральное расстройство, которому должна
быть причина.
Райский поверял наблюдением над ним все, что
слышал от Веры — и все оправдывалось, подтверждалось — и анализ Райского, так услужливо разоблачавший ему всякие загадочные или прикрытые лоском и краской стороны, должен
был уступить место естественному влечению к этой простой, открытой личности, где не
было почти никакого «лоска» и никакой «краски».
Он
слышал от Веры намек на любовь,
слышал кое-что от Василисы, но у какой женщины не
было своего романа? Что могли воскресить из праха за сорок лет? какую-нибудь ложь, сплетню? Надо узнать — и так или иначе — зажать рот Тычкову.
— Садовник спал там где-то в углу и будто все видел и
слышал. Он молчал, боялся,
был крепостной… А эта пьяная баба, его вдова, от него
слышала — и болтает… Разумеется, вздор — кто поверит! я первая говорю: ложь, ложь! эта святая, почтенная Татьяна Марковна!.. — Крицкая закатилась опять смехом и вдруг сдержалась. — Но что с вами? Allons donc, oubliez tout! Vive la joie! [Забудьте все! Да здравствует веселье! (фр.)] — сказала она. — Что вы нахмурились? перестаньте. Я велю еще подать вина!
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел
было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы
слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у другого.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «
Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то
была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу!
слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и
слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые
будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои
будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не
услышишь.
Почтмейстер.
Слышал от Петра Ивановича Бобчинского. Он только что
был у меня в почтовой конторе.