Неточные совпадения
—
Да так, хоть ты мне
и батько, а как будешь смеяться, то, ей-богу, поколочу!
—
Да хоть
и батька. За обиду не посмотрю
и не уважу никого.
—
Да он славно бьется! — говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть бы даже
и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! —
И отец с сыном стали целоваться. — Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас, что стоишь
и руки опустил? — говорил он, обращаясь к младшему, — что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?
— Вот еще что выдумал! — говорила мать, обнимавшая между тем младшего. —
И придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца.
Да будто
и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет
и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить
и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!
Да горелки побольше, не с выдумками горелки, не с изюмом
и всякими вытребеньками, [Вытребеньки — причуды.] а чистой, пенной горелки, чтобы играла
и шипела как бешеная.
Светлица была убрана во вкусе того времени, о котором живые намеки остались только в песнях
да в народных домах, уже не поющихся более на Украйне бородатыми старцами-слепцами в сопровождении тихого треньканья бандуры, в виду обступившего народа; во вкусе того бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки
и битвы на Украйне за унию.
Да когда на то пошло, то
и я с вами еду! ей-богу, еду!
Вы, плугари, гречкосеи, овцепасы, баболюбы! полно вам за плугом ходить,
да пачкать в земле свои желтые чеботы,
да подбираться к жинкам
и губить силу рыцарскую!
— Э, э, э! что же это вы, хлопцы, так притихли? — сказал наконец Бульба, очнувшись от своей задумчивости. — Как будто какие-нибудь чернецы! Ну, разом все думки к нечистому! Берите в зубы люльки,
да закурим,
да пришпорим коней,
да полетим так, чтобы
и птица не угналась за нами!
Полюбовавшись, Бульба пробирался далее по тесной улице, которая была загромождена мастеровыми, тут же отправлявшими ремесло свое,
и людьми всех наций, наполнявшими это предместие Сечи, которое было похоже на ярмарку
и которое одевало
и кормило Сечь, умевшую только гулять
да палить из ружей.
Промежутки козаки почитали скучным занимать изучением какой-нибудь дисциплины, кроме разве стрельбы в цель
да изредка конной скачки
и гоньбы за зверем в степях
и лугах; все прочее время отдавалось гульбе — признаку широкого размета душевной воли.
—
Да ведь он бусурмен:
и Бог
и Святое Писание велит бить бусурменов.
— Помилосердствуйте, панове! — сказал Кирдяга. — Где мне быть достойну такой чести! Где мне быть кошевым!
Да у меня
и разума не хватит к отправленью такой должности. Будто уже никого лучшего не нашлось в целом войске?
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, —
да вы, может быть,
и сами лучше это знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам
и своим братьям столько, что ни один черт теперь
и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще
и в глаза не видали, что такое война, тогда как молодому человеку, —
и сами знаете, панове, — без войны не можно пробыть. Какой
и запорожец из него, если он еще ни разу не бил бусурмена?
— Слушайте!.. еще не то расскажу:
и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках.
Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье
да гуляете,
да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет,
и вы не слышите, что делается на свете.
— Как! чтобы жиды держали на аренде христианские церкви! чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан! Как! чтобы попустить такие мучения на Русской земле от проклятых недоверков! чтобы вот так поступали с полковниками
и гетьманом!
Да не будет же сего, не будет!
Все бросили вмиг берег
и снарядку челнов, ибо предстоял теперь сухопутный, а не морской поход,
и не суда
да козацкие чайки [Чайки — длинные узкие речные суда запорожцев.] — понадобились телеги
и кони.
Не забирайте много с собой одежды: по сорочке
и по двое шаровар на козака
да по горшку саламаты [Саламата — мучная похлебка (в основном из гречневой муки).]
и толченого проса — больше чтоб
и не было ни у кого!
Да пар двести взять волов, потому что на переправах
и топких местах нужны будут волы.
Бросьте такую чертову повадку, прочь кидайте всякие юбки, берите одно только оружье, коли попадется доброе,
да червонцы или серебро, потому что они емкого свойства
и пригодятся во всяком случае.
— О!
да этот будет со временем добрый полковник! — говорил старый Тарас. — Ей-ей, будет добрый полковник,
да еще такой, что
и батька за пояс заткнет!
Андрий схватил мешок одной рукой
и дернул его вдруг так, что голова Остапа упала на землю, а он сам вскочил впросонках
и, сидя с закрытыми глазами, закричал что было мочи: «Держите, держите чертова ляха!
да ловите коня, коня ловите!» — «Замолчи, я тебя убью!» — закричал в испуге Андрий, замахнувшись на него мешком.
—
Да, может быть, воевода
и сдал бы, но вчера утром полковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы не отдавали города; что он идет на выручку с полком,
да ожидает только другого полковника, чтоб идти обоим вместе.
И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мы пришли к дому.
— Хоть оно
и не в законе, чтобы сказать какое возражение, когда говорит кошевой перед лицом всего войска,
да дело не так было, так нужно сказать.
— А что скажу? Скажу: блажен
и отец, родивший такого сына! Еще не большая мудрость сказать укорительное слово, но большая мудрость сказать такое слово, которое бы, не поругавшись над бедою человека, ободрило бы его, придало бы духу ему, как шпоры придают духу коню, освеженному водопоем. Я сам хотел вам сказать потом утешительное слово,
да Кукубенко догадался прежде.
Да вот еще один наказ: если кто-нибудь, шинкарь, жид, продаст козаку хоть один кухоль [Кухоль — глиняная кружка.] сивухи, то я прибью ему на самый лоб свиное ухо, собаке,
и повешу ногами вверх!
— Как же ты: вошел в город,
да еще
и долг хотел выправить? — сказал Бульба. —
И не велел он тебя тут же повесить, как собаку?
Все засмеялись козаки.
И долго многие из них еще покачивали головою, говоря: «Ну уж Попович! Уж коли кому закрутит слово, так только ну…»
Да уж
и не сказали козаки, что такое «ну».
Не дали даже
и стрельбы произвести; пошло дело на мечи
да на копья.
Никогда не вмешивался он в их речи, а все только слушал
да прижимал пальцем золу в своей коротенькой трубке, которой не выпускал изо рта,
и долго сидел он потом, прижмурив слегка очи;
и не знали козаки, спал ли он или все еще слушал.
— Спасибо тебе, батько! Молчал, молчал, долго молчал,
да вот наконец
и сказал. Недаром говорил, когда собирался в поход, что будешь пригоден козачеству: так
и сделалось.
Знал Тарас, что как ни сильно само по себе старое доброе вино
и как ни способно оно укрепить дух человека, но если к нему
да присоединится еще приличное слово, то вдвое крепче будет сила
и вина
и духа.
Да за одним уже разом выпьем
и за Сечь, чтобы долго она стояла на погибель всему бусурменству, чтобы с каждым годом выходили из нее молодцы один одного лучше, один одного краше.
Да уже вместе выпьем
и за нашу собственную славу, чтобы сказали внуки
и сыны тех внуков, что были когда-то такие, которые не постыдили товарищества
и не выдали своих.
Только остались мы, сирые,
да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как
и мы, земля наша!
Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь —
и там люди! также божий человек,
и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, — видишь: нет, умные люди,
да не те; такие же люди,
да не те!
Далеко понеслось громкое хлопанье по всем окрестным полям
и нивам, сливаясь в беспрерывный гул; дымом затянуло все поле, а запорожцы всё палили, не переводя духу: задние только заряжали
да передавали передним, наводя изумление на неприятеля, не могшего понять, как стреляли козаки, не заряжая ружей.
И когда турки, обрадовавшись, что достали себе такого слугу, стали пировать
и, позабыв закон свой, все перепились, он принес все шестьдесят четыре ключа
и роздал невольникам, чтобы отмыкали себя, бросали бы цепи
и кандалы в море, а брали бы наместо того сабли
да рубили турков.
«
Да, — подумал про себя Товкач, — заснул бы ты, может быть,
и навеки!» Но ничего не сказал, погрозил пальцем
и дал знак молчать.
—
Да скажи же мне, где я теперь? — спросил опять Тарас, напрягая ум
и стараясь припомнить бывшее.
—
Да ведь меня же схватили
и окружили было совсем ляхи? Мне ж не было никакой возможности выбиться из толпы?
— Хоть неживого,
да довезу тебя! Не попущу, чтобы ляхи поглумились над твоей козацкою породою, на куски рвали бы твое тело
да бросали его в воду. Пусть же хоть
и будет орел высмыкать из твоего лоба очи,
да пусть же степовой наш орел, а не ляшский, не тот, что прилетает из польской земли. Хоть неживого, а довезу тебя до Украйны!
На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось
и дряхлело, все пораспивалось,
и осталась бедность
да лохмотья; как после пожара или чумы, выветрился весь край.
Минуты две спустя жиды вместе вошли в его комнату. Мардохай приблизился к Тарасу, потрепал его по плечу
и сказал: «Когда мы
да Бог захочем сделать, то уже будет так, как нужно».
— Пропустите, сто дьяблов чертовой матке!
И больше никого не пускайте!
Да саблей чтобы никто не скидал
и не собачился на полу…
— Ясновельможный пан! как же можно, чтобы граф
да был козак? А если бы он был козак, то где бы он достал такое платье
и такой вид графский!
Только огонь
да виселицу определяла седая голова его,
и совет его в войсковом совете дышал только одним истреблением.
— А вы, хлопцы! — продолжал он, оборотившись к своим, — кто из вас хочет умирать своею смертью — не по запечьям
и бабьим лежанкам, не пьяными под забором у шинка, подобно всякой падали, а честной, козацкой смертью — всем на одной постеле, как жених с невестою? Или, может быть, хотите воротиться домой,
да оборотиться в недоверков,
да возить на своих спинах польских ксендзов?
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня
и будущей же весной прибывайте сюда вновь
да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже
и теперь чуют дальние
и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь,
и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..
А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги
и разостлался пламенем по дереву…
Да разве найдутся на свете такие огни, муки
и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!