Неточные совпадения
Если оказывалась книга
в богатом переплете лежащею на диване, на стуле, — Надежда Васильевна ставила ее на полку; если западал слишком вольный луч солнца и играл на хрустале, на зеркале, на серебре, — Анна Васильевна находила, что глазам больно, молча указывала человеку
пальцем на портьеру, и тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала с петли и закрывала свет.
А он прежде всего воззрился
в учителя: какой он, как говорит, как нюхает табак, какие у него брови, бакенбарды; потом стал изучать болтающуюся на животе его сердоликовую печатку, потом заметил, что у него большой
палец правой руки раздвоен посередине и представляет подобие двойного ореха.
Он роется
в памяти и смутно дорывается, что держала его когда-то мать, и он, прижавшись щекой к ее груди, следил, как она перебирала
пальцами клавиши, как носились плачущие или резвые звуки, слышал, как билось у ней
в груди сердце.
Только совестясь опекуна, не бросал Райский этой пытки, и кое-как
в несколько месяцев удалось ему сладить с первыми шагами. И то он все капризничал: то играл не тем
пальцем, которым требовал учитель, а каким казалось ему ловчее, не хотел играть гамм, а ловил ухом мотивы, какие западут
в голову, и бывал счастлив, когда удавалось ему уловить ту же экспрессию или силу, какую слышал у кого-нибудь и поразился ею, как прежде поразился штрихами и точками учителя.
Скоро он перегнал розовеньких уездных барышень и изумлял их силою и смелостью игры,
пальцы бегали свободно и одушевленно. Они еще сидят на каком-то допотопном рондо да на сонатах
в четыре руки, а он перескочил через школу и через сонаты, сначала на кадрили, на марши, а потом на оперы, проходя курс по своей программе, продиктованной воображением и слухом.
Она грозила
пальцем и иногда ночью вставала посмотреть
в окно, не вспыхивает ли огонек
в трубке, не ходит ли кто с фонарем по двору или
в сарае?
Княгиня была востроносая, худенькая старушка,
в темном платье,
в кружевах,
в большом чепце, с сухими, костлявыми, маленькими руками, переплетенными синими жилами, и со множеством старинных перстней на
пальцах.
Экономка весь день гремит ключами; буфет не затворяется. По двору поминутно носят полные блюда из кухни
в дом, а обратно человек тихим шагом несет пустое блюдо,
пальцем или языком очищая остатки. То барыне бульон, то тетеньке постное, то барчонку кашки, барину чего-нибудь посолиднее.
А дает человеческой фигуре,
в картине, огонь, жизнь — одна волшебная точка, штрих; страсть
в звуки вливает — одна нервная дрожь
пальца!
Наконец достал небольшой масляный, будто скорой рукой набросанный и едва подмалеванный портрет молодой белокурой женщины, поставил его на мольберт и, облокотясь локтями на стол, впустив
пальцы в волосы, остановил неподвижный, исполненный глубокой грусти взгляд на этой голове.
— Сделайте молящуюся фигуру! — сморщившись, говорил Кирилов, так что и нос ушел у него
в бороду, и все лицо казалось щеткой. — Долой этот бархат, шелк! поставьте ее на колени, просто на камне, набросьте ей на плечи грубую мантию, сложите руки на груди… Вот здесь, здесь, — он
пальцем чертил около щек, — меньше свету, долой это мясо, смягчите глаза, накройте немного веки… и тогда сами станете на колени и будете молиться…
Он не ошибся: учитель, загнув
в книгу
палец, вышел с Райским на улицу и указал, как пройти одну улицу, потом завернуть направо, потом налево.
А она, кажется, всю жизнь, как по
пальцам, знает: ни купцы, ни дворня ее не обманут,
в городе всякого насквозь видит, и
в жизни своей, и вверенных ее попечению девочек, и крестьян, и
в кругу знакомых — никаких ошибок не делает, знает, как где ступить, что сказать, как и своим и чужим добром распорядиться! Словом, как по нотам играет!
У него были такие большие руки, с такими длинными и красными
пальцами, что ни
в какие перчатки, кроме замшевых, не входили. Он был одержим кадетским аппетитом и институтскою робостью.
Но ничего «умного» не приходило ей
в голову, и она
в тоске тиранила свои
пальцы.
— Опять! Вот вы какие: сами затеяли разговор, а теперь выдумали, что люблю. Уж и люблю! Он и мечтать не смеет! Любить — как это можно! Что еще бабушка скажет? — прибавила она, рассеянно играя бородой Райского и не подозревая, что
пальцы ее, как змеи, ползали по его нервам, поднимали
в нем тревогу, зажигали огонь
в крови, туманили рассудок. Он пьянел с каждым движением
пальцев.
Если б только одно это, я бы назвал его дураком — и дело с концом, а он затопал ногами, грозил
пальцем, стучал палкой: «Я тебя, говорит, мальчишку,
в острог: я тебя туда, куда ворон костей не заносил;
в двадцать четыре часа
в мелкий порошок изотру,
в бараний рог согну, на поселение сошлю!» Я дал ему истощить весь словарь этих нежностей, выслушал хладнокровно, а потом прицелился
в него.
У него лениво стали тесниться бледные воспоминания о ее ласках, шепоте, о том, как она клала детские его
пальцы на клавиши и старалась наигрывать песенку, как потом подолгу играла сама, забыв о нем, а он слушал, присмирев у ней на коленях, потом вела его
в угловую комнату, смотреть на Волгу и Заволжье.
Марфенька немного покраснела и поправила платье, косынку и мельком бросила взгляд
в зеркало, Райский тихонько погрозил ей
пальцем; она покраснела еще сильнее.
Викентьев сделал важную мину, стал посреди комнаты, опустил бороду
в галстук, сморщился, поднял
палец вверх и дряблым голосом произнес: «Молодой человек! твои слова потрясают авторитет старших!..»
Ее всегда увидишь, что она или возникает, как из могилы, из погреба, с кринкой, горшком, корытцем или с полдюжиной бутылок между
пальцами в обеих руках, или опускается вниз,
в подвалы и погреба, прятать провизию, вино, фрукты и зелень.
Обязанность ее, когда Татьяна Марковна сидела
в своей комнате, стоять, плотно прижавшись
в уголке у двери, и вязать чулок, держа клубок под мышкой, но стоять смирно, не шевелясь, чуть дыша и по возможности не спуская с барыни глаз, чтоб тотчас броситься, если барыня укажет ей
пальцем, подать платок, затворить или отворить дверь, или велит позвать кого-нибудь.
Райский пробрался до Козлова и, узнав, что он
в школе, спросил про жену. Баба, отворившая ему калитку, стороной посмотрела на него, потом высморкалась
в фартук, отерла
пальцем нос и ушла
в дом. Она не возвращалась.
Потом лесничий воротился
в переднюю, снял с себя всю мокрую амуницию, длинные охотничьи сапоги, оправился, отряхнулся, всеми пятью
пальцами руки, как граблями, провел по густым волосам и спросил у людей веничка или щетку.
— А вот отведайте этого, Яков Петрович, — говорил Егорка, запуская
пальцы в заливных стерлядей.
Он поглядел ей
в глаза:
в них стояли слезы. Он не подозревал, что вложил
палец в рану, коснувшись главного пункта ее разлада с Марком, основной преграды к «лучшей доле»!
Бабушка глядела
в сторону и грустно молчала. Райский, держа двумя средними
пальцами вилку, задумчиво ударял ею по тарелке. Он тоже ничего не ел и угрюмо молчал. Только Марфенька с Викентьевым ели все, что подавали, и без умолку болтали.
Вдруг
в плечо ему слегка впились чьи-то тонкие
пальцы, как когти хищной птицы, и
в ухе раздался сдержанный смех.
— Я очень обрадовалась вам, брат, все смотрела
в окно, прислушиваясь к стуку экипажей… — сказала она и, наклонив голову,
в раздумье, тише пошла подле него, все держа свою руку на его плече и по временам сжимая сильно, как птицы когти, свои тонкие
пальцы.
— Тише, молчите, помните ваше слово! — сильным шепотом сказала она. — Прощайте теперь! Завтра пойдем с вами гулять, потом
в город, за покупками, потом туда, на Волгу… всюду! Я жить без вас не могу!.. — прибавила она почти грубо и сильно сжав ему плечо
пальцами.
— Дайте мне силу не ходить туда! — почти крикнула она… — Вот вы то же самое теперь испытываете, что я: да? Ну, попробуйте завтра усидеть
в комнате, когда я буду гулять
в саду одна… Да нет, вы усидите! Вы сочинили себе страсть, вы только умеете красноречиво говорить о ней, завлекать, играть с женщиной! Лиса, лиса! вот я вас за это, постойте, еще не то будет! — с принужденным смехом и будто шутя, но горячо говорила она, впуская опять ему
в плечо свои тонкие
пальцы.
После каждого выстрела он прислушивался несколько минут, потом шел по тропинке, приглядываясь к кустам, по-видимому ожидая Веру. И когда ожидания его не сбывались, он возвращался
в беседку и начинал ходить под «чертову музыку», опять бросался на скамью, впуская
пальцы в волосы, или ложился на одну из скамей, кладя по-американски ноги на стол.
Так застала ее бабушка, неодетую, необутую, с перстнями на
пальцах,
в браслетах,
в брильянтовых серьгах и обильных слезах. Она сначала испугалась, потом, узнав причину слез, обрадовалась и осыпала ее поцелуями.
Она взяла первую ленточку из комода, несколько булавок и кое-как, едва шевеля
пальцами, приколола померанцевые цветы Марфеньке. Потом поцеловала ее и села
в изнеможении на диван.
Тушин молча подал ему записку. Марк пробежал ее глазами, сунул небрежно
в карман пальто, потом снял фуражку и начал
пальцами драть голову, одолевая не то неловкость своего положения перед Тушиным, не то ощущение боли, огорчения или злой досады.
У кого
пальцы сложились, как орудие фантазии,
в прием для кисти, у кого для струн или клавишей, у меня — как я теперь догадываюсь — для лепки, для резца…