Неточные совпадения
— Да он славно бьется! — говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть
бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И отец с сыном стали целоваться. — Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство:
что это за веревка висит? А ты, бейбас,
что стоишь и руки опустил? — говорил он, обращаясь к младшему, —
что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?
— Вот еще
что выдумал! — говорила мать, обнимавшая между тем младшего. — И придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему
бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!
Чтобы бусурменов били, и турков
бы били, и татарву били
бы; когда и ляхи начнут
что против веры нашей чинить, то и ляхов
бы били!
Но, без сомнения, он повторил
бы и в пятый, если
бы отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монастырских служках целые двадцать лет и не поклялся наперед,
что он не увидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам.
Учившиеся им ни к
чему не могли привязать своих познаний, хотя
бы даже менее схоластических.
Тут было много тех офицеров, которые потом отличались в королевских войсках; тут было множество образовавшихся опытных партизанов, которые имели благородное убеждение мыслить,
что все равно, где
бы ни воевать, только
бы воевать, потому
что неприлично благородному человеку быть без битвы.
Остапу и Андрию казалось чрезвычайно странным,
что при них же приходила на Сечь гибель народа, и хоть
бы кто-нибудь спросил: откуда эти люди, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто
бы возвращаясь в свой собственный дом, из которого только за час пред тем вышли. Пришедший являлся только к кошевому, [Кошевой — руководитель коша (стана), выбиравшийся ежегодно.] который обыкновенно говорил...
—
Что, кошевой, пора
бы погулять запорожцам?
Кирдяга, хотя престарелый, но умный козак, давно уже сидел в своем курене и как будто
бы не ведал ни о
чем происходившем.
Так я все веду речь эту не к тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещали султану мир, и нам
бы великий был грех, потому
что мы клялись по закону нашему.
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную силу негодования. — Стой! и я скажу слово. А
что ж вы — так
бы и этак поколотил черт вашего батька! —
что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было,
что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
И странный блеск взгляда, и мертвенная смуглота лица, выступавшего резкими чертами, заставили
бы скорее подумать,
что это был призрак.
Тут вспомнил он,
что вчера кошевой попрекал кашеваров за то,
что сварили за один раз всю гречневую муку на саламату, тогда как
бы ее стало на добрых три раза.
— Да, может быть, воевода и сдал
бы, но вчера утром полковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы не отдавали города;
что он идет на выручку с полком, да ожидает только другого полковника, чтоб идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы пришли к дому.
Он хотел
бы выговорить все,
что ни есть на душе, — выговорить его так же горячо, как оно было на душе, — и не мог.
И она опустила тут же свою руку, положила хлеб на блюдо и, как покорный ребенок, смотрела ему в очи. И пусть
бы выразило чье-нибудь слово… но не властны выразить ни резец, ни кисть, ни высоко-могучее слово того,
что видится иной раз во взорах девы, ниже́ того умиленного чувства, которым объемлется глядящий в такие взоры девы.
И мало того,
что осуждена я на такую страшную участь; мало того,
что перед концом своим должна видеть, как станут умирать в невыносимых муках отец и мать, для спасенья которых двадцать раз готова
бы была отдать жизнь свою; мало всего этого: нужно, чтобы перед концом своим мне довелось увидать и услышать слова и любовь, какой не видала я.
— А
что скажу? Скажу: блажен и отец, родивший такого сына! Еще не большая мудрость сказать укорительное слово, но большая мудрость сказать такое слово, которое
бы, не поругавшись над бедою человека, ободрило
бы его, придало
бы духу ему, как шпоры придают духу коню, освеженному водопоем. Я сам хотел вам сказать потом утешительное слово, да Кукубенко догадался прежде.
И теперь, если
бы не вооружили его бреславские жиды, не в
чем было
бы ему и на войну выехать.
— Как же можно, чтобы я врал? Дурак я разве, чтобы врал? На свою
бы голову я врал? Разве я не знаю,
что жида повесят, как собаку, коли он соврет перед паном?
— А хотел
бы я поглядеть, как они нам обрежут чубы! — говорил Попович, поворотившись перед ними на коне. И потом, поглядевши на своих, сказал: — А
что ж? Может быть, ляхи и правду говорят. Коли выведет их вон тот пузатый, им всем будет добрая защита.
В это время подъехал кошевой и похвалил Остапа, сказавши: «Вот и новый атаман, и ведет войско так, как
бы и старый!» Оглянулся старый Бульба поглядеть, какой там новый атаман, и увидел,
что впереди всех уманцев сидел на коне Остап, и шапка заломлена набекрень, и атаманская палица в руке.
В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому
что пленные как раз могли очутиться на базарах Малой Азии, в Смирне, на Критском острове, и бог знает в каких местах не показались
бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они в шапках, потому
что пришли не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
Еще и теперь у редкого из них не было закопано добра — кружек, серебряных ковшей и запястьев под камышами на днепровских островах, чтобы не довелось татарину найти его, если
бы, в случае несчастья, удалось ему напасть врасплох на Сечь; но трудно было
бы татарину найти его, потому
что и сам хозяин уже стал забывать, в котором месте закопал его.
Тарас видел еще издали,
что беда будет всему Незамайковскому и Стебликивскому куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за возов, и садись всякий на коня!» Но не поспели
бы сделать то и другое козаки, если
бы Остап не ударил в самую середину; выбил фитили у шести пушкарей, у четырех только не мог выбить: отогнали его назад ляхи.
И когда турки, обрадовавшись,
что достали себе такого слугу, стали пировать и, позабыв закон свой, все перепились, он принес все шестьдесят четыре ключа и роздал невольникам, чтобы отмыкали себя, бросали
бы цепи и кандалы в море, а брали
бы наместо того сабли да рубили турков.
— Хоть неживого, да довезу тебя! Не попущу, чтобы ляхи поглумились над твоей козацкою породою, на куски рвали
бы твое тело да бросали его в воду. Пусть же хоть и будет орел высмыкать из твоего лоба очи, да пусть же степовой наш орел, а не ляшский, не тот,
что прилетает из польской земли. Хоть неживого, а довезу тебя до Украйны!
— Я
бы не просил тебя. Я
бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву; но меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вы знаете все штуки; вот для
чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я
бы сам собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
Но прежде еще, нежели жиды собрались с духом отвечать, Тарас заметил,
что у Мардохая уже не было последнего локона, который хотя довольно неопрятно, но все же вился кольцами из-под яломка его. Заметно было,
что он хотел что-то сказать, но наговорил такую дрянь,
что Тарас ничего не понял. Да и сам Янкель прикладывал очень часто руку ко рту, как будто
бы страдал простудою.
— А я, ей-богу, думал,
что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. — при этом жид покрутил головою и расставил пальцы. — Ай, какой важный вид! Ей-богу, полковник, совсем полковник! Вот еще
бы только на палец прибавить, то и полковник! Нужно
бы пана посадить на жеребца, такого скорого, как муха, да и пусть муштрует полки!
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только,
что близко; а вы вообразите себе,
что далеко. Как
бы я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто
бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались. Так
бы, право, закатили славно! А лошадей
бы важных здесь дали.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи,
что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни
бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Как
бы, я воображаю, все переполошились: «Кто такой,
что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не знают,
что такое значит «прикажете принять».